Троя

– «Главное достоинство храбрости – благоразумие, и именно оно спасло мне жизнь», – продекламировал Манмут. – Все комментаторы шекспировского творчества: Блум, Годдард, Бредли, Морганн, Хазлитт и даже Эмерсон – единогласно причисляют Фальстафа к величайшим детищам гения.

– И пусть. – Орфу замолчал, ожидая, пока балластные резервуары перестанут грохотать и трястись. Когда кругом воцарилась тишина и только волны плескались у корпуса, моравек спокойно закончил: – Лично я нахожу его достойным презрения.

– Презрения?

Лодка вырвалась на поверхность. Рассвет едва наступил, и здешнее солнце – во сто крат огромнее той блестящей точки, под светом которой прошло все существование европейца, – только-только начинало отрываться от горизонта. Хозяин корабля включил вентиляцию и жадно задышал соленым морским воздухом.

– «Чем он одарен, кроме уменья пробовать херес? Чему научился, кроме разрезывания и пожирания каплунов? Чем он проявил себя, кроме обмана и подлости? Какие у него достоинства? – Никаких. Какие недостатки? – Все решительно», – процитировал краб.

– Да, но ведь принц Гарри шутил, когда говорил это.

Манмут решился плыть у самой водной глади. Так, разумеется, опаснее, недаром радар засекал новую колесницу каждый час или два. Зато наверху подводная лодка делала целых восемь узлов, да и ресурсы жизнеобеспечения частично растягивались.

– Разве? – переспросил Орфу. – Во второй половине пьесы он отрекся от беспутного обжоры.

– Чем заживо убил Фальстафа. «Король разбил ему сердце», как выразилась миссис Куикли, – откликнулся маленький европеец, наслаждаясь кислородом и непрестанно думая о своем товарище, плавающем в одинокой темноте трюма. Уже первое всплытие показало, что ионийца не вытащить наружу посреди океана. Значит, следовало дожидаться суши.

– Негодяй получил по заслугам, я уверен, – возразил Орфу. – Как он исполнял приказ набрать рекрутов для битвы? За взятки отпустил на волю стоящих парней и набрал одних неудачников. Тех, что сам окрестил «пушечным мясом».

«Смуглая леди» набирала обороты, рассекая невысокие волны. Капитан неотрывно следил за показаниями радара, сонара и перископа.

– Но всем известно, Фальстаф интереснее того же принца Гарри, – слегка растерялся Манмут. – Он уморителен, исполнен жизненной правды, отказывается воевать, остроумен… По словам Хазлитта, «счастье свободы, обретенной в юморе, и есть сущность Фальстафа».

– Допустим, – согласился иониец. – Однако что это за свобода? Высмеивать все и вся? Присваивать чужое и прятаться в кустах?

– Сэр Джон был рыцарем… – вскинулся собеседник и вдруг серьезно задумался над словами друга – этого шутливого, порою циничного комментатора причудливого бытия самих моравеков. – Ты говоришь словно Корос III.

Гигантский краб хохотнул:

– Мне никогда не стать воином.

– А ганимедянин?.. Полагаешь, он убивал себе подобных во время той миссии к Поясу астероидов? – полюбопытствовал европеец.

– Что там произошло, нам уже не узнать. К тому же, по-моему, Корос был не менее щепетилен, чем каждый из нас. И не очень-то рвался в бой. Хотя по крайней мере он воспитал в себе качества истинного вождя и ответственность. А ведь именно за это Фальстаф издевался даже над своим любимцем Гарри!

– То есть сюда нас привело чувство долга? – уточнил хозяин судна.

Небо затянула рассветная дымка.

– Что-то в этом роде.

– Выходит, здесь ты предпочел бы оказаться Готспером, нежели Фальстафом?

На линии послышался грохот.

– Поздновато для таких мыслей. «Я долгое время проводил без пользы, зато и время провело меня».

– Эй, это не оттуда.

– «Ричард Третий», – пояснил иониец.

– И теперь ты мнишь себя слишком старым для будущего?

М-да, знать бы самому, что принесет это будущее.

– Как ни странно, да: без глаз, без ног, без рук, без зубов и вроде бы даже без панциря я кажусь себе несколько староватым.

– Зубов у тебя отродясь не было.

Манмут задумался. Миссия Короса заключалась в том, чтобы провести разведку в районе вулкана Олимп и по возможности доставить Прибор на вершину. И вот «Смуглая леди» дышит на ладан, товарищ медленно умирает в затопленном отсеке… Хорошо, пусть даже он выживет и судно благополучно причалит к берегу. Орфу не способен ни видеть, ни передвигаться, ни укрыться от опасности. До цели – три тысячи километров пересеченной местности, над которой беспрестанно кружат летучие колесницы. Как же быть?

Хотя зачем ломать голову сейчас? Для начала надо попасть на сушу и освободить друга. Не больше одной задачи за раз, верно?

Лазурные небеса сияли обманчивой безмятежностью, усугубляя тревогу Манмута; лодка продолжала неуклюже шлепать по открытой водной глади, заметная издали, будто на ладони.

– Погоди-ка, – заметил европеец. И через минуту повторил: – Погоди-ка.

– В чем дело?

– Земля. Я вижу землю.

– А что-нибудь еще? Какие-то подробности?

– Сейчас настрою увеличение.

На пару мгновений краб затих, потом не выдержал:

– Ну?

– Каменные лица, – промолвил Манмут. – В основном на вершинах утесов. Тянутся от меня на восток, уходя за горизонт.

– Лишь на восток? А на запад?

– Туда – нет. Головы кончаются как раз передо мной. Впереди сотни человечков – или как их там. Суетятся на скале и внизу, на пляже.

– Давай затаимся, – предложил краб. – Ляжем на дно, а когда стемнеет, отыщем подходящую пещеру…

– Поздно. «Смуглая леди» продержится еще сорок минут. Кроме того, зеленые создания побросали работу (прежде они тянули на запад новые головы) и сбегаются на берег. Сотнями. Короче, нас заметили.

21

Илион

Я мог бы порассказать вам, что значит заниматься любовью с Еленой Троянской. Но не буду. Во-первых, это не по-джентльменски. Кроме того, личные подробности к делу не относятся. Хотя скажу, не кривя душой: когда завершился наш первый нежный поединок, и мы откинулись на взмокшие простыни, чтобы отдышаться и слегка остыть под прохладным дуновением бриза, предвещавшего шторм, так вот, если бы в тот самый миг мстительная Муза или обезумевшая Афродита вломились в чертог и прикончили меня на месте – Томас Хокенберри умер бы абсолютно счастливым, без единой жалобы на вторую быстротечную жизнь.

Примерно с минуту я упивался неземным покоем. И тут живот ощутил холод стали.

– Кто ты такой? – потребовала ответа Елена, сжимая в руке кинжал.

– Как? Твой…

Я посмотрел в глаза этой женщины – и ложь застряла в горле.

– Попробуй заявить, что ты мой муж, и клинок пронзит твои внутренности, – невозмутимо изрекла она. – Бессмертному подобная шутка не повредит. Если, конечно, ты бессмертный.

– Нет, – выдавил я.

Острый кончик ножа опасно щекотал кожу, готовый пустить мне кровь. Откуда здесь кинжал? Он что, скрывался под подушкой все это время, пока мы?..

– Нет? Тогда как же ты принял вид Париса?

Ах да, передо мной сама Елена Троянская. Кратковечная дщерь Зевса. В ее мире боги то и дело спят с кратковечными, оборотни разных мастей постоянно втираются в доверие к людям, а причинно-следственные связи не имеют ничего общего с привычными для нас понятиями.

– Бессмертные даровали мне способность… м-м-м… менять свой облик.

– Кто ты? – настаивала она. – Что ты такое?

В ровном голосе красавицы не слышалось ни злости, ни особого возмущения. Страх или ненависть не исказили ее идеальные черты. Однако лезвие продолжало давить на мой живот. Женщина ждала ответа.

– Меня зовут Томас Хокенберри. Я схолиаст.

Пустая затея. Она все равно ничего не поймет. Надо же, как неуклюже и коряво вклинилось мое имя в нежную мелодию античной речи.