«Панургово стадо»

— Опять Гами?

— Да, опять Гами! Все дело именно в Гами, — твердо ответил Араканцев. И с нетерпеливой дрожью в голосе добавил: — У меня столько вопросов, столько самых разнообразных вопросов к Григорию Николаевичу! Ах, если бы он согласился ответить на них!

Долли молча отошла к стеклянным дверям балкона и заглянула внутрь казино. Полуциркульный зал с мраморными колоннами густо забила интернациональная толпа. Основные посетители — американцы, уважающие себя и не уважающие Европу. Американцев чуть разбавляли пресыщенно-равнодушные англичане, французов было совсем мало, а русские, если, не считать полковника Батьянова, сидевшего недалеко от двери, являлись только в виде крупье, выкрикивающих свой утомительный рефрен:

— Господа, делайте вашу игру!

За столиками сидело много женщин, старых и молодых, но одинаково оголенных, накрашенных и возбужденных видом золота и ассигнаций. Глаза их осовели, волосы растрепались, губы расслабленно обвисли: сказывался азарт.

— Я сегодня почему-то особенно боюсь за папу, — сказала Долли словно про себя, но глядя туда, где в темноте чуть белел фрачный вырез Араканцева. — Меня беспокоит также разговор, происшедший между папой и Пфейфером перед игрой: «Так, значит, борьба?» — спросил Пфейфер, усаживаясь за игорный стол. «И самая жестокая!» — ответил ему папа. А сколько злобы было в этих двух коротких фразах!

Араканцев подошел, стал рядом с Долли и через ее плечо тоже заглянул в зал.

— Мне не нравится физиономия твоего отца, — сказал он. — Смотри, сколько муки, сколько скрытой боли в его глазах! Они встают, очевидно, игра кончена! Но посмотри на отца, Долли, — так может глядеть только человек, у которого нет никакой надежды!

Долли отшатнулась. Араканцев взял ее ласково за плечи и отвел в глубь балкона. Звякнули стекла дверей, выпустив Пфейфера и Батьянова. Фабрикант сиял, полковник был бледен как мертвец. Когда глаза его встретились с испуганными глазами дочери, он низко опустил голову.

Араканцев шагнул вперед и, поднося почти к самому носу Пфейфера развернутый каталог, резко спросил:

— Кажется, вы потеряли эту вещь?

Глаза Пфейфера скользнули по злобной морде гориллы и задержались на многочисленных карандашных пометках, испещривших поля каталога. «Толстый Фридрих» жалко сгорбился, словно ожидая удара, и попятился назад, опустив беспомощно руки. Из рукава его смокинга вывалилось что-то белое, прямоугольное. Араканцев быстро наступил ногой на это «что-то», резкостью своего движения заставив Пфейфера снова попятиться.

— Где вы нашли это? — опросил робко фабрикант, напрасно пытаясь дрожащими руками засунуть каталог в карман смокинга.

— Вы его опять потеряете! Да не кладите же мимо кармана! — насмешливо воскликнул Араканцев. И лишь после этого ответил сухо: — Я его не нашел. Каталог передала мне мадемуазель Долли!

— Фрейлен Долли? — окончательно опешил Пфейфер. И, ища выхода, со злобным отчаянием затравленного зверя крикнул Батьянову: — Ну что же, едем мы в конце концов?

— Едем, коли ваша взяла, — глухим голосом ответил полковник и, ни на кого не глядя, начал спускаться с балкона. На середине лестницы он вдруг остановился и засмеялся: — Ну не забавно ли? Черт увозит продавшегося грешника. Что же вы не смеетесь, господа?

— Папа, что все это значит? Мне страшно! — перегнувшись через перила, крикнула Долли.

— Не больше как шутка, детка моя! — уже снизу, из парка, донесся спокойный голос Батьянова.

…Когда мощный бесшумный авто Пфейфера свернул с парковой аллеи на гладкое, как шелковая лента, шоссе, Араканцев растерянно развел руками:

— Этого я не ожидал! Неужели это произойдет сегодня же?

Тут взгляд его упал на «что-то», вывалившееся из рукава фабриканта. Араканцев, быстро нагнувшись, поднял потерю Пфейфера и только хотел рассмотреть ее повнимательнее, как с шоссе прилетел слабый, удаляющийся гудок авто. Араканцев не глядя сунул находку в карман фрака.

— И все-таки я бы скорее их добрался до виллы, — прошептал он с горечью. — Тропинка рыбаков вдесятеро укорачивает путь. Но как попасть в кабинет полковника?

И вдруг он обратился к девушке:

— Долли, ты веришь мне во всем?

— Верю! Если не верить и тебе, то что мне остается? — ответила девушка.

— Если ты веришь, что я хочу только добра твоему отцу, то, не спрашивая ни о чем, дай мне ключ от вашей виллы!

Долли молча нагнулась над сумочкой. Холодный металл ключа коснулся ладони Араканцева.

6. Тень на стене

Батьянов не говорил, а почти кричал с больным, лихорадочным возбуждением. Подействовала, видимо, только что выпитая бутылка шампанского. А может быть, он криком этим хотел заглушить нудную боль, щемившую его сердце.

— Пью за ваше здоровье! Пейте же, Пфейфер, какого черта!

До слуха Араканцева долетел характерный заглушенный звон наполненных бокалов.

— Вот так! Теперь нальем еще. А об остальном не беспокойтесь! Я доволен вами, Пфейфер, чрезвычайно доволен! Вы теперь купили меня целиком, до могилы. Жаль, моя загробная жизнь недоступна для вас. А вы, наверное, и ее не отказались бы купить! Эх вы, скупщик душ!

Но чем громче, чем возбужденнее кричал Батьянов, тем спокойнее и холоднее делался тон Пфейфера.

— Итак, решено! Вы едете со мной в Гамбург. Дрессировать вашу ораву вы будете в саду Гагенбека. Там спокойнее, никто не обратит внимания на такую массу обезьян. А затем уж, когда мы откроем карты, я завожу свою ферму…

— И назначаете меня директором этой обезьяньей фермы? Нет, пастухом! Это звучит шикарно! Да, да, пастухом панургова стада! — кричал Батьянов, и в крике его слышалась оскорбленная гордость. — Вы приобретаете, Пфейфер, буквально панургово стадо, готовое идти куда угодно и делать что угодно. А первым своим заместителем я назначаю Гамилькара! Он будет тем выброшенным за борт бараном Дендено, который увлек за собой все стадо. Вам это непонятно? Жаль, что вы не читали «Пантагрюэля». Тогда вы убедились бы, что «толстый Фридрих» — вылитый купец Дендено, владелец стада. Жадный, тупой, самодовольный и безжалостный Дендено! — зло, клокочуще рассмеялся Батьянов.

До Араканцева донеслось сердитое сопенье Пфейфера, затем его жирный, высокомерный голос:

— С этого дня, полковник, вы должны запомнить разницу между нами. Твердо уясните себе, кто вы и кто я! С этого дня кричать на вас буду я, а вы будете молчать. Ясно или повторить?

Послышался тонкий звон хрусталя. Араканцев догадался, что Батьянов, взявший в руку бокал, резко поставил его на стол. Затем было долгое недоброе молчанье, нарушаемое только сердитым сопеньем Пфейфера. И Араканцев удивился, когда услышал спокойный, немного грустный голос полковника:

— Ах, Пфейфер, Пфейфер! Вы хотите еще и поиздеваться надо мной, унизить меня. Сколько зла причинили вы мне! Вы отняли у меня все: честь, свободу, мою Кубань. Вы испакостили работу всей моей жизни! Я мечтал принести человечеству пользу, облегчить труд людей, а куда вы направили мою работу? Я боюсь даже… боюсь, что моя девочка уйдет от меня, узнав всю правду.

Батьянов помолчал, затем послышались его твердые, четкие шаги. Видимо, он подошел вплотную к Пфейферу.

— Но горе вам, жадный, тупой «толстый Фридрих», если вы перетянете струну! Помните, сегодня днем я говорил вам, что в обезьян может снова вселиться жестокий, опасный зверь, но при условии, если… Так вот, это «если» в моих руках. Чего-то Пьер Ло не смог достигнуть, чего-то находящегося в самом центре звериных эмоций. А я и не пытался определить, в чем тут дело. Это выше моих знаний. Вдруг неожиданно в послушном панурговом стаде прорываются, пусть на минуту, инстинкты, желания, зовы зверей и затопляют все их существо злобой, ненавистью или паническим страхом. Наймите-ка десяток — другой ловких сильных парней. Степень умственного развития безразлична. Вооружите их бичами и крупнокалиберными револьверами. Они будут надсмотрщиками обезьян. На всякий случай! А случай этот я могу вызвать искусственно. Видите эту музыкальную игрушку? В ней семь свистков разных тонов. И если я начну в присутствии обезьян извлекать из нее звуки в известном сочетании, тогда… Не дай бог, чтобы это произошло! Этот кошмар трудно вообразить. Как вам это нравится?