Следы на воде (СИ)

       Кто это? тихо спросил Серапион. Я провел ладонью по лицу, мотнул головой.

       Архангел Гавриил, знаешь ли.

      Серапионов взгляд был весьма красноречив. На кромке фонтана сидел, мягко говоря, шибздик, мокрый чумазый, с растрепанным патлами и разбитым лицом, которого, к тому же, знобило да, более подходящую кандидатуру на роль Силы Божией подыскать было трудно.

      Милена с ним участливо беседовала. Джибрил ей что-то очень жалобно объяснял.

       Похож, без тени улыбки заметил Серапион. Ну просто копия с Троицы. Холст, масло, колбаса. У тебя как, голова не кружится? Не тошнит?

       Тошнит, признался я.

      Серапион помолчал. За его спиной спасатели доставали очередное тело.

       Ты же нас спас, раздумчиво проговорил он. Я только сейчас понимаю.

      Да, он действительно понимает. И от ужаса. Серапиона пробивает противный холодный пот.

       Смотри внимательно, Ася, устало сказал я, чувствуя, что выпотрошен, вывернут наизнанку, опустошен сегодняшним днем, который уже сползает в вечер с таким банальным красным закатом. Смотри и запоминай все в деталях. Теперь мы трое будем делить жизнь на до и после этой пиццерии, а потом захотим все забыть искренне захотим! но не сумеем, поскольку будет другая пиццерия, театр, самолет, школа, далеко и не с нами, но будет. А мы ушли. Успели выйти. Соскочили на ходу.

      Кажется, я заплакал. В четвертый раз в жизни.

* * *

      Когда работаешь журналистом, то связи с самыми разными людьми закладываются невольно. При желании можно затем получить все, что угодно: от вещей до информации.

      С Николаем Потекаевым я познакомился, когда писал малозначительную статью в родную газету. Уже потом, перейдя работать в епархию, я узнал, что на самом деле из себя представляет скромный кандидат наук, преподаватель химии со зрением минус три на оба глаза, а узнав, искренне захотел, чтобы мне никогда не понадобились его услуги.

      В итоге я убедился, что никогда и ни от чего нельзя зарекаться.

      Потекаев ждал меня в типовом летнем кафе, коих с наступлением теплого времени года в городе расплодилось немерено. От пива он отказался, но попросил соку, я взял наперсток коньяку, подумав мельком, что сопьюсь раньше, чем дело будет сделано.

       Говорят, скоро похолодает, заметил Потекаев, пригубив оранжевой жидкости из высокого бокала. Он не торопился, предпочитая сперва куртуазно поболтать ни о чем, сглаживая некое неудобство.

       Не хотелось бы. У меня отпуск намечается.

       Как ваши дела? поинтересовался химик. Оправились после взрыва?

      Я кивнул. Посвящать его в детали не хотелось.

       Вам повезло.

       Знаю.

      Некоторое время Потекаев молчал, глядя, как нарезают круги роллеры по бетонной площадке. Бледно-голубые глаза за стеклами очков приобрели странно-мечтательное выражение.

       Я принес то, что вы просили, сказал он. Не беспокойтесь, качество гарантировано. Безболезненная смерть через четыре часа после приема, препарат полностью распадается в организме и не может быть обнаружен при анализе. Диагноз остановка сердца.

      Изящным неуловимым движением он выложил на стол ампулу с бесцветной жидкостью. Я убрал ее в карман и протянул Потекаеву конверт.

       Как договаривались.

      Он важно качнул головой.

       Конфиденциальность гарантирована.

       Спасибо, выдавил я.

      Потекаев откинулся на стуле и окинул меня пристальным взглядом, словно пытался в чем-то удостовериться.

       Я храню ту статью о нашей лаборатории, сообщил он. Вы подошли к теме со знанием дела. Мне понравилось.

       У меня был хороший консультант, попытался пошутить я. Потекаев взглянул без тени улыбки.

       Честно говоря, мне жаль, произнес он. Действительно, жаль что вы избрали именно этот выход. Да уж, не лучший вариант от черта к попу кидаться.

      Я усмехнулся.

       Выхода не было вообще, Николай Анатольевич. А выбор сделан за меня.

      Он не понял. Но уточнять не стола, и, пожав руки, мы расстались, с обоюдным, должно быть, желанием больше не встречаться. Я выпил свой коньяк, заказал еще, а когда Потекаев исчез из виду, вынул телефон и набрал номер.

       Пожалуйста, Алтуфьеву.

      Официантка с невероятной глубины декольте поставила передо мной стаканчик. Я услышал, как далеко в трубке женский голос позвал: А-ня! Это тебя! Какой-то мужчина ну откуда я знаю, кто?.

       Да, слушаю.

      В горле моментально пересохло.

       Здравствуй, Анна. Это Кирилл Каширин.

      В трубке воцарилась космическая тишина. Я ждал коротких гудков, но Анна вздохнула и сказала:

       Привет.

      Ее голос был настолько теплым и добрым, что я испытал боль почти физическую.

       Как ты?

      Отчего-то мне почудилось, что Анна улыбнулась.

       Живу. Пою. Сессия опять, все дела. А ты?

      Я пожал плечами. Что тут, в самом деле, можно было ответить?

       Потихоньку.

      В трубке снова послышался вздох.

       Я видела тебя по телевизору, когда был взрыв. Ты как?

      Как? Просто шикарно. Выложил пять минут назад свою полугодовую зарплату за очень верное средство. Вот и спросите у меня, как там я.

       Отхожу потихоньку, ответил я как можно спокойней.

       Вот и славно, сказала Анна. Я загривком чувствовал разделяющий нас провал, видел его как туго натянутый грязно-белый шнур. А я о тебе думала видишь ли, в чем дело, мне надо объяснить

       Анна, перебил я. Анна, послушай. Прости меня.

      Показалось ли мне, или же Анна действительно охнула?

       Кирилл, ты Конечно!

      Я закрыл глаза. Мимоходом подумал о балансе своего счета.

       Я псих, Анна. Воспринимай меня как психа, а на дураков не обижаются. Тогда у меня не было права так себя вести. Ты же не виновата в том, что произошло. Прости.

      Горячее ласковое солнце. Радость. Радуга.

      Ампула в кармане.

       Кирилл Мы снова друзья?

      Висок опять начало колоть. Придется доставать аккуратную упаковку таблеток, глотать капсулу и капсулу и стараться не думать о том, что

       Конечно. Как насчет кофе?

      Два часа до нашей встречи я провел на прудах в парке. Крошил уткам белую булку, щурился на солнце, размышлял о том, что прогуливаю работу, и Милена сейчас в одиночку корпит над сводками аналитиков, когда ей лучше бы съездить на Адриатическое море, поправить здоровье. А потом мысли как-то сами по себе перескочили на Ирину; я вспомнил, как мы ездили в Спасское-Лутовиново по весне, как на следующий день подтвердился диагноз врачей, в который я не хотел верить, а Ирэн знала точно, даже без бумажек.

      Она сгорела за двадцать семь дней. Из красивой молодой девушки превратилась в обтянутый серой кожей скелет. Химиотерапии лишили ее волос, и Ирина, обвязывая голову алой косынкой, шутила, называя себя пиратом.

      Я чувствовал ее боль как свою. Двадцать семь дней огонь, испепелявший Ирину, жег и меня тоже; если ад существует, то вряд ли там смогут выдумать большую муку. А обреченности, какую я видел в глазах остальных обитателей хосписа, соседей по палате, у нее почему-то не было. Спокойствие и смирение; держа Ирэн за тонкую, почти нематериальную руку, я с суеверным страхом ощущал, что моя девушка, моя женщина уже не здесь, что каждую минуту я теряю ее навсегда и никогда не смогу догнать. А она ждала неминуемого без паники и истерик, полная странного умиротворения и внутреннего достоинства.

      Если вдруг допустить, что Джибрил прав, и у каждого свой срок, то, прижав подушку к лицу Ирины, я стал орудием судьбы.

      Ты все сделал правильно, сказал мир голосом Ирэн. Спасибо, и не вини себя.

       Ты всегда была ко мне снисходительна, произнес я вслух. Каково это: умирать?

      Мне не ответили. По верхушками деревьев босыми ногами пробежал ветер. Утки перебирались на другой берег.