Сон войны (сборник)

— Я же просил его не выключать свет… — пробормотал он.

Его было плохо слышно: чернота все еще пела на все свои четырнадцать голосов. Нет — на тринадцать, потому что, кажется, не стало премерзкого хихиканья. Я хотел сказать об этой недостаче, но затруднился сформулировать и промолчал. Мефодий одарил Дашку еще одним яростным взглядом и громко спросил:

— Ты письмо вложила?

Дашка кивнула.

— И адрес не перепутала?

Дашка поджала губы и отвернулась.

— Р-разгильдяй, — сказал Мефодий. — Жди его теперь.

— Мефодий Васильич, ваше вели… — начал было Савка.

— Цыц! — оборвал Мефодий, не оборачиваясь. — Не беспокойся, долго ждать не будем. Спички есть?

Савка пошарил в кармане, достал спички, потряс коробком над плечом Мефодия и уронил в подставленную ладонь.

Я подумал: а как же он будет мыть коробок? Но он просто упрятал его в ладонях, сложенных замком, поднялся, опять навис над раковиной и погрузил руки туда. Некоторое время двигал руками там — видимо, открывал коробок и доставал спички. Две или три выронил, одну, наверное, сломал. Следующая зажглась, осветив изнутри черноту и сложенные лодочкой ладони в черноте. Я привстал и вытянул шею. Савка тоже. Дашка сидела, откинувшись в кресле, руки на коленях. Раковина пела.

Мефодий дождался, пока пламя установилось, и осторожно двинул горящую спичку вперед, к краю черноты. Не донеся, оглянулся через плечо на Савку и бросил:

— Назад!

Савка отступил обратно к своему креслу.

Мефодий глянул на нас и добавил:

— Вы тоже. Мало ли что…

Дашка поднялась и зашла за спинку кресла. Я последовал ее примеру.

— Дальше! — сказал Мефодий.

Мы отошли еще на два шага, а Савка переступил с ноги на ногу. Я опять вспомнил о том, что ему «написано», и вознамерился крикнуть, чтобы не валял дурака и отошел дальше. Я уже открыл рот, чтобы крикнуть.

И забыл закрыть, потому что увидел нож.

Нож лежал на столешнице — там, куда его бросил Мефодий, и у него не хватало доброй половины лезвия. Раковина пела… Но не настолько же громко, чтобы я не услышал, как сломалось лезвие! И где обломок?

Я на секунду зажмурил глаза и опять посмотрел на нож.

Он был сломан.

А в следующий миг стало ослепительно светло. По стенам светлицы (на фоне стен? за стенами?) заплясало яркое оранжевое пламя, в котором извивались длинные белые силуэты каких-то невероятных существ с желтоглазыми мордами и треугольными раззявленными пастями — их словно корчило в беззвучной агонии, и адское пламя пожирало их червеобразные тела…

Дашка коротко взвизгнула и стала мягко оседать на пол. Я скорее почувствовал, чем увидел это и почти на ощупь подхватил ее под мышки. На многие версты вокруг бушевало беззвучное пламя, взвивались, корчились и опадали нездешние существа, а из невидимого окна светлицы дуло. Этот сквозняк успокаивал, шепча: «не верь глазам своим»… Сквозняк, и Дашкина тяжесть на руках, и запах ее волос, и неразборчивые причитания невидимого Савки — о том, что доигрались и что всему конец, Иерихон с Нагасакой. Звонко, часто, непрерывно булькали и шипели на адской сковороде слезы Господа, а все прочие завитки невидимой раковины молчали. Пылала чужая Вселенная.

24

Не знаю, сколько продолжалось это кино. Секунды? Столетия? Темнота наступила вдруг — словно кто-то выключил проектор. То есть, не темнота, конечно. Обычный марсианский день, который на Земле сочли бы сумерками.

Устрица молчала — Господь выплакал все свои слезы. Да и не было уже устрицы. Были две большие полусферы, две половинки комбинированной упаковки. И мягкое дно той, что в центре стола, было выстлано тонкой металлокварцевой пылью. Про пыль я скорее знал, чем видел ее, потому что видел я плохо: перед глазами все еще стояла Преисподняя, и все еще корчились в ее огне аборигены чужой Вселенной… Кино.

Я проморгался.

Мефодий, присев на корточки по ту сторону стола, ворочал что-то тяжелое на полу. Обмякшая Дашка все еще висела у меня на руках. Я перехватил ее левой рукой под колени и положил в кресло, предварительно ногой развернув его к себе и отодвинув от стола. Потому что стол был густо заляпан кровью, и с него капало…

Осознав это, я заметался глазами, ища Савку.

— Очнулся? — спросил Мефодий. — Помоги.

Он говорил сквозь зубы. Зубы у него оказались заняты — зубами и левой рукой Мефодий затягивал жгут на Савкином предплечье. Ни черта у него не получалось: обрывок портьеры был слишком толстый, и Мефодий тщился затянуть его поверх рукава. У Савки не было кисти правой руки, из культи хлестало, сам он пребывал в обмороке.

Так жгут не делают…

Я поискал глазами, нашел свою ночную сорочку, разодрал, обломком ножа распорол на Савке рукав и сделал все как надо.

— Ищи обрубок, — сказал я, закончив. — Еще не поздно срастить, я попытаюсь. Где он?

— С-сгорел, — ответил Мефодий.

— Не морочь мне голову!.. — заорал я. — Пока не поздно, я могу попробовать срастить — но я не могу вырастить ему новую кисть, это не зубы! Где обрубок?

— Ты нож видел? — спросил Мефодий.

— Ну? — сказал я, заставляя себя успокоиться.

— А он туда руку сунул.

— Куда? В раковину?

— Если бы. Дальше. Нож сейчас у Люськи в запаснике, на «Луаре». А вот где рука…

Я посмотрел ему в лицо и сразу отвел взгляд. Мефодий не врал — он действительно не знал, где рука. И ему было крайне интересно узнать, где она.

«Кино… — подумал я. — Значит, не кино».

Я поверил. Что мне еще оставалось?

И еще я подумал, что Мефодий Щагин страшный человек. Он только что вырвал у мироздания какую-то тайну. С кровью вырвал — Савкиной кровью и кровью тех, не знаю, как их назвать. Если у них была кровь. И не успокоится, пока не вырвет новую тайну, в которую уперся… И так далее, ломая асимптоты.

— Дядя Бен был Колумб? — сказал я, глядя в его заляпанные Савкиной кровью колени. — Только не тешь себя мыслью, что ты — Америго Веспуччи. Ты — Кортес.

— Браво, потомок!.. — произнес он чуть напряженным голосом. Продолжай в том же духе. Говори то, что думаешь.

Свежая капля крови упала ему на колено. Подняв глаза, я увидел, что он зажимает пальцы правой руки в кулаке левой.

— Что с рукой? — спросил я.

— Ерунда… подушечки пальцев… — Он расслабил кулак и, скрипнув зубами, снова сжал. — Остались там.

— Только подушечки?

— Займись лучше Дарьей, — попросил он.

Я оглянулся на Дашку. Она была бледна, но дышала ровно.

— Дашь ей понюхать спирту, — сказал я, — и пусть она займется тобой. Но мне нужна помощь, так что сначала зови своих лекарей… государь-самодержец.

25

Савку увезли. Нам сказали, что в госпиталь. Я предпочел поверить. Крови он потерял не так уж много: если и умрет, то не сей минут и не от этого.

А когда-нибудь — все помрем…

Нам было не до Савки, потому что стали досаждать бояре, лишенные его чуткого руководства. Сначала они досаждали просто так — одним лишь назойливым фактом своего наличия. Потом нам пришлось выдержать публичное принятие пищи в присутствии тех же бояр. Ладно хоть Дашка стояла рядом и шепотом подсказывала: кому послать чарку со своего стола, из чьих рук благосклонно принять тарелку, к чьим устам преклонить ухо и покивать (слушать не обязательно), на кого зубом цыкнуть, а на кого как на пустое место посмотреть… В общем, это было даже забавно. Если действительно не слушать. Одного я послушал: он просил у меня дружину в десять тыщ ратников с парализаторами, обещая за три дня усмирить Марс Посполитый и бросить к моим стопам сие малое царствишко. Я припомнил статистический раздел путеводителя, где было написано, что в СМГ всего лишь сорок тысяч полноправных (или «православных»?) граждан, плюс три-четыре тысячи беспаспортных эмигрантов, и цыкнул на него зубом. А надо было покивать…

Кстати, о зубах: вот где мне было бы море увлекательной работы! И, если судить по одежде бояр, не бесплатной… Увы, на это, разумеется, не приходилось рассчитывать.