Хроники Кадуола

«Хорошо, что меня еще не выгнали в шею. Но я не совсем понимаю, честно говоря, зачем я сюда пришел».

«Разве у всего должна быть причина, как у товара в магазине — ценник?» — с некоторым раздражением спросила Уэйнесс.

«В таком случае мне остается только мучиться сомнениями по поводу страшной тайны, потребовавшей моего присутствия».

Уэйнесс посмотрела куда-то вдаль и тихо процитировала строки старинной поэмы: «Не старайся выпытать у моря, моря темного: что суждено вдали? Скажут волны, что в пучине горя сгинут все твои надежды-корабли... Так пел безумный поэт Наварт».

Слова повисли в воздухе. В конце концов Глоуэн нарушил молчание: «Расскажи мне что-нибудь о ваших гостях».

«О, это разномастная, разнокалиберная публика. Джулиан и смотрительница Вержанс — фанатичные жмоты. Смотритель Боллиндер — столь же убежденный хартист. Этруна Боллиндер плевать хотела на политику, но для нее очень важно, чтобы все были друг с другом предельно вежливы. Сунджи, в обществе Джулиана, величает себя «неогуманисткой», а это означает все, что ей приспичит в данный момент. Вот и все, пожалуй».

«Будет любопытно с ними познакомиться, особенно с Джулианом. Твоя мать уверена, что мы станем закадычными друзьями».

Уэйнесс усмехнулась: «Мир маминой мечты населен очаровательными людьми, пунктуально соблюдающими правила хорошего тона. Мне предстоит выйти замуж и наплодить двух послушных ангелочков, а также сиять от гордости каждый раз, когда Джулиан будет провозглашать очередной манифест. Майло суждено сеять доброе и вечное. Он станет олицетворением опрятности, честности, прямоты и добродетели — никогда не будет грубо обращаться с йипами, а о том, чтобы в них стрелять, даже речи не может быть. Консервационизм — благородный идеал, хотя мама страшно боится всяких рычащих и вонючих тварей. По ее представлению, их следует держать за оградой».

«И как на все эти мнения смотрит твой отец?»

«О, папа мастерски владеет навыками ни к чему не обязывающего благоразумия! Например, он может сказать: «Это интересная точка зрения, моя дорогая. Надо будет проверить, насколько она соответствует уставу». И больше не будет возвращаться к этому вопросу, — Уэйнесс подняла голову и прислушалась. — Гости возвращаются из библиотеки».

Лениво покачивая бедрами, в гостиную зашла высокая молодая женщина. На ней были брюки сливового цвета в обтяжку и черный жилет; небольшое бледное лицо обрамляли прямые черные волосы. Искристые черные глаза, высокие дуги бровей и широкий насмешливый рот придавали ей выражение шаловливой всезнайки, раскрывшей множество экстравагантных тайн. За ней бодрыми размашистыми шагами следовал высокий худощавый молодой человек, продолжавший говорить с Майло через плечо — очевидно, Джулиан Бохост. Долговязый, с большими голубыми глазами и красивым прямым носом, он казался слегка развинченным, несдержанным в движениях. Его свежее светлое лицо окружал ореол темно-русых кудрей; голос, высокий и звучный, сразу заполнил всю гостиную: «...если учитывать характеристики ландшафта, все становится еще загадочнее. Ага! А это у нас кто?»

Майло, завершавший процессию, тоже удивленно остановился при виде Глоуэна: «Так-так! Сегодня наш дом переполнен знаменитостями! Должен ли я представить их друг другу?»

«Будь добр, возьми на себя такое бремя, — отозвалась Уэйнесс. — Но не увлекайся: твои многословные панегирики часто напоминают некрологи».

«Постараюсь сдерживаться, — пообещал Майло. — Перед нами имеется существо женского пола в лиловых штанах, по имени Сунджи Боллиндер. Рядом с ней — не столь привлекательный, но не менее влиятельный персонаж, Джулиан Бохост. У них еще нет уголовных судимостей, и оба считаются украшениями светского общества Стромы. А здесь мы обнаруживаем выдающегося Глоуэна Клаттока из пансиона Клаттоков, уже занимающего ответственную должность в отделе расследований».

«Рад с вами познакомиться», — произнес Глоуэн.

«Очень приятно!» — отозвался Джулиан.

Сунджи искоса разглядывала Глоуэна: «Отдел расследований? Захватывающе интересная работа! Насколько я понимаю, вы патрулируете побережье и охраняете Заповедник?»

«Можно сказать и так, — ответил Глоуэн. — Хотя на самом деле у нас много других функций».

«С моей стороны было бы недопустимой дерзостью попросить вас показать страшный пистолет?»

Глоуэн вежливо улыбнулся: «Вам нечего опасаться. Мы носим оружие только в патруле».

«Какая жалость! А я всегда хотела узнать, правда ли, что охранники делают на пистолетах зарубки, отмечая число убитых йипов?»

И снова Глоуэн улыбнулся: «Пришлось бы сделать столько зарубок, что от пистолета ничего не осталось бы! Убивать йипов — моя специальность, но точно помнить, сколько именно я отправил на тот свет, было бы затруднительно. Когда я взрываю и пускаю ко дну судно, набитое йипами, я могу лишь приблизительно оценить потери противника. В любом случае, такая статистика ничему не помогает, так как в последнее время на месте каждого убитого йипа сразу возникают двое или трое. Забава потеряла остроту новизны».

«А ты не мог бы взять Сунджи в патруль и дать ей самой пострелять в йипов?» — спросил Майло.

«Не вижу, почему нет, — Глоуэн повернулся к Сунджи. — Но прошу учесть, что я не могу гарантировать удачную охоту. Иногда дни и даже недели проходят без единого выстрела».

Джулиан посмотрел на Сунджи: «Как ты думаешь? У тебя есть шанс, если ты готова этим заняться».

Сунджи пересекла гостиную и бросилась в кресло: «Не понимаю вашего пристрастия к безвкусным шуточкам».

Майло доверительно наклонился к Глоуэну: «Наверное, мне следовало заметить, что Сунджи поддерживает программу неогуманистов, а они — идеологический авангард жмотов».

«Не жмотов, а Жэ-Эм-О!»

«В политическом словаре натуралистов много особых терминов и выражений, — объяснил Глоуэну Майло. — ЖМО — партия жизни, мира и освобождения. Джулиан — пламенный проповедник ее принципов».

«Кто может спорить с принципами жизни, мира и освобождения?» — спросил Глоуэн.

«По всеобщему убеждению, наименование — единственная приемлемая часть программы жмотов», — отозвался Майло.

Джулиан пропустил это замечание мимо ушей: «Вопреки всем доводам разума, противники судьбоносного движения ЖМО не только существуют, но и множатся, как сорняки».

«Надо полагать, оппозиционное движение называется СВП: партия смерти, войны и порабощения?» — съязвил Глоуэн.

Джулиан понял его буквально: «Они проницательны и коварны! Никогда они не обнажают свою истинную сущность столь откровенно. Нет, они называют себя «хартистами» и претендуют на нравственное превосходство, размахивая у нас перед носом невразумительными древними текстами!»

«Тексты эти составляют устав Общества натуралистов, так называемую «Хартию», — вставил Майло. — Почему бы тебе не прочесть ее когда-нибудь, Джулиан?»

Джулиан Бохост изящно махнул рукой: «Гораздо легче критиковать с позиции полного невежества».

«Меня шокирует такое отношение к уставу, — признался Глоуэн. — У нас на станции Хартию считают основополагающим законом Вселенной. Любой, кто думает по-другому — йиптонский шпион, сумасшедший или дьявол собственной персоной».

«Джулиан, ты кто — шпион, сумасшедший или дьявол?» — спросила Уэйнесс.

Джулиан задумался: «Меня называли назойливым выскочкой, неоперившимся юнцом и пустомелей, а сегодня обвинили в пристрастии к безвкусным шуточкам, но я не йиптонский шпион, не сумасшедший и ни в коем случае не дьявол! В общем и в целом я просто искренний и серьезный молодой человек и не слишком отличаюсь, например, от таких, как Майло».

«Подождите-ка! — воскликнул Майло. — Следует ли воспринимать это как комплимент?»

«Другого истолкования не может быть, — заверила его Уэйнесс. — Джулиан находит в себе только самые бескорыстные и благородные устремления — или, по меньшей мере, самые модные».

«Некоторое сходство невозможно отрицать, — неохотно признал Майло. — Мы оба носим ботинки носками вперед. Оба умеем пользоваться ножом и вилкой так, чтобы не отрезать себе пальцы. Но разница также налицо. Я усидчив и методичен, в то время как Джулиан разбрасывается блестящими идеями, как бродячий пес, выскребающий блох. Откуда они у него заводятся, ума не приложу».