Самый далёкий берег

— А ответ простой, Антоха, — сказал успокоенный Мухомор. — Потому что ты по натуре такой же авантюрист и прохиндей, вовсе не склонный делать культ из уставов и регламентов… Скажешь, нет? Да ладно тебе, Степаныч свой парень… — Он одним глотком осушил стопочку, блаженно улыбнулся, расслабленно откинулся на спинку. — Слышь… Давай, пока делать нечего, Степаныча по хроносу покатаем? Пусть первоходок полюбуется…

— Миша, ты, однако…

— А что? — невинно вытаращил глаза Мухомор. — Говорю тебе, парень в доску свой, не заложит. Меня ж ты катал? Да ты на него косяка не дави, Степаныч, точно тебе говорю, не из стукачей… Антоха? Все равно без дела маешься… К Иринарховичу, а? Мне после этого долбаного пидора хочется нормально расслабиться душой и телом… Да и тебе… Танюшка прибежит, Лизавета… Ах, Лиза-Лизавета… Ну чего ты менжуешься? С понтом, самому неохота. Хронос-то ни на каком не на дежурстве, точно? Что мне тебя учить, напишешь потом насчет профилактической проверки…

— Соблазняешь ведь, змей, — сказал Стрекалов, глядя в потолок с мечтательной улыбкой. — Танюшка и Лизочка — оно, конечно…

— Ну, так чего? И Степанычу покажем, что такое время и с чем его едят… — Он обернулся к Кирьянову — Ну, ты понял, юнкер-кадет? Стрекалов, господин майор, он у нас не просто так, пописать вышел. Серьезными делами заворачивает. У него тут, — Мухомор легонько постучал кулаком по белоснежной стене, — машина времени, или как она по-научному именуется…

— Серьезно? — спросил Кирьянов осипшим голосом. Как он ни приобвыкся ко всевозможным, чудесам, этого не ожидал.

— Ну да, — досадливо махнул рукой Стрекалов. — Хронологаторный пульсор последнего поколения, с автореверсом и стабилсканированием… Машина времени, если вульгарно. Костя, нижнюю челюсть на место поставь…

— Ай да Структура… — проговорил Кирьянов.

— На то она и Структура, — пожал плечами Стрекалов. — Ага, ага… На смену полной обалделости приходит отчаянный блеск в глазах, блаженная улыбка… Насколько я могу судить, воспитанный фантастикой индивидуум, сиречь обер-поручик Кирьянов, в мгновение ока возмечтал о головокружительных приключениях в стиле своих любимых авторов… Вынужден разочаровать. Все опять-таки скучно и буднично.

— Почему?

Стрекалов сказал без улыбки, совершенно серьезным тоном:

— Потому что существует длиннейший и обширнейший список ограничений и оговорок, который даже я со своей склонностью к гусарству и пренебрежению регламентами нарушать не берусь… Это как-никак время, Степаныч. Давным-давно прошедшее, и прошедшее именно так, а не иначе.

— Да я понимаю! — быстро сказал Кирьянов. — Хроноклазм… Стрекалов поморщился:

— Грамотные все, книжек начитались… Но в принципе все верно. Хроноклазмы, а как же. Куда от них денешься, родимых. А посему, как легко догадаться, осторожность возведена даже не в куб, а в культ. Чтобы чего-нибудь ненароком не покорежить. Я, конечно, говорю не о пресловутом “парадоксе убиенного дедушки” — тут все сложнее. В случае серьезного нарушения уже однажды бывшего последующая линия времени искажениям не подвергается. Грубо говоря, можешь не только своего дедушку завалить, но и перестрелять полгорода с ним за компанию… Вкупе с дюжиной самых что ни на есть исторических личностей — Наполеона со всем его генеральным штабом, Ивана Грозного с боярской думой…

— Развилка, а? — сказал Кирьянов завороженно.

— Неплохо для дилетанта, — благосклонно кивнул Стрекалов. — Именно, обер-поручик. На “точке вмешательства” возникнет развилка, и может этих развилок образоваться столько, что целая академия не сочтет. Но именно здесь и таится философский препон. Галактическое морали-тэ. В этой новообразованной развилке может пролиться столько крови и совершиться столько непотребств… Следует простой, ясный и логичный вывод, продиктованный галактической моралью и гуманизмом: ввиду непредсказуемости последствий следует категорически избегать действий, приводящих к образованию развилок. С нарушителя, конечно, кожу живьем не сдерут и даже на пятнадцать суток не посадят, но наказание, по галактическим меркам, будет нешуточное — на всю оставшуюся жизнь отлучат от Структуры… Потому что, пока набрались опыта и обучились на прецедентах, печальных примеров успели навидаться…

— Я, кажется, понимаю… — сказал Кирьянов.

— Хочется верить… — кивнул Стрекалов. — Словом, отсюда и ограничения. Ничего страшного не произойдет, если мы все втроем прогуляемся по московским улицам в день коронации последнего императора — там будет столько народу что возможности создания развилки сведены практически к нулю. Конечно, если мы ограничимся тем, что будем лишь смотреть и слушать, а не полоснем по кортежу его величества боевым лазером… Черт, да мы даже в нынешнем своем виде смогли бы прогуляться по Бородинскому полю, под Ватерлоо или даже на Курской дуге. Там кипела такая мясорубка, что никто чисто физически не смог бы отвлекаться на нас. А если кто и увидел бы, ему потом все равно не поверят, решат, что у человека крыша поехала…

— Антоша, хватит, — нетерпеливо поерзал Мухомор. — Он и так уяснил, не вчера родился… Парень ответственный. Поехали к Иринарховичу, а? Он рад будет…

— Да уговорил, ладно, — махнул рукой Стрекалов. — Танюша, да… Только на пару часов, не более. Мало ли…

— Как хочешь, хозяин — барин! — замахал руками Мухомор. — Боже упаси, я не банкую! Спасибочки, милостивец, а уж мы тебе потом из Галактики привезем какую-нибудь такую бутылочку, что в паек, безусловно, не входит… С аристократического стола.

— Вы доберитесь раньше до аристократического стола, — хмуро сказал Стрекалов.

— Доберемся, — уверенно протянул Мухомор. — Мудрено не добраться, если в Галактике, согласись, ни вертухаев, ни шмонов, ни запреток. А пока — к Иринарховичу! Слышь, изобретатель, верти свою машину, как сказали бы в той киношке. А ну, шофер, крути-верти свою баранку..

— Подождешь, — сказал Стрекалов серьезно. — Браслетик надень пока. И ты тоже, Степаныч. Уж если нарушать правила, то с минимальными отклонениями от инструкции…