Сон войны (сборник)

До одури нацыкавшись, накивавшись, насмотревшись как на пустые места и между делом насытившись, мы с Мефодием Первым дали понять, что пора и честь знать. И в окружении полудюжины добрых молодцев с алебардами двинули сквозь расступившихся бояр к выходу из терема (обедали не в гостевом, а в государевом). Мефодий баюкал на весу свою правую руку с забинтованными большим и указательным пальцами — похоже, он оставил «там» не только подушечки.

Бояре были вполне удовлетворены и больше не приставали, однако на крыльце нам досадил сам господин Волконогов. Правда, не лично, а через третьих лиц. Их было четверо. Они передали Мефодию Васильичу униженное по форме и настоятельное по сути напоминание господина Волконогова о формальной необходимости повторить отречение-с. Мефодий ответил господину Волконогову через тех же лиц, употребив самые понятные слова из рабочего жаргона такелажников. После чего потребовал (через них же), дабы господин Волконогов вернул ему его «ханьян». Желательно с Марьяном. Поскольку из-за травмы он, Мефодий, вряд ли сможет управлять турбокаром, а через два часа ему, кровь из носу, надлежит быть на кухне «Вояжера», дабы не потерять любимую работу подавальщика, то бишь официанта.

(Тут я впервые возымел повод задуматься: почему Мефодий выбрал себе такую профессию, отнюдь не совместную с его монаршьим достоинством? Но не желая утруждать голову на сытый желудок, решил, что как раз поэтому — из вредности.)

Третьи лица откланялись, мет[/]я песок разноцветными буклями и кружевными манжетами, а мы велели добрым молодцам держаться в отдалении и направились к восточной стене усадьбы, где протекала речка. По дороге я скинул с плеч осточертевший кафтан и повесил его на какую-то балясину, оставшись во фрачной паре. Дашка избавилась от кокошника и на ходу вытирала румяна. Мефодию не от чего было избавляться: он так и обедал в мятом-перемятом комбинезоне, который Дашка по-быстрому застирала. А может быть, велела застирать — не знаю. Я в это время обрабатывал Савкину культю и отбивался от государевых лекарей, которые пытались мне помогать. Удивительно, как это государь еще жив при таких лекарях: надо полагать, они его не часто пользуют.

Речка, таки оправдав мои подозрения, оказалась канавой. Мы шуганули от водоема добрых молодцев, граблями убиравших с его поверхности ряску, и расположились на травке, под кустиком. Наши алебардщики расположились в двадцати шагах от нас, под другим.

Охрана или конвой? А пес их знает.

Размышлять о чем бы то ни было мне оказалось лень. Это было плохо, потому что поразмышлять стоило. Например, вот о чем: как в предстоящей буче толпы-с верноподданных дальненовгородцев будут поступать с беспаспортными эмигрантами? Беспрепятственно пропускать в космопорт — чтобы летели к едрене фене? Загонять в резервации? Бить ногами на улице?.. Что мне выгоднее? Козырять ли своим новым паспортом гражданина СМГ (я нащупал его в боковом кармане фрака), избегая тем самым заключения в резервацию и битья ногами? Или объявить себя человеком второго сорта — зато без лишних формальностей оказаться на борту пассажирского (а хотя бы и грузового!) транспорта, который унесет меня отсюда к едрене фене?.. Впрочем, сначала надо оказаться по ту сторону Стены.

Я покосился на алебардщиков, сунул в зубы сорванную травинку, оперся на локти и запрокинул голову — якобы в послеобеденном блаженстве. Стена была чертовски высока. А травинка оказалась невообразимо горькой — как почти все, произрастающее на местной почве… Каковы, интересно, сливы на западном склоне Сьерры?.. Я перекатился на бок и стал ожесточенно отплевываться.

Дашка сидела, натянув на колени сарафан и обняв их руками, и тоже смотрела на тот берег «речки» — на Стену. А Мефодий, обхлопав левой ладонью незаросший участок почвы, прутиком рисовал какие-то овалы, дуги и стрелки.

Уловив мой интерес, Мефодий поморщился и попросил слегка подождать: сейчас он мне все объяснит, только сначала сам разберется. Не знаю, что он там собрался мне объяснять. Если про устрицы, то я все равно не пойму. А если про пожар в чужой Вселенной, то пусть лучше объясняет Дашке. Дашка ему все простит.

Гороховый Цербер… то есть, Бутиков-Стукач-старший вел меня сюда какими-то ходами и все время вниз. Снаружи гребень Стены почти не виден за забором. Со стороны магистрали — вообще не виден. А тут Стена чертовски высока. То есть, усадьба как бы расположена в обширной котловине, и вряд ли в этой Стене есть ворота…

Мефодий то ли разобрался наконец, то ли отчаялся разобраться, но стал объяснять, тыча прутиком в свои дуги и стрелки. Что-то про монокристаллы, пи-мерную осцилляцию и квазиразомкнутость эллипсоидов… Я покивал, глядя на него как на пустое место, поцыкал зубом, сплевывая остатки горечи, а потом спросил: есть ли в этой Стене ворота, охраняются ли они, и что сделает охрана, если мы просто встанем и пойдем?

Мефодий обиженно замолчал, а Дашка почему-то хихикнула и сказала:

— Не выпустит.

— А! Значит, ворота, все-таки, есть? — уточнил я.

— Не про вашу честь, ваша светлость! — отрезал Мефодий и принялся захлопывать свою головоломную параматематику.

— Не про мою, — согласился я. — Тебя-то Марьян вывезет.

— Вряд ли, — буркнул он, продолжая захлопывать. — Марьяну было велено разбить мою тачку на перевале Колдун-Горы, желательно — на глазах у опричников. Если он не дурак, он просто оторвался от погони и сюда не вернется.

— Тогда как же ты думаешь выбираться отсюда? — удивился я.

— А я и не думаю. Было бы о чем думать.

— Ты хочешь сказать, что это очень просто?

— Кроме «просто — сложно», — Мефодий усмехнулся, — есть и другие измерения. «Интересно — без разницы», например. «Сложно»- это не всегда «интересно». Мне вот безразличны кроссворды — как сложные, так и простые. Но многим нравится. Кому простые, кому сложные… Зато вот этим, — он захлопал последнюю стрелку и стал вытирать ладонь о штанину, — я могу заниматься где угодно. Причем, во всех смыслах «могу»: и хочу, и имею возможность. Везде. И здесь тоже… Но чем здесь хочешь заниматься ты? Русью править? Так ты скажи — я отрекусь!

— Здесь, — сказал я, закипая, — я ничем не хочу заниматься. Я хочу убраться отсюда. Подальше и побыстрее.

— Тогда извини. — Он посмотрел мне в глаза. — Я просто не понял тебя… Не знаю, разрешима ли твоя задачка, но мне она не по зубам: не мой профиль. И единственное, чем я могу тебе помочь — это тянуть с отречением. Вот я и тяну.

— И на том спасибо, — сказал я, тоже глядя ему в глаза.

Или он действительно страшный человек, — подумал я, — или на все сто была права боярская Дума, когда назначала ему регента «по формальной преклонности лет». Очень и очень похоже на старческий маразм преклоннолетнего математика: ну все ему без разницы, кроме квазиразомкнутых эллипсоидов.

— Ты не огорчайся, — сказал Мефодий (он понял мой взгляд как-то по-своему). — Кем был твой отец? — спросил он вдруг.

— Почему «был»?.. — Я отвел глаза. — Ему всего шестьдесят пять. Когда я улетал, он все еще работал.

— Извини. А кем?

— Вычислителем синоптической службы. Тобольский купол.

— А дед?

— По отцу?

— Пусть по отцу.

— Он всю жизнь провел на Балхаше, в ихтиологическом заповеднике. Начинал бухгалтером, кончил координатором математического обеспечения банка наследственности.

— А прадед?

— Точно не знаю, но что-то, связанное с газоколлоидными схемами: семнадцатое, мертворожденное поколение компьютеров. Прадед был неудачником.

— Как сказать… — возразил Мефодий. — Ну, про Еремея, моего сводного брата, я сам знаю. Он поступил в Новониколаевский физматлицей за полгода до старта Восьмой Звездной.

Мефодий выжидательно замолчал.

— Ну и что? — спросил я наконец.

— Ну и все, — ответил он. — У нас с тобой неплохая наследственность. И в этом, — он похлопал по своим захлопанным дугам и стрелкам, — ты вполне способен разобраться. Было бы желание — а возможность тебе подарила Природа. Почему ты ее не используешь — возможность, я имею в виду?