Хроники Кадуола

«Продолжай, Глоуэн! — потребовал Майло. — Твои опасения и оговорки не слишком интересны, но мы хотели бы знать, о каком противоречии ты говоришь. Открой нам великую тайну!»

«Я просто пытался тактично подойти к обсуждению довольно щекотливого вопроса», — с достоинством возразил Глоуэн.

«К дьяволу тактичность, переходи к делу! Ты ждешь, чтобы тебе вручили приглашение на золоченом пергаменте?»

«Мы готовы к самому худшему! — заявил Эгон Тамм. — Попросил бы только не подвергать сомнению целомудрие моей супруги, отсутствующей и поэтому неспособной вступиться за свою честь».

«Я могу ее позвать, — вставила Уэйнесс, — если Глоуэн намерен предъявить ей позорные обвинения».

«Зачем это все? — отмахнулся Глоуэн. — Мои замечания касаются госпожи Вержанс. Я не могу пройти мимо того факта, что процесс ее избрания на должность смотрительницы осуществлялся в строгом соответствии с Хартией. Кроме того, все ее обязанности, в том числе обязанность безоговорочно защищать Заповедник от любых врагов и нарушителей, точно определяются Хартией. Если госпожа Вержанс тем или иным образом отказывается от соблюдения Хартии, преуменьшает ее значение, стремится к отмене Хартии или поддерживает запрещенное поселение людей на территории Заповедника, она тем самым, в ту же минуту, снимает с себя полномочия смотрительницы Заповедника. Она не может одновременно пользоваться преимуществами Хартии и поносить ее. Либо она признаёт и соблюдает всю Хартию в целом и каждое из ее положений, либо она должна быть немедленно лишена звания смотрительницы Заповедника. Если я ее правильно понял, она уже сделала выбор и является смотрительницей не в большей степени, чем я или кто-либо другой».

Наступило молчание. Челюсть Джулиана Бохоста слегка отвисла. Улыбка Уэйнесс сползла с ее лица. Эгон Тамм задумчиво помешивал коньяк палочкой печенья. Смотритель Боллиндер уставился на Глоуэна, нахмурив черные брови. Сунджи хрипло прошептала: «Беги, пока тебя не разорвали на кусочки!»

Глоуэн спросил: «Я зашел слишком далеко? Мне казалось, что этот вопрос нуждается в разъяснении. Если я нарушил приличия, прошу прощения».

Клайти Вержанс сухо ответила: «Твои замечания достаточно вежливы. Тем не менее, ты выпалил мне в лицо то, что никто другой не осмеливался сказать раньше, даже на достаточном расстоянии. Чем заслужил мое уважение».

Джулиан сказал, тщательно выбирая слова: «Как ты уже предположил, этот вопрос связан с осложнениями и тонкостями, понимания которых от тебя, как от человека постороннего в политике, невозможно ожидать. Парадокс, вызвавший твой интерес, существует. Тем не менее, госпожа Вержанс была избрана надлежащим образом на должность смотрительницы Заповедника и продолжает оставаться в этой должности с полным правом, несмотря на ее прогрессивные взгляды».

Клайти Вержанс глубоко вздохнула и обратилась к Глоуэну: «Ты усомнился в моем праве занимать должность смотрительницы. Но мое право обосновывается не Хартией, а голосами избирателей. Что ты можешь на это сказать?»

Эгон Тамм вмешался: «Позвольте мне ответить на этот вопрос. Планета Кадуол является Заповедником, управление которым осуществляет консерватор с помощью служащих станции Араминта. Это общественное устройство не имеет ничего общего с классической демократией. Полномочия правительства основаны на первоначальной Хартии, дарованной Обществом натуралистов. Законным образом избранные смотрители Заповедника получают власть от консерватора и могут пользоваться ею только в интересах Заповедника, в том смысле, в каком эти интересы определяются Хартией. Таково мое понимание ситуации. Другими словами, Хартия не может быть отменена голосами нескольких недовольных избирателей».

«Вы называете сто тысяч йипов «несколькими недовольными избирателями»?» — резко спросила Клайти Вержанс.

«Йипы — не избиратели, а серьезная проблема, окончательное решение которой в данный момент еще не найдено».

Глоуэн поднялся на ноги: «Думаю, что мне пора откланяться. Было очень приятно познакомиться с гостями из Стромы». Обратившись к консерватору, он прибавил: «Пожалуйста, передайте мою благодарность вашей супруге». Заметив, что Уэйнесс собирается встать, он остановил ее движением руки: «Я сам найду дорогу к выходу, не нужно беспокоиться».

Тем не менее, Уэйнесс последовала за ним в вестибюль. Глоуэн сказал: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провел время с твоими друзьями и очень сожалею, что вызвал некоторый переполох».

Глоуэн поклонился, повернулся и вышел. Поднимаясь к дороге, он чувствовал на спине давление провожавшего его взгляда, но Уэйнесс не позвала его, и он не обернулся.

5

Сирена опустилась за холмы — на станции Араминта смеркалось, звезды уже поблескивали по всему небу. Сидя у открытого окна, Глоуэн мог видеть, почти прямо над головой, созвездие странной правильной формы, именуемое «Пентаграммой», а дальше к югу — вьющуюся до горизонта россыпь Большого Угря.

События прошедшего дня погружались в память; Глоуэн чувствовал себя подавленным и опустошенным. Все было кончено, ничего уже не могло иметь никакого значения. Вероятно, такое своевременное выяснение отношений было даже к лучшему — и все же, насколько лучше было бы, если бы он не явился сегодня в Прибрежную усадьбу! А может быть, даже если бы он вообще туда не ходил...

Мрачные размышления тщетны. То, что произошло сегодня — или нечто в этом же роде — было неизбежно с самого начала. Уэйнесс это прекрасно понимала. Более или менее тактично она старалась предупредить его об этом, но Глоуэн, упрямый и гордый, как истинный Клатток, не прислушался к ней.

И все же события этого дня были окутаны какой-то тайной. Почему Уэйнесс объяснила ему, как вломиться без приглашения в дом консерватора, принимавшего важных гостей, если предвидела, что он рано или поздно окажется в самом неудобном положении? Он мог никогда не узнать ответ на этот вопрос, а со временем и вопрос, как таковой, перестанет его интересовать...

Мелодично зазвонил телефон. С экрана на него смотрело лицо, которое он ожидал увидеть в последнюю очередь: «Глоуэн? Чем ты занимаешься?»

«Ничем особенным. А ты?»

«Я решила, что с меня хватит светского общества. Теперь считается, что у меня мигрень и я лежу в постели».

«Прими мои соболезнования».

«Нет у меня никакой мигрени! Я просто хотела побыть одна».

«В таком случае можешь не принимать мои соболезнования».

«Я заверну их в кружевной платочек и сохраню на черный день. Почему ты удрал от меня, как от прокаженной?»

Этот вопрос застал Глоуэна врасплох. Запинаясь, он ответил: «Мне показалось, что настало самое удачное время смыться подобру-поздорову».

Уэйнесс покачала головой: «Не верю. Ты ушел, потому что ты на меня разозлился. А почему? У меня такое ощущение, будто я вечно смотрю в непроглядный мрак. Я устала от загадок».

Глоуэн пытался найти ответ, позволявший ему сохранить хоть какое-то достоинство. Он пробормотал: «Я больше разозлился на себя, чем на кого-нибудь другого».

«И все равно я не понимаю. Почему надо было злиться на себя, на меня или на кого-нибудь другого?»

«Потому что я сделал то, чего не хотел делать! Я намеревался вести себя дипломатично, с безупречной вежливостью, очаровать присутствующих своим тактом и избежать каких-либо столкновений. А вместо этого я выпалил все, что думаю, вызвал бурю возмущения и подтвердил худшие опасения твоей матушки».

«Ну что ты! Все обошлось не так уж плохо. На самом деле, даже очень неплохо. Ты мог бы вести себя гораздо хуже».

«Разумеется — если бы я постарался, я мог бы свалять и не такого дурака! Я мог бы насосаться коньяку и расквасить Джулиану нос, обозвать супругу смотрителя Боллиндера старой трещоткой, а на пути к выходу помочиться в горшок с любимым фикусом твоей матушки».

«И каждый решил бы, что такова традиционная манера Клаттоков хорошо проводить время в гостях. Главный вопрос остается нерешенным, и ты даже не попытался на него ответить: почему ты на меня злишься? Или почему ты на меня злился, если ты больше не злишься? Скажи мне, что я сделала не так, чтобы это больше не повторялось».