Высоты

Вот низ. Он пылает голубым слоем дна. Но немного выше в пространстве воздушная голубизна движется и дает легкую прослойку чистого зеленого цвета. Этот цвет, любимый цвет Инны, пьянит девушку. Вот здесь, на высоте, нужно было показать Жюлю Верну зеленый луч.

— Весна цветов, настоящая весна! — восклицает она, совсем забыв об аппаратуре и о том, что эти сияющие голубые дали дышат смертью ветров, туманов и циклонов, рождение которых видел молчаливый Федя.

За зеленой каймой, кстати говоря, изогнутой полукругом (очевидно, она охватывает голубые центры дна), плывут желтые круги, за ними — оранжевые, и у стены бывшего горизонта, абсолютно размытого светом, возникают яркие дуги красных лучей.

Они то пурпурные, то малиновые. И мощным размывом входят в пурпурный полумрак черных высот.

— Да, это — полная, непрерывная радуга, созданная солнцем, блестит в колесоподобных слоях азота и аргона.

— Теперь прощай, кислород! — говорит Федя. — Мы в царстве азота...

— ...Которое встретило нас огнем, — говорит Мурзаев и, чувствуя жару, быстро сбрасывает комбинезон. От него несет паром. Инна следует его примеру. Затем, не теряя ни минуты, берет новую пробу воздуха.

Федя видит в окно гондолы, как маленький грузик падает на острый кончик стеклянной трубочки и разбивает ее, точно и разумно. В трубку втекает разреженный газ. Мурзаев включает ток, и к открытому краю трубочки примыкает легкая плавкая пластинка и запечатывает ее.

— Проба взята удачно, — радуется Инна.

До 12 часов осталась одна минута.

Стрелка мирно постукивает в круглой тишине гондолы. И этот стук заражает Красина странным гневом. Это — гнев нервной

- 28 – деятельности. Он подобен удару плетью. Федя вспоминает, что он обещал точно в 12 отправить свое радиописьмо, а это письмо еще не готово, потому что не достигнута наивысшая высота, откуда можно рапортовать большевистской земле. Гнев струится в глазах, и в красно-фиолетовые лучах взгляд становятся внушительным, полководческим. Эту перемену замечает Инна, видит Али Мурзаев.

— Али, включи микрофон, — строго говорит Федя и садится у экрана передатчика. Али щелкает рычагами и садится на контроль.

И вот с облачных кислородных высот сбегают живые волны.

Они бросаются в эфирный потолок и падают на дно, резко отраженные слоем Хевисайда. Вся земля слышит гордый голос командира «Комсомола»:

«Внимание»! Говорит «Ленин». Слышите? Я — «Ленин», волна 69 сантиметров! Передайте наш горячий привет большому юбилейному съезду комсомола и наш рапорт с берегов голубой республики о том, что его сыновья в полдень достигли высоты в

39.700 метров!

Передайте горячий привет великому полководцу СССР и Коминтерна, любимому вождю пролетариата, нашему родному товарищу Сталину! Да здравствует ЦК ВКП (б) и ЦК ВЛКСМ!»

На последних словах дрожит голос нашего Феди. Но мы, вся земля, разделяем это волнение и, будто настоящие пилоты, ощущаем под ногами тишину воздушного пола, составляющего 39.700 метров. Громкое «ура» рвется из нашего горла. Оно, должно быть, сотрясает стены всех радиофицированных домов и гремит рядом со стартовой комиссией, которая неустанно следит за полетом. Как жаль, что это громкое поздравление не слышит наша любимица Инна Шевченко и ее друзья!

«Внимание, говорит «Ленин»! — слышим мы снова на дне воздушном. — Приняли от вас соответствующее поздравление. Слышимость прекрасная.

- 29 – Сообщаем последние наблюдения: микробарометр — 1,76. Температура вне гондолы — плюс 13, внутри — 29. Нагрев металла оболочки достигает 97 градусов.

В этой разряженной атмосфере золото начинает размягчаться. Однако расширение оболочки идет нормально, прошу взглянуть в перископ…»

Зеленый луч, намного светлее предыдущего, загорается на сотнях тысяч экранов. Золото светится цветом весенней травы. Оно пылает зелено-изумрудным огнем. А мы смотрим и радуемся безумству храбрых, которые летят на вязких пластинках плавящегося золота. Радуемся и тревожимся, а спокойный Красин рычит с поднебесья:

«...Космические лучи перешли на новую ступень, их снова больше, чем внизу. Команда чувствует себя бодро и уверена в благополучном спуске. Переходим к личным приветствиям».

Родные вспыхивают. Ведь это голоса их сыновей, их мужей и отцов гремят на земле. Они не отрывают глаз от экранов, а мы, невольные слушатели, представляем, как скачет от радости маленький сынишка Федора, как сияет его жена.

А как гордятся старик Мурзаев и старуха-казашка, прильнув к экрану.

«Слово предоставляется Мурзаеву, седеющему комсомольцу…»

И покрасневший, как стратосфера, казах появляется перед экраном.

«Говорю я, Мурзаев. Товарищ отец и товарищ мать! Ваш верный сын говорит с настоящего поднебесья. Уведомляю вас, что я честно выполнил вашу просьбу и все подметки ободрал, разыс- 30 – кивая вашего бога, чтобы передать ему старинный привет. Оказывается, бог дезертировал и даже адрес оставить позабыл…»

Мы хохочем от выдумки Мурзаева. И снова включаются емкие антенны небес, и снова шипит поджаренный мороз в высотных аппаратах «Комсомола».

На экране мелькает точечной электропылью женское лицо.

Это — Инна, наша энтузиастка. Улыбка смывает выражение глубокой усталости и красит ее прозрачные глаза. В глазах ураган магнитной заразительной радости.

Она коротка, как никто:

— Товарищи! Прилюдно и всемирно голубая невеста передает высотный привет своему голубому жениху.

На землю течет мягкий интимный свет. Он движется, как огромная радиоволна, и радует молодых.

«. . Товарищи, думаю, вы нам позволите прерваться на десять минут, чтобы пообедать. Ждем сообщений о приеме нашего радио в 12 часов 10 минут...»

Но советская земля, влюбленная в ударников неба, не хочет расстаться со своими любимцами даже на десять минут. И выражением коллективных желаний гремит титаническая труба станции «Коминтерн»:

«Желаем вам приятного аппетита».

Пусть обедают на высоте сорока километров, пусть похлебают суп с электрическими макаронами и поломают зубы о поджаренные облака! А мы внизу поднимем дружеский тост и провозгласим за обедом громкое «ура».

4 В послеобеденное время страна вновь включает свои приемники. И в треске атмосферников, в шуме моторов и трамвайных электроискр вновь слышит страна бодрый голос неутомимого Горячева.

Он сообщает данные атмосферы. Он говорит о том, что со стороны Варшавы идет циклон, воздушные массы несутся со скоростью 20 метров в секунду на земле и на высоте 40 метров — и о том, что стратостат заметно сносит на восток..

Перисто-слоистые «цирро-стратусы» высоко заносят свою снежную ладонь над красной столицей. И золотая точка, до сих пор видимая в окуляре, исчезает в облаках. Воздух начинает жить собственной жизнью и напоминает людям о своих неприятных качествах. На земле, в Москве, флаг треплет слабенький ветерок, а в Варшаве он гудит смерчем и грохочуще ревет в свою черную трубу. В Стокгольме он срывает пену и швыряет волны Балтики на ледяной берег. В Ленинграде закипает морозным туманом.

Система ветров делает новый разворот. Ветер швыряется вихрями и широкой фрезой ползет по земле. Это — настоящий циклон и потому прежняя обдувка земли сменяется игрой воздушных масс. Это — холодный фронт идет войной на теплый. Это — температурные волны, что ползут друг на друга, наступают и бьются между собой, завихряясь на высоте и рождая дикие скорости воздушных масс. На высоте они опасны для аэропланов и аэростатов. Они захватывают машины в мощные течения заоблачных пространств и ломают их. Мощные ветропады, воздушные Ниагары таят в себе тысячи сюрпризов.

Могучий верхний пассат убегает от холодного фронта и бросается в высоты. Его называют ветром Кракатау по имени вулкана, который выбросил газовые массы на высоту 83.000 метров.

Этот ветер пронизывает сеть температурных швов земли и порождает прозрачное волнение высот.

- 32 – А тем временем со стороны Варшавы новости все хуже и хуже.