Троя

Пирр швыряет кричащего младенца с городской стены.

Я закрываю глаза.

– А что ждет Андромаху? – шепчет Елена.

– Рабство.

Если она сейчас же не прекратит свой допрос, я непременно сойду с ума. Для безразличного схолиаста из далекого будущего подобные разговоры в порядке вещей, но сейчас речь о тех, кого я знаю, с кем встречался… спал… Да! Почему ее не интересует собственное завтра? Надеюсь, красавица не станет…

– А я? Погибну вместе с Илионом? – все так же спокойно молвит любовница Париса.

Набираю в грудь воздуха:

– Нет.

– Менелай повстречает меня?

– Да.

Зачем-то вспоминается «Безумная восьмерка» – черный шарик предсказаний, популярный в дни моего детства. Почему я не ответил, как та игрушка: «Будущее туманно» или «Спросите попозже»?! Сошел бы за Дельфийского оракула. С какой стати распускать перья перед этой женщиной?

Поздно, доктор. Больной скончался.

– Супруг найдет меня и оставит в живых? Я перенесу его гнев?

– Да.

Главный герой «Одиссеи» поведал о том, как Менелай отыскал беглянку в стенах царского дворца, в чертогах Деифоба неподалеку от хранилища палладия; о том, как обманутый муж бросился на нее с клинком, а та обнажила грудь, словно приветствуя убийцу; как острый клинок зазвенел о камни пола и разлученные супруги слились в жарком поцелуе. Неясно, когда Менелай сразит Деифоба – до этой сцены или после…

– И мы вместе вернемся в Спарту? – Голос Елены чуть слышен. – Парис падет, Гектор падет, все великие воины Илиона падут, прославленные троянки умрут или иссохнут от горя в рабстве, город сгорит, его стены рухнут, высокие башни будут разрушены, земля засыпана солью, чтобы на ней уже ничего не выросло… А я останусь жить? Уеду с Менелаем домой?

– Что-то в этом роде.

Болван!

Дочь Зевса перекатывается на постели, встает и нагишом выходит на террасу. На мгновение забыв свою роль гадалки, я благоговейно любуюсь темными волосами, струящимися по спине, безупречными ягодицами, сильными ногами. Красавица облокачивается на перила и, глядя на небо, произносит:

– Как насчет тебя, Хок-эн-беа-уиии? Провидение раскрыло и твою судьбу в той песне?

– Нет, – честно признаюсь я перед ней. – Я не столь важная фигура для поэмы. И кроме того, не сомневаюсь, что умру сегодня.

Елена оборачивается. После всего, что было сказано, я ожидаю увидеть слезы в прелестных глазах (если, конечно, красавица поверила хоть одному слову). Ничего подобного: на ее губах играет легкая улыбка.

– Всего лишь «не сомневаешься»?

– Да.

– Тебя убьет ярость Афродиты?

– Верно.

– Я видела, как она гневается, Хок-эн-беа-уиии. Одного ее каприза достаточно, чтобы наслать черную гибель.

Спасибо на добром слове. Мы умолкаем. Через распахнутые двери внешней террасы доносится гул.

– Что там? – спрашиваю я.

– Троянки по-прежнему молят Афину о пощаде и божественном покровительстве, как велел Гектор. – Любовница Париса вновь устремляет взгляд во дворик, словно пытается отыскать ту единственную певчую птицу.

От этой богини им уже не дождаться милости.

Внезапно и безотчетно с моих уст срывается:

– Афродита хочет, чтобы я убил Афину. Она дала мне Шлем Аида и… другие средства для исполнения.

Елена стремительно поворачивается; даже в сумерках я вижу, как побледнело точеное, искаженное от ужаса лицо. Такое чувство, словно до нее наконец дошли мои мрачные предсказания. Все еще не одетая, она возвращается и опускается на край постели, где я лежу опершись на локоть.

– Ты сказал, убить Афину? – Красавица до предела понижает голос.

Я безмолвно киваю.

– Значит, они смертны? – Даже вблизи мне почти не слышен тихий шелест ее слов.

– Думаю, да. Только вчера Громовержец бросил это в лицо Аресу.

Тут я рассказываю о раненых божествах и загадочной лечебнице и что Афродита, возможно, с минуты на минуту покинет целебный бак, ибо «завтра» уже настало.

– Погоди. Ты способен появляться на Олимпе? – шепчет избранница Париса, погрузившись в раздумья. Мало-помалу ее потрясение превращается во что-то… во что же? – И уходить, когда сам пожелаешь?

Осторожнее, Хокенберри. Ты и так наболтал лишнего. Вдруг это вовсе не Елена, а Муза, изменившая обличье? Не-ет, уверен: передо мной именно она. Не спрашивайте почему. А если даже я и не прав, плевать.

– Да, способен. – Я тоже понижаю голос, хотя слуги в доме еще не пробудились. – Не только бывать там, но и оставаться невидимым для богов.

Дворец и весь город потонули в какой-то жуткой, напряженной тишине. Лишь одинокая птица, обманутая мнимым рассветом, продолжает петь. Знаю, у главного входа должна вышагивать стража, однако я не слышу ни шороха сандалий, ни скрежета копий о камни. Вечно оживленные улицы Илиона как будто притаились в ожидании. Странно: даже мольбы несчастных троянок больше не долетают до нас.

– Афродита вручила тебе… средство убить Афину? Божественное оружие?

– Нет.

Что толку показывать ей Шлем Аида или квит-медальон. Этим богиню не умертвишь.

В тонкой ладони снова мелькает знакомый кинжал. Откуда он взялся-то? Где она его прячет? Похоже, каждый из нас хранит свои маленькие тайны.

Лезвие приближается.

– Если я зарежу тебя сейчас, – жарко дышит Елена, – это изменит вашу песню о судьбе Илиона? Скажется на здешнем будущем?

Томми, мальчик, не время откровенничать. Молчи!..

– Трудно сказать. Навряд ли. Если мне… суждено… погибнуть нынче утром, то какая разница, от чьей руки? Я не актер этой драмы, а всего лишь зритель.

Дочь Зевса кивает с отсутствующим видом, словно вопрос о моей смерти – в любом случае дело второстепенное. Затем поднимает клинок, так что его острие почти упирается в белую шею у самого подбородка.

– А если уйду я, проклятую песню перепишут?

– Не представляю, как это поможет Илиону или повлияет на исход войны.

Тут я, конечно, покривил душой. Елена – ключевой персонаж гомеровской поэмы. Кто знает, задержатся ли греки у берегов Трои, прослышав о самоубийстве бывшей супруги Менелая. Ради чего им сражаться дальше? Хотя… Слава, честь, добыча. С другой стороны, Агамемнон и Менелай утратят главную награду, Ахиллес продолжает дуться в своей ставке… За что же воевать сонмам прочих ахейцев? После стольких лет грабежа на островах и прибрежных троянских землях трофеев у них предостаточно. Возможно, захватчики насытились и сами ищут повода вернуться домой. Это вполне объясняет поединок Париса и Менелая, призванный расставить точки… Тогда уход Елены еще как способен остановить сечу.

Красавица медленно опускает клинок.

– Десять лет я думала совершить поступок, Хок-эн-беа-уиии. Да только не решалась. Я слишком дорожу своей постылой жизнью – и слишком ненавижу смерть. Хотя и заслужила ее.

– Нет, не заслужила, – возражаю я.

Опять эта улыбка.

– А Гектор заслужил? Или его сын? Или царственный Приам, великодушнейший из отцов? Слышишь шум на улицах? Горожане просыпаются – может, они заслужили? Богоподобный Ахиллес и те, чьи души улетят в холодный Аид, – кто из них должен платить за обманщицу, для которой похоть, суета и близость насильника стоят выше верности? А как насчет тысяч благородных троянок, преданно угождавших мужьям и божествам? Вдали от родного дома, от малых детей, не проклянут ли они виновницу своего рабства? Они что, достойны горькой участи только из-за моего нежелания вонзить нож в сердце, Хок-эн-беа-уиии?

– Ты не заслуживаешь смерти, – упрямо повторяю я.

Ее пьянящий аромат пропитал мою кожу, волосы и кончики пальцев.

– Хорошо, – говорит красавица и прячет кинжал под простыню. – А ты поможешь мне уцелеть и сохранить волю? Прекратить эту войну? Или хотя бы свернуть историю с наезженной дороги?

– О чем ты?

Я будто бы очнулся ото сна. Принести победу троянцам, этого еще не хватало! Даже если рискнуть, ничего не выйдет. В игру втянуто слишком много сил, причем не только человеческих…