Шайтан-звезда (Часть 2)

И случилось то, на что я рассчитывал, - он позвал меня с собой, и угостил вином из фиников, и начал выпытывать, кем я был и что со мной стряслось. И я рассказал ему, что был одним из придворных поэтов повелителя правоверных, но сочинил касыду, два бейта которой ему не понравились, так что мне пришлось покинуть пир, и бежать из дворца, и скрываться.

Тут надо отдать должное Салах-эд-Дину - он не взял с меня ни дирхема, ни даже даника, и взял в учение, сказав такие слова:

- О друг Аллаха, я сам лишился благоденствия, и вынужден был бороться за сухую лепешку так, как знатный эмир борется за победу в сражении. Я понимаю твою нужду - и клянусь Аллахом, я помогу тебе!

И я возрадовался тому, что бедствия переменили вздорный нрав моего изнеженного и избалованного ученика. Но оказалось, что все не так уж замечательно - не понимаю, как это случилось, но он снова приобрел власть надо мною, и помыкал мною, и называл ишаком, но ты все это слышала своими ушами, о Шакунта.

Ну да, разумеется, я давал ему сдачи, и когда он называл меня скверным, то я называл его мерзким! Ибо мы были уже не царским сыном и его покорным наставником! Но все равно он помыкал мною, о Шакунта, а я, привыкнув за почти двадцать лет управлять людьми, только удивлялся, как это у него получается.

И еще я хотел понять, зачем он рассказывает свою историю у дверей хаммама.

Я знал, что у нее есть продолжение, и несколько раз пытался заглянуть в книгу, но он был начеку, и показывал мне в книге лишь те истории, которые, как он считал, будут мне нужны в ремесле рассказчика. Так что я вынужден был ограничиться наблюдением - и дошел до того, что в его отсутствие прокрался к нему в дом, надеясь узнать что-либо.

И я увидел тебя без изара, о Шакунта! Ты стояла со сковородкой в руке, подбрасывая на ней жареную рыбу, и бедра твои при этом двигались и колыхались, и ты похитила мое сердце тонким станом и тяжелым задом!

Теперь я не смог бы покинуть Салах-эд-Дина даже за волшебный перстень, дающий власть над джиннами и принадлежавший самому...

Погоди, не возражай мне, о Шакунта!

Дай мне сказать!

Неужели ты полагаешь, что у меня не нашлось бы денег, чтобы купить любых женщин, белых, желтых, смуглых или черных? Но я больше не желал их! Я не желал за свои деньги покупать себе неисчислимые бедствия!

Когда я увидел тебя, то понял, что твое дело загадочно. Не может женщина такой изумительной красоты, прелести и соразмерности быть невольницей-стряпухой у уличного рассказчика непотребных историй! И я понял, что ты, возможно, тоже была привлечена чем-то из того, что он рассказывал на перекрестке.

Тогда только я оценил затею моего бывшего ученика и поразился ее тонкости и отчаянной смелости! Когда начальник дворцовой стражи говорил при мне царевичу, что доблесть блистает между его глаз, свидетельствуя за него, а не против него, я полагал, что это просто грубая лесть и ничего больше. Но вот мальчик вырос, возмужал и ощутил в себе доблесть!

Когда царский сын ведет в битву преданное ему войско, и над ним развеваются подвязанные к копьям знамена, и его окружают верные ему эмиры, то проявить доблесть несложно - хотя бы потому, что на царского сына все смотрят и не позволят ему отступить.

Салах-эд-Дин сделал из себя живую ловушку, о Шакунта. И при этом его не окружали воины и эмиры, готовые восхищаться его мужеством. Он сражался против незримого врага, и сражался в одиночку!

Я вспомнил все, что он рассказал в этой истории, и сел, и написал каламом на бумаге такие имена:

аз-Завахи

Захр-аль-Бустан

Анис-аль-Джалис

евнух Кафур

неизвестный мне эмир или купец, который мог прибыть сюда из моего царства, вернее, из царства Салах-эд-Дина

неизвестный мне человек из франков, бывавший во дворце, откуда похитили дочь франкского эмира по имени Берр-ан-Джерр

неизвестный мне джинн из тех, кто знает Маймуна ибн Дамдама

кто-то из звездозаконников, знающих о споре между мной и Сабитом ибн Хатемом

кто-то из правоверных мудрецов, знающих о нем же

и, наконец, я сам!

Старуха аз-Завахи, скорее всего, давно померла, сказал я себе. Но она непременно передала кому-то перед смертью кувшин с джинном и, возможно, осведомила того человека о своих обстоятельствах. Как ты знаешь, о Шакунта, я в какой-то мере оказался прав, но я и подумать не смог, что именно ты найдешь старуху.

Далее по списку следовала ты.

И я не мог понять, друг ты или враг Салах-эд-Дину после всего, что между вами было.

Далее следовала Анис-аль-Джалис, исчезнувшая из дворца, иными словами беглая невольница. И она-то уж точно была врагом!

Подкупленный ею евнух Кафур с равной вероятностью мог быть и другом, и врагом. Если Анис-аль-Джалис все еще хорошо платит ему, то он - враг царевича. А если она улизнула от евнуха, чтобы больше не платить ему, то он, возможно, готов стать другом.

Неизвестный мне эмир или купец из нашего царства был бы другом царевичу, но врагом мне.

Франков я в городе как будто не встречал, но я допускал, что кто-то из них явился туда переодетым. Видишь ли, франкский эмир Берр-ан-Джерр, как мы его называем, не вникая в непостижимый смысл этого имени, живет теперь в землях арабов, и его люди разъезжают повсюду в поисках его сбежавшей дочери... то есть, твоей дочери, о Шакунта! А в истории речь шла о событиях, связанных с ее рождением. Так что для друзей и врагов франского эмира человек, знающий тайну его дочери... твоей дочери! .. - приобретает особую цену.

Что касается джиннов - то они очень озабочены судьбой своих братьев, на которых наложены заклятия, так что они стали рабами кувшинов, камней, колец, старых закопченных ламп и тому подобной рухляди. Скорее всего, джинны в этом деле будут на стороне Салах-эд-Дина, который сообщит им кое-что о их родственнике.

Звездозаконники рады будут узнать, что я окончательно запутался во всем этом деле и совершил такое скверное деяние, как похищение царевича. И что хуже всего - я ведь сам занял его место! Мне очень трудно было бы объяснить им, как все это получилось.

Что касается правоверных мудрецов - то на них я вроде бы мог положиться, вот разве что они обиделись бы на Салах-эд-Дина из-за тех нелепостей, что он нагородил, упомянув всуе имя...