Вечный Адам

На суше. Январь или февраль.

Со дня моей последней записи прошло восемь месяцев. У меня исчезло точное представление о времени, и мне трудно сказать, какой сейчас месяц — январь или февраль…

Эти восемь месяцев были самыми ужасными за все время испытаний: мы постепенно осознавали всю трагичность нашего положения.

Подобрав нас, «Виргиния» на полном ходу продолжала двигаться на восток. Когда я очнулся, островок, где мы едва не погибли, давно уже скрылся за горизонтом. Благодаря ясному небу капитану удалось установить координаты, и оказалось, что мы плывем именно там, где должен был находиться Мехико. Но от города не осталось ни малейших следов. Так же бесследно исчез и центральный горный массив, который пытались разыскать в то время, когда я был в беспамятстве. Повсюду, куда ни бросить взгляд, было лишь бескрайнее море — ни клочка земли! В этой сплошной морской глади было что-то наводящее ужас. Мы чувствовали, что вот-вот лишимся рассудка. Ведь вся Мексика затоплена! Мы в страхе переглядывались, спрашивая себя, какие еще опустошения нанесла эта жуткая катастрофа? Капитан тоже, видимо, хотел узнать это и изменил курс на север.

Пусть больше не существует Мексики! Но не мог же исчезнуть весь Американский континент!

Увы, он исчез! Напрасно целых двенадцать дней мы двигались к северу — нигде мы не обнаружили суши. Капитан менял курс раз за разом, в течение месяца «Виргиния» плыла на юг, но и там мы не встретили и островка земли. Как ни парадоксальна была истина, у нас хватило сил убедиться в ее очевидности — да, весь Американский материк находился под водой.

Неужели нам удалось спастись лишь затем, чтобы вторично познать смертные муки? К сожалению, были все основания для таких опасений. Не говоря уж о продовольствии, которое в один прекрасный день кончится, что будет с нами, когда из-за отсутствия угля остановится двигатель? Так перестает биться сердце обескровленного животного…

Вот почему 14 июля (мы как раз находились на месте бывшего Буэнос-Айреса) капитан Моррис приказал потушить топку и поднять паруса. Затем он собрал экипаж и пассажиров «Виргинии» и в нескольких словах изложил ситуацию. Он попросил всех поразмыслить и предложить какой-нибудь выход из этого положения на завтрашнем совете. Не знаю, пришел ли кому-нибудь в голову хитроумный план, но что до меня, я, признаюсь, решительно ничего не мог придумать.

Но вдруг поднявшаяся ночью буря сама разрешила эту проблему. Разбушевавшийся ветер увлекал за собой судно. Нужно было спасаться — как можно скорее плыть на запад, иначе каждую минуту нас могло поглотить свирепое море…

Ураган продолжался 35 дней, ни на мгновенье не прекращаясь и не затихая. Мы уже начали сомневаться, кончится ли он когда-нибудь, как вдруг 19 августа хорошая погода наступила так же внезапно, как и прекратилась. Капитан этим воспользовался, чтобы определить наши координаты: мы были на месте Пекина.

Значит, во время бури мы проплыли над Полинезией и, может быть, над Австралией, даже не заметив этого. А там, где мы плыли сейчас, раньше была столица империи с четырехсотмиллионным населением. Неужели Азия подверглась той же участи, что и Америка?

Скоро мы убедились в этом. Плывя на юго-запад, «Виргиния» достигла сначала Тибетских гор, а затем Гималаев. Здесь должны были находиться высочайшие вершины Земного шара. Но ни в одном направлении ничто не нарушало бескрайнюю гладь океана. Значит, видимо, не существовало другой суши, кроме того островка, на котором спаслись мы, единственные люди, пережившие эту катастрофу, последние обитатели мира, погребенного сейчас под спокойным саваном вод.

А если это так, мы тоже скоро погибнем. Несмотря на строгий рацион, продовольствие кончалось, и не было никакой надежды на пополнение запасов.

Я умышленно так кратко описываю это страшное плавание, ведь чтобы подробно рассказать обо всем, мне пришлось бы вновь мысленно пережить те дни, и, боюсь, я бы сошел с ума от воспоминаний.

Какими бы страшными и ужасными ни были события, которые предшествовали или следовали за этим плаванием, каким плачевным ни казалось бы мне будущее — будущее, которого я не увижу, — всю силу страданий мы познали во время этого адского путешествия. О это вечное движение по нескончаемому морю! Постоянное ожидание высадки, последнего дня плавания, который все не наступал! О эта жизнь, когда, склонившись над картой, на которой люди провели извилистые линии берегов, ты твердо знаешь, что ничего, абсолютно ничего не осталось больше от этих мест, считавшихся вечными… Как мучительно было сознавать, что Земля, которая трепетала раньше под тяжестью бесчисленных живых существ, в одно мгновение исчезла под водой, что миллионы людей и мириады животных, населявших все ее уголки, разом угасли, как угасает маленький огонек от дуновения ветра… Напрасны были наши поиски жизни! И вот пришел тот день, когда мы до конца постигли окружающую нас пустоту, безмолвие и собственное одиночество среди безжалостной вселенной!

Не знаю, удалось ли мне найти нужные слова, чтобы передать всю владевшую нами скорбь? Мне кажется, ни на одном языке нет таких слов, которые хотя бы частично могли бы воссоздать картину событий, каких до нас не довелось испытать ни одному человеку…

Обнаружив на месте полуострова Индостан все то же море, мы в течение десяти дней двигались к северу, а затем взли курс на запад. Ничего нового! Мы пересекли цепь Уральских гор, ставших теперь подводными, и плыли над тем, что когда-то называлось Европой. Затем мы спустились на 20° ниже экватора и, обессилев от бесплодных поисков, снова повернули на север, пройдя над водной поверхностью, скрывающей Африку и Испанию. По правде говоря, мы уже стали понемногу привыкать к нашему жуткому положению. По мере продвижения мы машинально отмечали на карте путь, говоря:

— Здесь были Москва, Варшава, Берлин, Вена, Рим, Тунис, Томбукту, Сен-Луи, Оран, Мадрид…

Но, привыкнув, мы произносили эти трагические слова все более безразлично.

И все-таки я не совсем разучился страдать! Я убедился в этом (примерно одиннадцатого декабря), когда капитан Моррис сказал мне:

— Здесь был Париж!

Я вдруг почувствовал, что от боли у меня разрывается сердце. Пусть будет затоплена вся вселенная! Но Франция, моя Франция и Париж, ее символ! Мне почудилось, что я слышу какие-то рыдания. Я обернулся — это плакал Симона.

В течение следующих четырех дней мы двигались на север, затем, достигнув уровня Эдинбурга, повернули на юго-запад в поисках Ирландии, и, наконец, был взят курс на восток. Теперь мы брели наугад, так как больше не было смысла идти в каком-то определенном направлении…

Мы прошли над Лондоном, и его подводной могиле отдал честь весь экипаж.

Пять дней спустя, когда мы были где-то в районе Данцига, капитан Моррис приказал взять курс на юго-запад. Рулевой пассивно подчинился. Что это могло изменить? Ведь кругом было одно и то же — море!

Через девять дней был съеден последний сухарь. Мы в полной безнадежности глядели друг на друга. Неожиданно капитан Моррис велел зажечь топку. Зачем? Я до сих пор не могу этого понять. Но приказ был выполнен, скорость судна возросла.

Через два дня мы уже сильно страдали от голода. На следующий день почти все упрямо отказывались подняться. Продолжали двигаться лишь капитан Моррис, Симона, несколько человек из экипажа и я — мы кое-как управляли судном.

Назавтра, то есть на пятый день голода, число добровольных рулевых и механиков уменьшилось. На следующие сутки ни у кого из нас не было сил держаться на ногах. Мы путешествовали более семи месяцев, бороздя море во всех направлениях.

Было восьмое января. Я не совсем уверен в точности даты: мы сбились с календаря. В тот день я стоял у штурвала, напрягая все слабеющее внимание, чтобы идти по курсу. Вдруг мне показалось, что я различаю что-то на западе. Я силился рассмотреть это, полагая, что все равно мне только мерещится… Но нет, я не ошибся! Я крикнул изо всех сил: