Нелинейная фантастика

Пожалуй, в самой Ольге заметно развитие, если она взялась за такую тему. Может быть, ей надоела позиция вечной защитницы сегодняшнего дня. Солидная, убедительная, практичная позиция, но почему-то не очень почетная. Другие активно изобретают новинки, а ты только ошибки подчеркиваешь. Неужели Ольга сама не может изобретать? Вечную юность, например. Нечто небывалое.

А может, и возраст сказывается. Ольге целых 22 года. Не девочка! Вышла замуж (не за Виталия), внешне меняется. Девушка-тростинка с неправдоподобно тонкой талией стала взрослой женщиной, мягкой, чуточку пышноватой даже. Ольга и сейчас красавица, но уже не все поголовно заглядываются на нее. Даже ровесники считают взрослой, на танцы приглашают «крольчих» нового набора. Не отсюда ли тема сохранения вечной юности? 17-летней Ольге она не пришла бы в голову.

…Парни меняются медленнее. Роман, как и прежде, увлечен спортом. Выбрал тему: «Спорт в космосе». На Луне пониженная тяжесть, вес в шесть раз меньше, а масса неизменна. Можно выжать штангу весом почти в тонну, а толкнуть ее не легче, чем на Земле. Прыгают в шесть раз выше, в шесть раз дальше, а скорость бега не увеличивается. А как будут выглядеть игры со сложным сочетанием движений: лунный футбол, волейбол, баскетбол?

И надо разобраться в сложности, с которой Роман столкнулся в Беломорске. Что такое спорт: соревнование наследственности, тренировки или изобретательности? Видимо, и то, и другое, и третье. Соревнуются бегуны, сравнивая силу легких и ног, соревнуются гонщики на автомашинах, соревнуются и конструкторы машин. Все это надо примерить и для Луны, и для безвоздушного пространства, для Венеры с ее давящей знойной атмосферой и для морозных пустынь Марса.

Илья еще добавляет сложностей спортсмену. Илье захотелось проверить все законы природы. Удобны ли они, целесообразны ли с точки зрения человека? Тяготение уменьшается пропорционально квадрату расстояния. Не лучше ли не квадрат, а первая степень, или же куб расстояния? Как это повлияет на звезды, Солнце, Луну и Землю? И как сложился бы мир, если бы рядом с тяготением было бы и антитяготение? Если бы, скажем, планеты притягивались бы к Солнцу, а друг друга отталкивали бы?

— Ну, ты замахнулся! — говорит Борис Борисович. — Хочешь самого господа бога переплюнуть?

— Но его же нет.

— Ну, а ты что возьмешь, Виталий, великий выдумщик? Кажется, Илья все захватил, ничего не оставил масштабного.

— Я хочу спроектировать его.

— Кого?

— Бога.

— Но его же нет.

— Тем лучше. Можно заложить произвольные параметры. Вот я и задам: вездесущий, всемогущий, всезнающий. Посмотрим, что изобразит машина.

— А зачем это?

Виталий объясняет: если люди так упорно выдумывают бога, значит, им хочется, чтобы бог был на небе. Одним полезно, а другим приятно. Говорят: религия — опиум для народа. Да, опиум, но торговцы наживаются на нем, потому что есть покупатели. Вообще люди верят в то, во что им хочется верить: в хорошую погоду завтра, в хороший урожай осенью, в хороших детей, когда вырастут. И в хорошего бога на небе. Зачем он понадобился? Сначала, видимо, как объяснение: все непонятное сделал бог. Послал дождь, послал ветер, урожай и неурожай, землю потряс, вулканы разбудил. Боги были причиной всего и творили, что вздумается, даже безобразное. Юпитер оскопил своего отца, а тот собственных детей пожирал. Венера изменяла мужу с кем попало, а тот поймал ее с любовником в сеть. Греков почему-то устраивали такие боги. Но другие народы, побежденные, взывали к добру, к совести, к правде. Персы «сочинили» двух богов: Ормузда — Добро и Аримана — Зло, Тьму, Ночь. Добро вечно боролось со Злом. Это было правдоподобно, но огорчительно: Зло побеждало слишком часто. Захотелось, чтобы добрый бог был сильнее. И люди, правдоподобию вопреки, передали всемогущество Добру, наделив доброго бога еще и обязанностями законодателя, и обязанностями судьи. Почему тебе живется плохо, человек? Сам виноват, грешен. А почему наказан младенец-несмышленыш? Это бог испытывает твою веру. На том свете воздастся за страдания. Здесь потерпишь, там получишь. Тот свет помогал свести концы с концами. Очень был полезен сильным, а слабым приятен: хоть какая-то надежда.

Но и в этом построении оказалась прореха. Если грешник получит вечное наказание на том свете, тогда нет интереса исправляться. Греши в свое удовольствие, пока жив. Все равно осужден. Потребовалась надежда и для скверных людей (в плен же никто не будет сдаваться, если заведомо известно, что пленных расстреливают поголовно). Христиане ввели второго бога — бога-адвоката для прошений о помиловании. Нагрешил, покаялся, прощен. И опять несправедливо. Если грешник получит прощение, стало быть, опять греши сколько угодно.

— В сущности, ты хочешь не бога проектировать, а нравственность, — заметил Борис Борисович.

— Может быть. Наверное, бог был олицетворением абсолютной нравственности: высший законодатель, высший судья.

— Но абсолютов быть не может. Сам видишь: за все семь тысяч лет не удалось придумать безупречного бога.

— Я тоже думаю, что нельзя придумать. Вот и докажу, что хорошего бога быть не может. Мы сами должны быть богами.

— Едва ли получится однозначное решение.

— А я нелинейщик, — напоминает Виталий.

Остается Павел.

Мнется он что-то, молчит, не похоже на него.

— Ну, а ты что, Павел?

— Пожалуй, я хотел бы себя испытать.

— То есть?

— Проверить, каков я буду в хорошей жизни, совсем хорошей.

Павел стесняется высказать все, что у него на уме. Друзья догадываются, зная его. Вот вырос он в трудной семье без отца, двое младших братишек, две младших сестренки. Привык с детства думать о других, знал, что следует делать. Дел всегда было выше макушки. Надо было зарабатывать рубли и считать рубли. Это вошло в плоть и кровь. И ставши взрослым, Павел думал о том, что надо заработать и послать семье, своим помочь, товарищам помочь. За то его и любили: человек, который о нас думает.

Но вот придет, и скоро придет, другая жизнь, совсем хорошая, когда все братишки и все сестренки бесплатно получат сколько потребно обедов, ботинок и платьиц; когда о заработках можно забыть, необходимость не будет подстегивать. Как поведет себя Павел в той жизни, где исчезнет денежный стимул?

— Павлушка, я тоже хочу испытать себя. Введи меня в свои произвольные параметры, — сказала Алла неожиданно.

— И меня.

— И меня.

— И меня…

— И нас с Гелием Николаевичем, пожалуй, — сказал

Борис Борисович. — Если вы не возражаете, конечно.

Если бы читатели не возражали, автор и себя ввел бы в список Павла. Интересно, как будет работаться в те времена, когда забудутся гонорары, договора, листаж, авансы, тиражи и прочая шелуха. Нет, конечно, и тогда я буду писать, но только то, что по душе. Только самое интересное. Но ведь интересы меняются. Сегодня одно хочется, а завтра — другое. Этак ничего не доведешь до конца. Так или иначе, надо характер выдерживать, себя пересиливать. И потом, мало написать, хочется, чтобы тебя прочли. Редакциям покажется ли интересным то, что волнует меня, читателя взволнует ли?

Кстати, о читателях. Вам не хочется испытать себя в Инфанте?

Ну вот и весь рассказ о романе. Остается написать роман.

Начало я уже придумал:

«Черное море бывает черным только ночью, Красное никогда не бывает красным, а вот Белое действительно оказалось белым. Было оно матовым, цвета чая с молоком и у горизонта сливалось с таким же матово-молочным небом. И в этом неопределенном мутном месиве глухо чернели массивные туши островов. Они были похожи на купающихся слонов, или быков, или динозавров. Некоторое время я упражнял свое воображение, но островков было слишком много. Не хватало зоологии на всех.

На пристани, где пахло мокрым лесом, солеными кожами и бензином, мне сказали, что «Лермонтов» придет через два часа. Не знаю, удачный ли это обычай, называть суда в честь поэтов. «Я прокачусь на «Лермонтове». Хорошо ли звучит, укрепляет ли уважение к Михаилу Юрьевичу? Тем более, что суденышко…»