Время, точно нитка самоцветов

Ястреб еще не очнулся; на губах его сияла слабая, удивительно беззащитная улыбка восторга. Глаза Эдны сверкали. Я же... нельзя судить, не видя себя со стороны; но было ощущение опустошенности, покоя и нежной печали. Льюис и Энн пели неподражаемо.

Алексис очнулся быстрее других. Заботливо оглядев гостей, он снова включил бар — и тот, рыча, обрушился на гроздья льда. Слушатели приходили в себя, но аплодисментов не было, лишь восторженные возгласы шепотом и приглушенно-тихий обмен впечатлениями. Регина Аболафия негромко заговорила с Алексисом. Я попытался прислушаться, но мой бокал уже был готов.

— Да, благодарю... — перехватив портфель, я с улыбкой взял напиток.

Когда сенатор Аболафия отошла от Певцов, они взялись за руки, по-прежнему глядя друг другу в глаза. Потом они присели.

Какое-то время я стоял один в кольце деревьев и слушал музыку: туш де Лассуса в трех канонах, аранжированный запрограммирован для аудиосистем.

Вспомнилось: в последнем номере какого-то литературного еженедельника отмечалось, что это единственный способ избавиться от необходимости освоения тактовых перепадов, навязанных современной музыке пятью веками ритма. Еще с неделю это будет модным развлечением на вечеринках.

— Простите...

Обернувшись, я увидел Алексиса. Руки его откровенно дрожали, словно скучая по бокалу. Он был чем-то взволнован.

— ...но если верить нашему юному другу, у вас есть то, что могло бы меня заинтересовать.

Я уже было приподнял портфель, но Алексис меня остановил. Богатый выскочка.

— Не надо, не надо. Пока ни к чему. Даже лучше и вовсе не видеть. Я хочу вам кое-что предложить. Разумеется, меня интересуют вещи, которые у вас имеются, если только они в самом деле такие, как их описал Ястреб. Но сегодня у меня в гостях человек, который может проявить еще большее любопытство.

Это звучало странно.

— Понимаю, звучит это странно, — согласился Алексис, — но я подумал, что вас может заинтересовать его цена. Я всего лишь чудаковатый коллекционер, и деньги, которые я мог бы предложить, соответствует тому, для чего я их стал бы использовать, то есть предмету бесед с такими же чудаками — ввиду... ммм... характера покупки мне пришлось бы резко ограничить круг своих собеседников.

Я кивнул.

— А вот мой гость нашел бы им куда более достойное применение.

— Нельзя ли узнать, кто этот гость?

— Право же... Ястреб уже указал мне на непростительную нескромность расспросов... меня интересовали вы, но я понимаю, что... впрочем, в равной мере нескромно судачить о любом из гостей... — он усмехнулся. — Но несмотря на это, нескромность — вовсе не худший компонент горючего, разгоняющего общественный механизм, мистер Харви Кадуолитер-Эриксон...

Он снова улыбнулся — теперь с видом заговорщика. Или — сообщника?!

Я никогда не был Харви Кадуолитер-Эриксоном; с другой стороны, Ястреб никогда не был несмышленышем. А прикинув, я вспомнил о вольфрамовых магнатах Кадуолитер-Эриксонах из Тайтиса-на-Тритоне. Ястреб был не просто умницей, пресса писала о том, что он великолепен, и это чистая правда.

— Полагаю, в качестве второй нескромности вы все же назовете мне имя таинственного гостя?

— Ну что ж, — хмыкнул Алекс с улыбкой добравшегося до канарейки кота, — Ястреб согласен, что тот Ястреб вполне мог бы проявить любопытство к... — (он показал на портфель), — и он его действительно проявил.

Я нахмурился. И в голове промелькнуло множество мыслишек, которые я в свое время еще сформулирую.

— Тот Ястреб?

Алекс кивнул.

Не думаю, что мой взгляд был так уж грозен.

— Будьте добры, пришлите сюда на минутку нашего юного друга.

— С удовольствием. — Алексис, отвесив церемонный поклон, удалился.

Минуту спустя по камням меж деревьев поднялся ухмыляющийся Ястреб. Увидев, что я вовсе не улыбаюсь, он остановился.

— М-м-м-м... — начал я.

Он поднял голову.

Я покусал губу.

— ...Ястреб, — сказал я, — тебе известна такая штука под названием Особый отдел полиции?

— Ну?

— Так вот, они вдруг заинтересовались мной.

— Вот это да! — воскликнул он с искренним удивлением. — Выходит, они и впрямь неплохо работают.

— М-м-м-м, — повторил я.

— Слушай, — сообщил Ястреб, — как тебе это понравится? Сегодня здесь в гостях мой тезка. Ну, дела!

— Алексис своего не упустит. А ты случаем не знаешь, зачем он здесь?

— Кажется хочет заключить сделку с Аболафией. Завтра начинается ее расследование.

— Ага. — Я еще раз прокрутил в голове некоторые из промелькнувших ранее мыслей. — Ты знаешь Мод Хинкл?

Его озадаченный вид был убедительней всякого — «нет»!

— Она выдает себя за представителя высшего звена упомянутой тайной организации.

— Вот как!

— Сегодняшнюю беседу она завершила проповедью о ястребах и о вертолетах. Последовавшую за этим встречу с тобой я принял за случайное совпадение. Но теперь я начинаю понимать, что сегодняшний вечер подтверждает ее намеки на некое множество. — Я покачал головой. — Ястреб, меня вдруг катапультировали в сумасшедший мир, где стены имеют не только уши, но, кажется, и глаза, и длинные когтистые лапы. Любой из окружающих да, в том числе и ты, — может оказаться соглядатаем. Я шарахаюсь от каждого люка, а за шторами второго этажа прячутся бинокли и автоматы, если не кое-что похуже. Чего я никак не могу понять, так это каким образом эти гады, какими бы вездесущими они не были, вынудили тебя заманить в эту гнусную, дьявольскую...

— Что ты несешь! Брось! — Он откинул волосы со лба. — Никуда я тебя не заманивал...

— Осознанно, быть может, и нет, но в Особом отделе есть Банк голографической информации, а их методы, знаешь ли...

— Брось, я сказал! — И вновь просверк ледяных искорок. — Неужели ты думаешь, что я... — Но тут до него дошло, как сильно я напуган. — Слушай, тот Ястреб не какой-нибудь мелкий карманник. Он живет точно в таком же безумном мире, в какой угодил сейчас ты, только он живет там постоянно.

Если уж он сюда явился, можешь быть уверен, его людей — глаз, ушей и пальцев — здесь не меньше, чем парней Мод Хикенлупер.

— Хинкл.

— Какая разница, хрен редьки не слаще. Ни один Певец никогда... Слушай, ты серьезно думаешь, что я мог бы...

И хотя я знал, что все эти ледяные искорки — всего лишь струпья на зудящей ране, сказал:

— Да.

— Ты как-то кое-что для меня сделал, и я...

— Скажем, прибавил тебе несколько лишних шрамов, только и всего.

Все струпья упали.

— Ястреб, — сказал я. — Покажи.

Он вздохнул; затем принялся расстегивать медные пуговицы. Полы куртки разошлись. Причудливые огоньки расцвечивали его грудь пастельными узорами.

Я почувствовал, как кривится губа, но отводить взгляд я не хотел.

Взамен я со свистом вздохнул, что ничуть не лучше.

Он посмотрел на меня.

— Их намного больше, чем в прошлый раз, верно?

— Ты убьешь себя, Ястреб.

Он пожал плечами.

— Я уже не могу определить, которые из них я нанес себе сам.

Он принялся их разглядывать.

— Прекрати! — излишне резко выпалил я. Это становилось все более невыносимым, и наконец я увидел, как он потянулся к нижней пуговице. — Малыш, — сказал я, стараясь не выдать голосом отчаяния, — зачем ты это делаешь? — И в моем голосе ничего не прозвучало. Ничто так не приводит в отчаяние как бесстрастие.

Он пожал плечами, увидел, что я хочу не этого, и на миг зеленые глаза полыхнули гневом. Но этого я тоже не хотел. Поэтому он сказал:

— Слушай... допустим, ты прикасаешься к человеку, мягко, нежно возможно, даже с любовью. Так вот, мне кажется, что при этом в мозг поступает информация, которую что-то там истолковывает как удовольствие. Быть может, что-то в моей голове истолковывает информацию совершенно неправильно...

Я покачал головой.

— Ты Певец. Певцы, конечно, люди экстравагантные, но...

Теперь головой покачал он. Очень медленно, почти незаметно. И не сумел сдержать закипевший гнев. Скулы его закаменели и в глазах мелькнула мысль, ясная, как боль, мелькнула — и исчезла, так и не излившись в словах. И свидетельством муки вновь остались лишь шрамы, паутиной опутавшие худое тело.