тема: "Псы любви"

Пятнадцатью минутами позже, приемлемо выбритый и наспех умывшийся, он вышел из ванной комнаты.

Оставляя розовые кровавые отпечатки на стенах — сегодня ему было наплевать на все — и изредка капая кровью на пол, дошел до кабинета.

Тяжело плюхнулся в кресло, стоявшее у письменного стола. Не сел, не опустился, а именно плюхнулся. С ненавистью об этом подумав, он еще раз с отвращением глянул на свои в кровь разбитые руки. По дороге из ванной он успел еще несколько раз съездить кулаками по всем острым и твердым углам, что ему попались по дороге. Он и не думал, что его квартира настолько угловатая.

На минуту в воздухе повис звук, что-то среднее между рыданием и смехом. Мысль о собственной смерти привела его в недолгий восторг.

Сегодня он себя ненавидел.

Выпив чашку кофе, он постарался собраться с силами и решил, что пора начинать жить. Жизнь такая штука — часто не хочешь, а живешь. А если уж живешь, то стоит жить достойно.

Постаравшись настроить себя на нужную эмоциональную волну, он откинулся на спинку кресла и несколько минут глубоко дышал с закрытыми глазами. Затем расслабился.

Не-чувствование, не-деяние, только растворение в окружающем мире. Звуки мира постепенно поднялись с едва различимых до гулких ударов в глубине его Я. Потом и они ушли, и он услышал те звуки, которые слышишь душой.

Через одно-два тягучих, словно расплавленный сахар мгновений пришли и образы.

Перед его закрытыми глазами проплывали тусклые сгустки, разноцветные лучи, испаряющиеся мерцающими точками, жесткие плоскости и мягкие, трепещущие на невидимом ветру силуэты. Сегодня он видел даже пару таких вещей, которые ему не попадались ранее и описать которые он бы не взялся. Это он-то! Воистину, сегодня был странный день. Впрочем, это было неважно. Он их видел, и на краешке сознания отпечатались мысли о том, что это такое и что они означают. А рассказывать и описывать — кому?

Благо, его никто и не расспрашивал.

Большинство его недавних знакомых считало его серьезно двинувшимся на почве разной ерунды и потому в разговоры на подобные темы вступать опасалось. Мало ли что ему взбредет в голову, в обычных делах он парень нормальный, а тут — черт его знает. Никто из них не знал его дольше, чем он жил в этом городе. А жил он тут всего третий год.

Через несколько минут его кресло, шорты и рубашка были мокрым от пота.

Каждый такой сеанс выжимал из него столько воды, что он уже давно не удивлялся одной своей странной мысли. Мысли о том, что люди на самом деле есть не что иное, как разумные коллоидные растворы.

Но кем бы он ни был — а сегодня он хотел видеть ее.

Последнее время он редко позволял себе с ней встречаться. Что-то с ним творилось странное, и разобраться в этом он не мог.

Темные зеленые полосы… серые ленты, обвивающиеся на мгновение вокруг него и вдруг срывающиеся потоком… уносящиеся вдаль… желтые, расплывчатые пятна — окна домов или фонари?., синее, трепещущее полотнище над головой… яркое, но нежное полыхание…

Где-то далеко впереди — теплое, ласковое прикосновение знакомого образа.

Удивленное, чуть встревоженное лицо, нежные руки, тянущиеся к нему, как тянется подсолнух к свету солнца. Он любил эти мгновения, этот миг до того, как он протянет к ней свою руку и все преобразится в водоворот красок, чувств и эмоций.

Дотронулся до ее образа и смотрел с непроходящим удивлением, как он заколыхался, словно отражение летнего солнца в теплом зеркале пруда, смотрел, стараясь впитать в себя, вобрать как можно больше этого удивительного и чудесного превращения…

Она менялась, как меняется узор неба и облаков под порывами ветра, и оставалась цельной, как целен лишь образ идеально ограненного драгоценного камня под светом неяркого солнца под восхищенным взором истинного ценителя. Она всегда представлялась ему изумрудом, изумрудом того нежнейшего оттенка, что появляется при смешении молодой травинки и нескольких капель моря.

За мгновение до того, как нырнуть в нее, слиться в ней в обжигающем экстазе обнаженных чувств, шепнул нежно: «А вот и я… и все будет хорошо…»

Часы неторопливо отмерили еще семнадцать малых интервалов, которые человечество, ничтоже сумняшеся решившее, что сумело хоть как-то обуздать великую реку Времени, называет минутами.

Человек в кресле медленно приходил в себя.

Закашлялся. Несколько раз глубоко вздохнул. Несколько минут сидел без движения и молчал.

Сегодня все было куда труднее, чем обычно. Иногда это вдруг захлестывало его само, порой в самые неподходящие моменты. Иногда к нему надо было долго готовиться, порой — пару дней. Сегодня все было труднее, но и намного реальнее. Значит — она не там, где он ее оставил. Значит — это правда, и сон тоже не лгал.

Медленно остывая после сеанса, он вспоминал номер одного… должника. Пожалуй, ему стоит позвонить именно с домашнего номера. Рука легла на трубку телефона.

Три пять один… шесть восемь пять семь… аааа… один или семь? Черт, визитка лежит в офисе… Ладно, попробуем семь.

Голос в трубке.

— Кто?

— Вартан. — Голос его оказался каким-то хриплым и чужим. Он зажал микрофон пальцем, несколько раз резко кашлянул и, убрав палец, снова произнес: — Это Вартан, помнишь такого?

— Вартан? Не узнаю. Или богатым будешь, или посадят. А еще скорее — пришьют, случайно не узнав.

— За меня не бойся. Я знаю, как и где я умру, я тебе об этом как-то говорил.

— Ммммм… похоже, это и правда ты. На будущее — перед звонком ко мне выпей стаканчик чего-нибудь кислого или сладкого, ха-ха, а то ведь не ровен час, не узнаю тебя, и дело кончится… бензином.

— Шутник. «На будущее». Ну что же, как-то раз у нас был разговор о будущем…

Несколькими минутами позже Вартан положил трубку. Еще посидел немного, приходя в себя и раскладывая мысли по полочкам и строя график будущего. График получался крайне неприятным для него. Он усмехнулся. «Делай, что должно, и случится неизбежное»? Что же, древние римляне были не дураки.

Подошел к неширокому дубовому шкафчику высотой в рост человека, что стоял в углу и всем своим видом изображал надежность и невозмутимость. Шкаф равнодушно смотрел на него полутора десятками замочных скважин. Делай, что должно…

Из нижнего ящика он достал сотовый телефон в запечатанном пакете. В том же пакете лежали дополнительный аккумулятор, SIM-карта, клочок бумаги с PIN-кодом и инструкция по использованию телефона. Бегло просмотрев ее, он разобрал телефон и вставил на место карточку. Включил телефон — за полгода, пока он тут лежал, заряд почти не изменился — темная полоска показывала еще больше половины энергии. Он еще раз кинул взгляд на бумажку и ввел пароль. Телефон радостно промурлыкал мелодию и отрапортовал о готовности.

Эти почти механические действия успокаивали его. Они отвлекли от мыслей не хуже, чем удары кулаками по стенам. Можно было на минуту погрузиться в нирвану немышления и недеяния. Быть может, это поможет. Вчера вечером он пытался напиться. Но это почти не помогло.

Забыть про конверт, что со вчерашнего утра лежал на столе.

Пакет ему вчера передал один из его бывших клиентов. Дважды нервно повторил, что он тут ни при чем, но некие люди его очень убедительно попросили оказать такую любезность. Видно было, что человека корежило от такой просьбы, но отказать он не смог.

Похоже, попросили даже излишне убедительно.

Грязно-серый, какой-то даже казенный, конверт-пакет из плотной бумаги. Он еще вчера удивлялся, где они могли взять такой. Не сами же делали? Таких пакетов он никогда не видел в почтовых отделениях — а уж ему-то не знать, что там может быть. Он вел обширную переписку и получал много книг и журналов из-за границы, да и из обеих столиц тоже.