Книга Предтеч

-Где мы?

Говоря эти простые слова, она чувствовала свои губы странно-чужими, даже как будто онемевшими. Сделанность. Говорила она и еще кто-то кроме, как будто кто-то другой двигал за нее чуть непослушным языком.

-Что? А, это преддверье Страны Сокэй-Ман. С одной стороны горы, с другой - море, между ними - такой вот лес, так что ничего особенного. Людей нет почти совсем, что в данном случае особенно удобно...

Долина почти целиком, насколько хватало взгляда, поросла мощным кустарником с темными, кожистыми листьями, несущими по краям мягкие белесые иглы, и горящими под ослепительным солнцем, словно миллионы темных зеркал. В темной листве там и сям светились продолговатые желтые плоды чуть побольше куриного яйца. Над распаренными, совершенно неподвижными растениями дрожало знойное марево, - такое бывает только зрелым, устоявшимся летом и никогда больше. Стоячий, знойный воздух был перенасыщен сладким, терпковатым запахом кустарника, и они шли между растений никуда не торопясь, в том особом бездумье, которое способен навеять только дремотный, знойный летний полдень, что стоит над таким вот бесконечным, безлюдным простором, над жутковатым в своей безлюдности привольем. Почувствовав, что ей щекочут ладонь, она вздохнула, выходя из блаженной оглушенности:

-Войдите. Ответ был вполне традиционный, но произнесен он был вполне автоматически, потому что истинные мысли ее разбрелись бесхозными овцами и блуждали теперь неизвестно где.

-Между прочим, - проговорил он, подавая ей один из плодов, вполне уже съедобно, хотя и недозрело малость... Хочешь?

Она отрицательно помотала головой, даже не очень отдавая себе отчет, что делает, но плод все-таки взяла, после чего немедленно о нем забыла. Заросли желтоглазого кустарника постепенно изредились, сошли на-нет, а из-под тонкого покрова почвы истинной сутью здешних мест стал проглядывать кое-где суровый черный камень. Его становилось все больше, фактически - они шли теперь по монолитной черной скале, кое-где разъеденной наплывами серо-фиолетового лишайника, одного из шедевров Фермера и чуть ли ни самого любимого его детища. А потом скала оборвалась вниз отвесной, чуть слоистой ступенью пятиметровой высоты, и внизу были только дюны в черную и розовую окраску - и море. Зеркально-гладкое с отблеском полированного металла, чем дальше, тем светлей, в бесконечной дали без видимой границы сливающееся со светло-сиреневым небом. Не грозная портупея, а, скорее, суконные штанцы и пиджачок смотрелись теперь этаким маскарадным костюмом. Рухлядью, в которую намеренно переоделся герой некоего детектива, чтобы сбить с толку врагов, и здесь, у края обрыва, он поступил вполне в стиле, - ловко спрыгнул вниз, по щиколотку уйдя в черном песок, оборотился и расставил руки:

-Прыгай, ловлю!

Она замотала головой.

-А, боишься?!

-Нет. Ловить не надо!

Но, спрыгнув, она, конечно же, потеряла равновесие, и спутник, конечно же, подхватил ее, - только не стал пользоваться выгодами, вытекающими из роли Опоры, пусть и мимолетной. Где-то в глубине души ей даже стало на секундочку обидно такое вот противоправно-слишком порядочное поведение.

Крупный, до зеркального блеска отполированный черный песок под ногами с виду больше всего напоминал качественную металлическую дробь и горел под лучами яростного светила миллиардами и миллиардами ослепительных радужных искр. Высоченные волны песка, как и везде, красовались своим точеным, раковинным изяществом, и только самые высокие дюны выглядели ветхими и завороженно-неподвижными. Именно на них лежал лиловато-розовый покров, -как, впрочем, и в некоторых ложбинах между холмами песка, и когда с моря доносились слабые порывы ветерка, то вместе с солью, свежестью и йодом моря приходили с розовых дюн волны одурманивающего аромата. От него сразу же, как от легкого хмеля, начинала кружиться голова, и замирало, полное готовности лететь невесть куда, сердце. Заинтересовавшись, девушка подошла поближе: прямо на голом песке росли, густо покрывая его, коротенькие, проволочно-упругие стебельки, мохнатые от густого фиолетового пуха, в котором прятались крохотные зеленые чешуйки листьев. На самой вершине каждого из растений горела маленькая белая звездочка цветка, который и был источником переполняющего здешний воздух запаха.

-Песчаная Свечка, - прокомментировал находку ее спутник, именно она в свое время остановила ползучие пески Большой Пустыни, и теперь неуклонно сжимает кольцо... Я не вполне уверен, что она так уж уместна на пляже, но, с другой стороны, когда пляжей полторы тысячи километров...

Он замолчал, и, сощурившись, полоснул ее каким-то непривычным, диковатым взглядом. Сказал протяжно:

-А ты не робкого десятка...

-Так ты же сам сказал, - она совершенно потрясающе, безупречно пожала плечами, - что здесь никого нет. Чего же бояться?

-Так-то оно так... Места здесь и впрямь безлюдные, но все равно они остаются Побережьем, а значит - владеньем Людей с Песчаных Берегов. В любой момент из-за дюн выскользнет десяток тощих, раскосых парней в черной одежде и с ножами за поясом, а предводительствовать ими будет мой... знакомый. Знаешь, что тогда будет?

Она не знала, и он продолжил:

-Так как я по своей воле не уйду и живым не сдамся, им придется меня убить. Тут, как видишь, все просто... Зато тебя ни в коем случае не убьют, сильно не искалечат, и специально мучить не будут, даже до жилья какого-нибудь проводят - ПОТОМ. Но уж перед этим попользуются в полной мере, а у моего знакомого та-акой темперамент и столько скверных привычек...

-Да ну тебя!

-Да и сам я, - продолжал он, словно бы и не слыша ее слов, вдруг чего взбредет в башку? Ведь никто и никогда не сыщет, даже если и жива будешь.

Она слышала его учащенное дыхание, смотрела в глаза, бывшие в этот момент необычайно яркими, как у хищника, пристальными, беспощадными, и на миг почувствовала страх, кружащее голову дуновение опасности. Хищно-пружинистое тело, неуловимо-легкие, исполненные ловкой силы движения, - действительно, что захочет, то и сделает, не убежишь и не воспротивишься.

Но, переведя дух, все-таки ответила решительно:

-Нет, все равно не боюсь. Это уж слишком на тебя не похоже.

-Люди, знаешь ли, меняются. А кроме того мне порой кажется, что здесь я и впрямь не слишком-то похож на себя. И ты - не вполне ты.

-Глупости говоришь, - она на всякий случай критически оглядела юбку, туфли, пятнадцать лет уже, как свои ноги, - я - это я.

-С одной стороны, конечно, так, но... Впрочем, - сама увидишь. Под этим солнцем и в этом воздухе у всех появляется легкий сдвиг. А теперь не скажете ли, какие у вашей милости планы?

-Н-не знаю... В смысле?

-Например, - эз фор ми, то я пошел купаться.

-Так у меня... ничего такого нет.

-Э-э-э, - он высунул язык, дразнясь, - можешь и в трусиках искупаться, ты еще маленькая.

-Перебьешься! Ишь, чего захотел!

-Тогда так: я пойду во-он за ту дюну, а ты останешься здесь. Так и быть, обещаю не подглядывать, ты знаешь, я никогда не вру. Если что случится, - кричи, и вот еще что - поосторожней со здешним солнышком... Вмиг превратишься в недожаренный шашлык.

Он ушел, а его Мушка некоторое время глядела ему вслед, испытывая непривычное чувство легкого смятения. Когда маленькая фигурка, тянущая за собой две цепочки слоновьи-округлых, рыхлых, пышных следов исчезла за отрогом черно-розовой дюны, она быстренько разделась, впервые в жизни оказавшись совсем голой перед лицом такого ошеломляющего избытка простора, песка, моря и воздуха. О, она и не представляла себе, что две узенькие полоски материи могут столько значить! Теперь и солнце, и ветер трогали ее везде, где хотели, исподволь разжигая незнакомое ей, ни на что не похожее ощущение пожара в крови, дикого, неистового возбуждения. Глянув на море, она увидела довольно далеко от берега мерно вздымающиеся руки и черноволосую голову среди низеньких гладких волн. Свято выполняя договор, парень ходко удалялся в море, и за ним даже оставался реденький пенный след, как за лодкой. Не-ет, черт с ним, с предупреждением, - соблазн такого вот солнца после пятимесячной зимы все равно сильнее. И с этим решением она рухнула ничком, как подкошенная, на песок, но и тут не обрела успокоения. Коснувшись пересушенного, рыхлого песка, соски ее вдруг отвердели и напряглись, вовсе не способствуя покою, а солнышко продолжало свои предательские ласки, так что уже минут через десять возбуждение переросло в непреодолимое желание буйствовать, кататься по песку, или же просто танцевать какой-нибудь центральноафриканский танец в несколько увеличенном темпе и визжать во весь голос, вознаграждая себя за пятнадцать лет (Какой долгий срок все-таки! Особенно если это вся жизнь.) ПРОКЛЯТОЙ, никому не нужной сдержанности. Но нет, - он может услышать, а поэтому лучше всего будет немножко поохладить свой пыл, а к тому же - полет лучше буйства, а чем, как не полетом, может быть парение в такой вот хрустальной воде?! Вода (чуть холоднее ее крови) с готовностью приняла легкое тело, и тут уж она нашла выход распирающей ее энергии. Руки все чаще и чаще вонзались в прозрачнейшую воду, ноги гребным винтом толкали тело вперед, но нет, внутреннему зуду недостаточно было даже этого бешеного темпа. Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!!! И только чуть запыхавшись все-таки, она начала воспринимать что-то вне своего тела. Увидев берег непривычно далеко от себя, она вдруг зло усмехнулась, вспомнив слова своего провожатого: и впрямь она здесь - не вполне она. Давным-давно (например - прошлым летом) она начала бы истошно звать на помощь, просто увидав себя на таком удалении от твердой почвы. А сейчас об этом даже как-то смешновато подумать. Ты! Вода была так прозрачна, что почти беспрепятственно пропускала взгляд на всю свою толщу, туда, где виднелись ажурные белые кубки, по-модернистски приземистые вазы с роскошно-сложным и изысканным черно-красным узором, огромные, чуть сплюснутые шары с ячеистой поверхностью. Тонкие пурпурные ветви сами собой складывались, переплетаясь, в таинственные, неизреченного смысла исполненные иероглифы давным-давно позабытого языка и навевали смутные воспоминания о том, чего, может быть, вовсе никогда и не было. И, внося акценты, резкие мазки в эту изящную абстракцию, там и сям горели огромные цветы необыкновенно-ярких актиний. И тогда, по-змеиному изогнув тонкое тело, она ушла в тишину и невесомость водной толщи. Распущенные волосы темными водорослями стелились позади, отброшенные трепетали по воле водных струй, как при сильном ветре, дующем в лицо, а кораллы, пестрые раковины и причудливые рыбы Прибрежья с неудержимой силой притягивали к себе, и вдруг напомнившая о себе нехватка воздуха вызвала прежде всего досаду. Чем не полет? Только лучше, потому что не требует усилий для самого состояния парения. Но и здесь, в холодноватом, прозрачном сумраке она не смогла окончательно уйти от соблазнов этой страны. И пусть здесь не было солнца и ветра, вызывающих зуд возбуждения, зато была вода, которая завихривалась маленькими водоворотами во впадинах и выпуклостях тела, коварно проходилась вдоль позвоночника, обтекала грудь, и без того ставшую в последнее время что-то уж слишком чувствительной, крохотными бурунами закручивалась между бедер. И, не в силах противостоять собственной неутомимости но и сознавая одновременно скучную необходимость прекращать буйство и все-таки выходить, она изо всех сил рванулась к берегу. Нет, не сердце, - в груди гудела не ведающая устали турбина. С бредовой, торпедной легкостью преодолев расстояние до берега, она бегом пробежала полосу рыхлого, раскаленного песка и добралась до одежды. Все, хватит! И с этой благоразумной мыслью она уселась на песок, прикрыв голые плечи кофточкой, что добралась до этих мест, будучи перекинутой через руку. Спокойно, насекомое, я обсыхаю, просто обсыхаю... И ничего больше. Необходимо просто-напросто восстановить давешнюю лень путешествия через ленивую, заросшую кустарником равнину. И сердце постепенно смирило свою неистовую, избыточно-могучую деятельность, а раскаленная здешним светилом кровь перестала гудеть в голове. -Эй! - Раздалось из-за песчаной ширмы между мужским и женским пляжем. - Ты уже набезобразничалась? Тогда одевайся скорее, потому что я иду-у!!! Она живо вскочила на ноги и звонко, безотчетно радуясь звучности собственного голоса, как это бывает, по слухам, с хорошими певцами, прокричала: