Глубокое бурение [сборник]

— Тебе уже сказали — захлопни пасть, — это, похоже, Ботва. — Его вообще надо вон прогнать, хозяин.

Мудрец приподнялся на слабых крыльях и потрогал лоб. Шишки не было. Впрочем, ее там и не могло быть. Если когда-нибудь на его лбу от падения вскочит шишка, это будет означать только одно — клюв разбит всмятку. На данный момент с клювом все, вроде, в порядке.

А вот со всем остальным, похоже, нет. В смысле, не с остальным телом, а с остальным миром.

Главным образом потому, что брюл-брюл, оказывается, разговаривал.

Тып-Ойжон вылез из-под попоны, которой его укрыл… мудрец надеялся, что сделал это все-таки Дол-Бярды, иначе все вообще ни в какие ворота не лезет. Потом огляделся.

Стоит, наверное, описать, чем стала равнина за то время, пока мудрец-практик пребывал в беспамятстве. Во-первых, откуда-то появилась стена, достаточно тонкая, чтобы слышать шум трав и завывания ветра снаружи, и достаточно плотная, чтобы ветер не гулял внутри огромного конусообразного помещения, которое, собственно говоря, эта стена собой образовывала. В памяти Тып-Ойжона даже всплыло слово — шатер. Да, шатер.

Во-вторых — очаг. Не костер, а именно очаг, потому что пламя бесновалось в аккуратном металлическом загоне-треноге, а над ним исходил умопомрачающими запахами мяса и специй маленький такой, но очень вместительный котелок. От полноты обонятельных ощущений у Тып-Ойжона в зобу сперло дыхание.

В-третьих… третьего не было. Но первых двух характеристик хватало с лихвой.

— Я, признаться, и не знал, что воины путешествуют с таким комфортом, — как можно более независимым голосом заметил Тып-Ойжон, пытаясь взглядом отыскать владельца шатра. — А что вы там делаете с…

Дол-Бярды ответил не сразу. Он что-то делал в сегменте шатра, отгороженном специально для верховой ско… для говорящих тварей. Оттуда доносился какой-то хруст, чавкающие звуки, и еще сдержанная, методичная даже, ругань вполголоса. Ругались воин и Ботва. В свете очага Тып-Ойжон разглядел, наконец, что воин возится со своим пан-руххом, а не с брюл-брюлом, как это вначале показалось Тып-Ойжону.

Мудрец встал на ноги и направился к хозяину шатра.

— Очнулись, — не оборачиваясь констатировал факт Дол-Бярды.

— Да, вот… — стушевался Тып-Ойжон. — Я хотел сказать, что не знал, что воины путешествуют с таким комфортом.

— Я не путешествую, я линяю, — напомнил воин.

— Да, простите… Не знал, что воины линяют с таким…

Окончательно зарапортовавшись, мудрец не нашел ничего лучше, чем спросить:

— А что вы сейчас делаете?

Послышался жуткий треск, и Ботва разразился потоком отборной площадной брани, а Дол-Бярды отлетел спиной прямо на мудреца, свалив его на пол. В руках он держал панцирь своего пан-рухха.

— Панцирь отдираю, — как будто ничего не произошло ответил воин.

— Панцирь?

— Ну да. Должен же я чем-то защищаться от врагов во время линьки.

— А вас преследуют?

— Что за вздор, — вспылил воин. — Вы постоянно мелете какую-то чепуху. Почему меня кто-то должен преследовать?

— Но вы только что сказали, что должны защищаться от врагов во время линьки, ведь так? Где же враги? — совершенно резонно заметил Тып-Ойжон. — И… может, вы все-таки позволите мне подняться?

Дол-Бярды встал с мудреца. Физиономия его горела, словно натертая наждаком — старая шкура готовилась слезть и уступить место новой. Мудрец выпрямился, обнаружив рост более чем в два раза превосходящий рост воина. Однако шатер был достаточно высок, чтобы Тып-Ойжон мог стоять, не сгибаясь в три погибели, так что неудобства он не испытывал.

— Ну… — Дол-Бярды задумался. — На всякий случай.

— Вы содрали с живого существа панцирь на всякий случай?

— Но должен же я позаботься о своей безопасности, — вскричал Дол-Бярды.

— Насколько я понимаю, в данный момент вам ничего не угрожает, — Тып-Ойжон исполнился праведного гнева. — Вы… у меня нет слов. Ему же больно.

Вообще-то вид пан-рухха Ботвы действительно не внушал оптимизма. Вся спина была сплошной фиолетовой раной, и кляча бранилась вполголоса.

— Вам чем-нибудь помочь? — участливо спросил Тып-Ойжон у Ботвы.

— Сделай одолжение, — тихо попросил Ботва, — заткнись.

— Мучители. Душегубы, — заорал брюл-брюл как резаный. — Всех не перебьете.

— Замолчи, неблагодарная скотина.

И тут Тып-Ойжон поймал себя на том, что всерьез вступил в разговор с теми, с кем еще вчера даже и не подумал бы, что вообще можно разговаривать. Мало того, он даже в шутку не рассматривал вопрос о том, что верховая кляча может что-то там сказать. И надо же, как легко с фактом смирился.

— А я своего Ботву скотиной не называю, — насмешливо ввернул слово в образовавшуюся паузу Дол-Бярды.

— А он меня и кормит чем попало, — пожаловался брюл-брюл.

Ботва пробормотал что-то вроде я бы такого дармоеда и вовсе не кормил.

Мудрец в полном расстройстве уселся на попону и пригорюнился. Надо сказать, было отчего. Он как-то раньше и не задумывался: разумно ли то, что его окружает, или нет. Вот растет дерево, его срубили, сделали стол, стул, миску, ложку, пюпитр под ноты и черенок для лопаты. И теперь может оказаться, что это дерево тоже чувствует и мыслит, а то и разговаривает?

Драться решили прямо здесь, не откладывая дела в долгий ящик, тем более никакого ящика — ни долгого, ни короткого — они с собой и не прихватили. Пока Желторот разминался, плясал что-то такое боевое, задирал вверх свои ноги, рубил со свистом воздух (воздух свистел за счет перьев, растущих на ладонях, а вовсе не из-за резких движений), пока обещал порубить этого бича на куски, Старое Копыто рыл глубокую яму — туда он собирался побросать кости Желторота, после того, разумеется, как вместе с Торчком съест тонконогое ничтожество.

Торчок же, как обычно, торчал, и дело тут оказалось совсем не особенностях местной флоры. Весь секрет состоял в чаче, за которую он не заплатил. Чача оказалась весьма понтовой, и даже разбодяженная ягодками да травкой торкала в полный рост… ну просто чума. И первым увидел глюк именно Торчок.

Глюк заслонял собой треть небосклона и представлял чудовищных размеров глазное яблоко, вокруг которого сновало туда-сюда, щелкая острыми зубами, бессчетное количество пастей.

— Ну, — сплюнул Старое Копыто, насмешливо глядя на Желторота. — Спляшем на костях?

Желторот вытянул шею вперед, расправил крылья и задрал ладони вверх, отклячив задницу настолько далеко, будто все жизненно-важные центры у него находились именно в ней.

— Я к вашим услугам, — улыбнулся он.

И Торчок истошно завопил, и бородавка на его макушке заплясала из стороны в сторону, а его большие ладони распростерлись навстречу непонятно чему. Отвлеченные на этот крик соперники сначала скосили глаза на товарища, потом, проанализировав направление плавающего по поднебесью взора, скосили глаза в обратную сторону.

— Бич, видишь ли ты там то же, что вижу там я? — самым невинным голосом спросил у Старого Копыта Желторот.

— Да, бич, — ответил Старое Копыто.

— Дружба? — предложил Желторот.

— Протестую. Альянс, — Старое Копыто отверг предложение неприятеля, но тут же внес свое.

— Приемлемо. Драпаем.

В последовавшее ужасному открытию время, вплоть до наступления темноты, Ыц-Тойбол ставил эксперименты.

Гуй-Помойс, впавший в хандру, молча жевал останки сикарасек, которых они не смогли взять в дорогу. Он откровенно сокрушался, что пропадает столько провизии, но правило ходока — бери ношу по себе, чтоб не гнуться при ходьбе — помнил твердо. И вот надо же — не пропало мясо.

А Ыц-Тойбол развел такую бурную деятельность, что даже жарко стало.

Первым делом он определил границу, до которой идти можно нормально, а дальше — только иллюзия движения. Следы обрывались в два-по-десять и семь шагов от костровища. Причем самым интересным являлось то обстоятельство, что следы просто обрывались, то есть где-то, похоже, они с Гуй-Помойсом все-таки шли, потому что в противном случае осталась бы площадка, утоптанная лапами ходоков. Подобной площадки не было, значит… Значит, где-то их следы все-таки есть.