Следы на воде (СИ)

      Мысли прыгали, метались, и я понимал только две вещи: что ужасно устал и что все надо закончить поскорее. Видимо, Анна уловила нечто в моем лице, но истолковала по-своему, потому что отложила вилку и сказала:

       Тебе мешает только твоя порядочность?

      Я едва пирогом не подавился.

       В смысле?

      Анна усмехнулась.

       Я же понимаю, зачем приглашают девушек по вечерам неженатые молодые люди.

      Я поперхнулся вторично. О подобном повороте мне почему-то не подумалось, хотя конечно же он бросился в глаза, и неудивительно, что Анна обратила на него внимание.

       Но вот так напрямую сказать о том, чего ты хочешь, тебе не позволяет порядочность, повторила она. А ведь ты очень порядочный человек при всем этом внешнем гусарстве.

      Она умолкла, демонстративно разглядывая календарь на стене, весь исчерканный моими пометками: К Андрею, Потекаев, позвонить в пенсионный фонд, Гута-банк, обед с 13 до 14. Я молчал, не зная, собственно, что сказать в этой ситуации, и прошло четыре минуты, прежде чем я сумел выдавить:

       Тогда прости. Был неправ.

      Анна улыбнулась. Дружески похлопала меня по руке.

       Мелочи жизни. Я ведь тоже не к каждому на чай пойду.

      Ну конечно. К чему кривляться, когда она ко мне ночью после убийства прибегала. Мысли путались; я морщился, понимая, что все идет не так, неправильно, совершенно по ложному руслу. К тому же сердце вдруг забилось так, словно решило проломить грудную клетку и убежать по своим делам.

       Ты слишком хорошо обо мне думаешь, вымолвил я, и это была чистая правда.

       оставь все как есть, потому что конец света по сути своей не имеет смысла, а раз так, то его не будет. Оставь ее дай ей уйти, либо живи с ней до последнего дня, честно, спокойно и достойно, и это будет хорошая жизнь, на которую вы оба получили право

      Анна улыбнулась.

       Все будет хорошо, правда?

      Я кивнул.

       Конечно. Иначе быть не может.

      Только сейчас я понял, что грядущего поворота событий она не ожидает. Действительно не ожидает.

      Я полагал, что это понимание повергнет меня в шок, в ужас ничего подобного не случилось. Просто стало ясно, что нужно сделать еще одну вещь.

       Ее звали Ирина, начал я. Ирина Архангельская. В нашу группу она пришла на третий курс после колледжа. Ты сама понимаешь, филфак просто цветник в плане девушек, а я на потоке единственным парнем. И никто не понял, что я нашел в Ирэн. Конечно, она была милая, симпатичная, но на общий взгляд из толпы не выделялась. Ничем.

      Наверно, это была любовь. Как НЛО: все о нем говорят, но мало кто видел. Настоящая, взаимная. Навсегда. Наверно, это было для нас слишком много. Зависть богов, видишь ли.

      В горле запершило. Я отхлебнул кофе и не почувствовал вкуса. Анна смотрела прямо на меня, и в ее взгляде не было дешевой надуманной, слезливой жалости. Только я не понял, что это было.

       Потом у нее обнаружили рак. Конечно, пытались что-то делать, были химиотерапии но мне казалось, врачам по большому счету она безразлична. Теперь я, конечно, понимаю, что был неправ, но тогда Видишь ли умирать больно. Гадко и некрасиво. А боль Иры тогда была и моей болью, и, сделав тот шаг, я сделал его и для себя тоже.

      Анна слушала, не перебивая. Я понимал, что говорю не то и не так, и осознание собственной беспомощности приводило меня в бессильную ярость.

       Я убил ее, Анна. Приложил к лицу подушку и держал, пока она не перестала дышать.

      Анна коротко ахнула.

       Когда тебе все еще больно, ты не сумеешь рассказать об этом. Не сможешь подобрать правильных и простых слов. Не выразишь до конца того, что гложет и мучит да и будет ли смысл в этом выражении, когда рана еще свежа, и нет больше в мире никого, кроме тебя и твоего бессильного страдания, невозможности все изменить и даже рассказать об этом.

       Потом я уехал. Просто взял билет на ближайший поезд и оказался здесь. Стал работать в школе, затем решил найти что-нибудь похуже сам себя наказывал. Потом радио, газета, чтоб ее черти взяли. И под конец епархиальный следственный отдел, самое дно. Джибрил, кстати, назвал такую жизнь самоубийством в рассрочку; я с ним вполне согласен.

      Анна молчала. Мелькнула мысль о том, каким она видит меня сейчас, и погасла. Это неважно. Совсем неважно.

      Часы показывали половину восьмого. Солнце неумолимо сползало в закат, вечерний город белый, розовый, золотой плыл за окном, и я вдруг почувствовал, что горе мое уходит, утекает, словно вода из сложенных ладоней навсегда, невозвратимо, и боль, перетянувшая горло, становится памятью. Действительно светлой памятью о бесконечно любимом и потерянном человеке.

       Господи, только и смог прошептать я, ощущая, что воистину рождаюсь заново. И только теперь я понял, что анна говорит, расслышал ее слова:

       Его звали Дэн. Единственный и уникальный в своем роде, нефалим, получеловек-полудух. Когда Джибрил проводил собственную игру, я выжила только благодаря Дэну. И мне понадобилось потерять его навсегда, чтобы понять: я люблю. Исцелитель полагает, что с Дэном все в порядке, но я точно знаю, что он давно умер. В коридоре долго не живут, а самостоятельно из них выходить Дэн не умеет, мне показалось, что Анна не рассказывает мне, а говорит сама с собой. Мы потеряли их навсегда, Кирилл. Нам ничего не остается, как смириться. Потому что никто не знает, как еще быть.

       Тогда я верю: в небесах

      Нас ждут. Нас помнят. Нас узнают, произнес я, слегка удивившись тому, что запомнил последние строки сонета, и взял Анну за руку, сжал тонкие холодные пальцы. Все будет хорошо, не так ли?

      Анна кивнула. Шмыгнула носом. А часы отзвенели восемь, и я подумал, что надо бы поторопиться. И еще что я не смогу сделать то, что собираюсь.

      Мысль пришлось отогнать.

      Анна встала. Холодные пальцы выскользнули из моей ладони.

       Пойдем? промолвила она. Я нервно сглотнул и тоже поднялся.

      Все? Все Кто-то незримый шепнул на ухо: пора.

       Пойдем.

      Мне не хотелось причинять ей боль. Не разбей она тогда ту проклятую чашку, все давным-давно закончилось бы, и меня бы теперь не донимал этот гадкий холод в животе и омерзительный вкус меди во рту.

      Пора-пора-пора

      Я приблизился к Анне вплотную. Теперь до меня доносился запах ее духов, легкий, цветочный, едва уловимый и очень дорогой. Минимум косметики. Ухоженные волосы.

      Ты о чем думаешь, черт бы тебя побрал?!

      Ни о чем. Просто хочу ее запомнить.

      Нож в специальном чехле был закреплен у меня на ремне за спиной. Очень хороший нож, хоть и самоделка, еще с детдомовских времен тонкое лезвие, костяная наборная рукоять, которая так удобно ложится в ладонь. Уникальная вещь.

      Пора же! Пора!

       Прости, произнес я, заводя руку за спину. Прости.

      И тогда она поняла.

      В ее широко распахнутых потемневших глазах я увидел собственное отражение: за что? Почему именно ты? А рукоятка ножа уже скользнула в мою руку, и я осознал, что уже не могу остановиться: мной движет чужая, властная воля.

       Прости, повторил я, а потом увидел происходящее словно бы со стороны: удар; нож входит в тело, будто в арбуз сперва с трудом, потом легче, как в мякоть; Анна содрогается и оседает на пол; на воздушном летнем платье растекается безобразное кровавое пятно.

      Все? Все.

      Не помню, сколько я просидел на полу рядом с остывающим телом. Ощущение было таким, словно кто-то грубо и неумело вырезал мне душу, а после, не найдя в ней ничего интересного, запихал обратно. По всей видимости, это сделал я сам. Старым ножом, который сработал для меня старший, бывалый товарищ по детскому дому. Мертвая Анна лежала рядом, и теперь я окончательно понял, насколько мерзкой и грязной может быть человеческая смерть. Никому не нужное тело, кусок мяса полно, да Анна ли это? Анна Алтуфьева, студентка филфака, прекрасная певица, добрый, хороший человек какое отношение она имеет к этой сломанной кукле на полу? И где теперь Анна? была ли она вообще? Что от нее осталось неужели только это, неуклюже распластавшийся по линолеуму рыжеволосый манекен?