Чудесный гибрид

Утром на следующий день после отъезда Нечаева в Москву Семен отправился в земельный отдел. Кабинет Милецкого находился в длинном, тускло освещенном коридоре среди множества других комнат. Милецкого не было, и Круглова встретил секретарь — старичок, на кончике носа которого, словно крылышки стрекозы, дрожали расшатанные стекла пенсне.

— Что вам угодно? — спросил старичок скрипучим голосом и недовольно покосился на грязные сапоги Семена.

— Мне нужен товарищ Милецкий.

Старичок попросил подождать. Вскоре вошел Милецкий и, заметив Семена, сказал весело:

— Привет, привет, товарищ Круглов! Уехал ваш патрон на съезд?

— Уехал. Вот письмо, просил вам передать.

Милецкий надорвал поданный конверт, прочел письмо Нечаева и рассмеялся.

— Чудак, Михаил, честное слово! Он никак не может понять, что ему желают только добра.

— Что-то непохоже... — усмехнулся Семен.

— Как же непохоже, товарищ Круглов? — удивился Милецкий. — Неужели вам не ясно, что я забрал семена только для того, чтобы избавить Нечаева от неприятностей. Ведь за точность ваших анализов никак нельзя поручиться... Я конечно, не хочу этим сказать, что вы недостаточно опытный лаборант. Вовсе нет. Я лишь принимаю во внимание несовершенство аппаратуры в вашей лаборатории.

— До сих пор... — возразил было Семен.

Но Милецкий тотчас же перебил его.

— Это совсем особый случай, товарищ Круглов. Тут ведь дело идет о совершенно новом злаке.

— Ну, хорошо, — сказал Семен, — раз уж вы нам не доверяете, так не тяните этого дела и поскорее посылайте семена на анализ.

— Мы так и сделаем, товарищ Круглов. Завтра же семена будут посланы в Москву.

— Почему же завтра? Нечаев должен знать о результатах анализа до выступления на съезде. Нам дорог каждый час, и я не только настаиваю, но и требую, чтобы...

— Ну, хорошо, хорошо, — примирительно сказал Милецкий. — Не будем спорить. Я распоряжусь, чтобы семена немедленно же были посланы в Москву.

Обещание это не успокоило Семена. Выйдя из земельного отдела, Круглов не поехал на станцию, а направился к своему приятелю, живущему в Воронеже. Спустя три часа он позвонил от него в земельный отдел.

К телефону подошел сам Милецкий.

— Ну как — послали семена? — спросил Семен.

— Все в порядке, — ответил Милецкий, — час назад семена отправлены на почту. Ну, и напористый вы парень, товарищ Круглов!

Семен хотел было сказать, что с такими людьми, как он, Милецкий, нельзя иначе, но промолчал и, попрощавшись с Милецким, повесил трубку.

Не доверяя Милецкому, Круглов решил сам проверить его сообщение и направился на почту. Там работал школьный товарищ Семена — Ваня Галкин. Семен попросил его навести справки, и вскоре тот вернулся с исчерпывающими данными: час назад из земотдела получены две посылки — одна в Москву, в Центральную лабораторию Наркомзема, а другая — в Полтаву.

— А ты бы не показал мне эти посылки, Ваня? — спросил Круглов.

— С удовольствием, но у нас осталась теперь только одна посылка. Московскую мы уже отослали. На полтавскую можешь полюбоваться.

Они прошли в посылочное отделениие, и Семену показали небольшой ящичек, обшитый холстом. Круглов с удивлением прочел на нем тот самый адрес, по которому Сохнин посылал письма в Полтаву. Адрес этот Семен хорошо помнил, так как неоднократно опускал письма Сохнина в почтовый ящик.

Все это показалось Круглову чрезвычайно странным. Условившись с Галкиным, чтобы тот задержал отправку посылки, Семен поспешил в НКВД. Полтавская посылка казалась ему явно подозрительной, и он решил попросить вскрыть ее. По дороге в НКВД он все время думал о том, удастся ли ему добиться этого — ведь кроме смутных подозрений у него не было никаких оснований требовать вскрытия посылки. Но в НКВД к его просьбе отнеслись с такой готовностью, которой Семен никак не ожидал. Как только Круглов рассказал обо всем, на почту вместе с ним был немедленно направлен уполномоченный.

Когда посылку вскрыли, Семен увидел хорошо знакомый мешочек. Он поспешно развязал его и воскликнул:

— Да ведь это же наши семена, чорт возьми!

Уполномоченный, между тем, ощупал мешочек и ловко извлек из его шва скрученную из папиросной бумаги записку.

— Ваше счастье, товарищ Круглов, — сказал он. — Еще немного, и вам бы не видать больше этих семян. Их хотели переправить в места... расположенные очень далеко от Москвы.

«Экспериментируйте смелее»

Обстоятельства складывались для Нечаева неблагоприятно. Он ни минуты не сомневался в высоких качествах семян гибрида, но странный результат анализа Центральной лаборатории все же смущал его. После долгих и грустных размышлений он решил, что от выступления на сегодняшнем заседании съезда он откажется и выступит только после того, как лично побывает в Центральной лаборатории и докажет ошибочность анализа.

Явившись на заседание, Нечаев тотчас же послал записку в президиум, в которой отказывался от своего слова.

Но каждое новое выступление колхозников и агрономов так и подмывало Михаила выступить самому, и ему стоило немалого труда удержаться от того, чтобы не послать в президиум вторую записку и вновь попросить слова.

В этой внутренней борьбе Михаил провел первую половину заседания, а когда, наконец, успокоился, его неожиданно вызвал дежурный секретарь и передал какой-то пакет.

Едва успел Михаил развернуть его, как председатель собрания огласил записку, в которой Нечаев отказывался от своего слова.

— Прошу извинения, товарищ председатель! — встав с места, крикнул Нечаев. — Я буду говорить!

Теперь он уже ни в чем не сомневался — в присланном пакете были колосья его гибрида и пояснительная записка Круглова. Михаил положил в карман пиджака несколько колосьев и, оставив сверток на своем кресле, поспешно направился к трибуне.

Начал он торопливо, сбивчиво. Ему никогда не приходилось говорить перед такой большой аудиторией. К тому же, за его спиной, в президиуме сидели члены правительства — Сталин, Молотов, Ворошилов... Впрочем, волновался Михаил только в начале выступления, но чем дальше развивал свою мысль, тем становился спокойнее и увереннее.

Подробно, обстоятельно рассказывал он о свойствах пырея, о видах его, о способах скрещивания с пшеницей. Рассказывал и о том, как подсмеивались над его работой, как мешали и злостно вредили ей.

По настороженной тишине зала Михаил чувствовал, что слушают его внимательно, с интересом. Это воодушевило его, и он уже не сомневался более в том, что его поняли, сочувствуют ему и, безусловно, поддержат.

Теперь он вдохновенно говорил о перспективах скрещивания диких растений с культурными, о перспективах гибридов. Для далекого севера нашей огромной страны требуются предельно скороспелые сорта сельскохозяйственных растений; для засушливого Заволжья и Казахстана с его знойным летом нужны сорта, стойкие к засухам и суховеям; для Дальнего Востока, где выпадает слишком много осадков, необходимы сорта стойкие к грибным заболеваниям. Уже сейчас пшенично-пырейный гибрид отвечает всем этим требованиям. Но ведь дальнейшая работа по гибридизации будет вестись во много раз глубже и всестороннее!

Нечаев рассказал о работах своего последователя Ивана Мочалкина. У его гибрида волосенца с ячменем — огромное будущее. Он должен обратить бесплодные пустыни в плодородные сельскохозяйственные поля...

Говоря обо всем этом, Нечаев не считал себя новатором. Он лишь скромно причислял себя к ученикам и последователям великого Мичурина. Смелые слова великого садовода: «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача» — стали для Михаила боевым девизом.

Последние, заключительные слова выступления Нечаева были обращены к великому человеку, который вдохновляет советских ученых на смелые эксперименты, на поиски новых революционных путей развития советской науки.

— Думаю, что лучшим выражением наших чувств к товарищу Сталину будет наша с вами твердая воля добиться 7-8-миллиардов пудов зерна! — закончил Нечаев.