Книга Предтеч

А после очередного поворота ширмы разгораживали совсем другое помещение. Здесь стены до высоты в два человеческих роста покрывали, соединяясь в непрерывные ряды, одинакового размера квадраты причудливых изображений. Они не были ни нарисованы, ни гравированы, а как бы сотканы из туго-натуго натянутых волокон серебристо-зеленого, бледно-золотистого и платинового цвета, изображая что-то вроде фантастических, угловато-схематизированных насекомых самого разнообразного вида. В зависимости от точки зрения, блескучие нити каждый раз по-новому отражали свет, изображение менялось, и тогда казалось, что холодновато-гротескная тварь на картине шевелится.

Ширмы были выполнены в той же гамме, в той же технике, только площадь имели побольше, и оттого твари, подобные настенным, здесь изображались на фоне густых, дремучих трав. Кое-где за ширмами скрывались высокие напольные вазы в серебристо-зеленых, блеклых тонах с изображенными на них густыми, тонкостебельными травами, и стояли в них - высокие, жесткие, сильно и тонко ветвящиеся стебли. Все тут дышало холодноватым, мудрым покоем, действительно успокаивало, - но и при этом было еще одним мазком той самой кисти. Коридор вдруг расширялся, ощетиниваясь смертоносным железом тысяч самых разнообразных клинков, и ясно было, что где-то точно так же стоят и лежат еще более опасные в своей зловещей элегантности игрушки. Она вроде бы и не испытывала никакого интереса к подобным вещам, но вот рука ее как будто сама собой протянулась и взяла один из экспонатов, и рукоятка легла в ладонь так, как будто находилась в ней всегда, словно они давным-давно знакомы, век не виделись, а теперь страшно рады встрече. А ведь и впрямь, - знакомая вещь. Если и не ей, то кому-то из предшествующих приходилось тысячи раз вот так же держать такую же рукоятку, и по-другому не может быть, потому что тело - не обманешь. Черная, матовая ручка, и даже металл чуть изогнутого лезвия - насквозь черный и матовый, без блеска. Ночной клинок для ночных дел, а в ней самой, оказывается, скрыто много больше, чем она сама могла представить.

В небольшой, залитой приглушенным светом комнате с обычными для здешних кладовых рядами шкафов, так густо стояли и так сложно смешивались сотни ароматов, что сомнений в характере этой коллекции быть не могло. Положив черный кинжал на один из шкафов, она открыла его дверцу. Кособокие глиняные горшочки размером чуть поменьше куриного яйца и с тонкими горлышками, заткнутыми полированными камешками. Толстостенные и неровные склянки мутно-зеленого стекла. Стеклянные или хрустальные конуса, пирамиды, цилиндры, шарики на подставке, разноцветные, с простой или же все более сложной гранью. Флаконы из белой керамики, украшенные утонченными миниатюрами. Заканчивался ряд стеклянными сосудиками прихотливо-криволинейной формы, напоминающими орхидеи или еще какие-то диковинные цветы, прозрачнейшими, содержащими радужные прожилки, или же, наоборот, состоящими, казалось, из одних только многоцветных мазков, тающих в воздухе. В соседнем шкафу коллекция продолжалась, и было в ней похожее, но ни один образец все-таки не повторялся. Дрожащими от волнения руками взяв одну из самых грубых глиняных корчажек, она вынула из перекошенного горлышка плотно пригнанную пробку и осторожно поднесла к расширенным ноздрям. Тяжелое, темное масло предложило ей свой запах, - густой, сладкий, кружащий голову и откровенный, как бесстыжий взгляд в глаза. Ночной-аромат-не-для-нашего-брата, - это уж точно. Это для слишком уж архаичного, слишком неутонченного, слишком... да просто слишком далекого и непохожего на наш вкуса. Тщательно закупорив корчажку, она аккуратно, в самой этой аккуратности находя неизреченное наслаждение, поставила ее на место и перешла к следующему образцу. Иногда исследовательница осторожно, чтобы не переборщить, знакомилась с несколькими ароматами подряд, а потом, своя рука владыка, - вдруг брала попавшийся на глаза "за понравилось" или из элементарного произвола. И за двадцать минут этого благочестивого занятия она довела себя до такого состояния, что сама почувствовала неладное и решила покамест прерваться: лучше-де прийти еще раз, чем сразу же заработать головную боль. Эх, милая... Приблизительно такому вот воздействию была подвергнута некая Саджихх во время вполне даже деловых по замыслу переговоров с лжепророком Масламой. Согласно преданию, - со вполне удовлетворительным успехом. Запахи, в значительной мере беспрепятственно преодолевая фильтры и барьеры самонадеянных Высших Функций, действует прямо на глубинные, древние, по-крокодильи плоские, но при этом оч-чень туго знающие свое дело механизмы, что сидят на самом источнике эмоций и мотиваций, и, уходя от них, рискуешь никуда не уйти от оказанного ими действия. Тем более что следующая коллекция оказалась в своем роде ничуть не легче. Более того, - не будь здесь огромного, во всю торцевую стену размером, зеркала, она могла бы оказаться и вовсе не в подъем (как, впрочем, и следующая).

В низком ящике первого шкафа лежали массивные витые обручи из обычного, без претензий золота, оно тускло мерцало в волосах, давило на голову и страшно не шло к юбке, блузе и чулкам из нейлона. Это уже слишком, к этому обручу хорошо было бы длинное платье самого простого покроя, лучше синее и... и неплохо бы, если б из тонкого льна. В следующих ящиках и шкафах так же, образуя ряды, таились вещи похитрее, поизощреннее. И если она еще могла узнать браслеты для рук или же для ног, ожерелья, кольца, серьги, кулоны или головные уборы из цветных металлов и самоцветов, то для некоторых вещиц, равно сверкающих нетленными металлами, эмалями и цветным камнем, названия или же определения попросту не находилось. Запомнился страшный, с ладонь размером, черно-красный паук на иссиня-черных ногах с самоцветными глазами на кошмарной голове и с рубиново-красным иероглифом на угольной спинке. Маленькое чудовище застыло в угрожающей позе, злобно блестя разноцветными огоньками глаз. А уж среди камней тем более попадались вовсе незнакомые, никогда не виданные. В густо-оранжевом камне обделанном под мелкую, едва заметную грань, горела восьмилучевая золотая звезда. Ярко-красный самоцвет в когтистой оправе из синеватого металла в глубине своей таил мрачно-фиолетовые огни, как двоедушный человек таит ненависть на дне улыбающихся глаз. Камни черные, как ночь, гладко шлифованные, непостижимым образом горели мельчайшими радужными искрами. Цвет, блеск, игра разноцветных огней, оттенки работы в брошах и изощренно-сложных перстнях, геммы в непрозрачном цветном камне. Металлы желтые, серебристо-белые, синевато-фиолетовые, голубовато-серые, даже зеленые и небесно-голубые. И все это утомляло своей чрезмерностью не меньше, чем парфюмерия прежней коллекции, и так же вызывало, в то же время, тяжелое возбуждение.

Меж тем приготовление трапезы подходило к победному концу, взявший на себя обязанности кормильца уже несколько раз принимался звать свою подругу, но она не отзывалась, и он, пожав плечами, занялся исконно-мужским делом, то есть спустился в подземелье, где, по его расчетам, должны были находиться запасы вина. Он не ошибся, и теперь проблемой стало выбрать среди колоссального количества бочек, бочонков, пирамид пыльных бутылок и рядов черных, серых, красных или же кирпичного цвета кувшинов, хранившихся в каменном, скальном холоде. Среди узоров, картинок, надписей непонятными знаками на непостижимых языках. И, надо сказать, по возрасту своему, интересам и характеру знаний, во всем этом он не разбирался почти никак, а потому, как то надлежит решительному мужчине и неисправимому романтику, отправился в самый дальний и темный угол, а там отыскал самую пыльную, самую грубую, самую причудливую из всех, бывших там, тяжелую бутылку. Теперь оставалось только покрасивее сервировать в комнате белого камня стол из расчета трапезы на двоих. Отыскав среди бесконечного количества подобных два прихотливо-ассимметричных бокала из многоцветного стекла без граней, тарелки и блюда, напоминавшие полупрозрачные плоские раковины с самых больших океанских глубин, с голубыми и розовыми тенями по перламутровой глазури, он неожиданно встретил свою заблудившуюся в темных чувствах спутницу, мельком на нее глянул, потом, осознав, глянул еще раз и едва не уронил свою хрупкую ношу. Ей пришла фантазия нарядиться в длинное платье из тончайшей синевато-зеленой материи. Нигде не превзойденное искусство мастеров одного островного государства расцветило ее причудливыми крабами в шипастых доспехах, диковинными рыбами, актиниями более яркими, чем любые цветы, переплетающимися лентами водорослей, и когда проклятая девчонка с нарочитой, змеиной вкрадчивостью выступала по ковру, платье закручивалось вокруг ее длинных ног, и удивительные изображения оживали, маленькая каракатица взмахивала пупырчатыми руками, переползали бархатно-алые морские звезды, шмыгали рыбки. И сквозь ткань просвечивало, делаясь почти видимым, тело. Он, понятно, не мог знать, что в какой-то момент, не выдержав убийственного контраста со здешними нарядами, его спутница сбросила и закинула в угол свое бельишко, и теперь наслаждалась прикосновениями свободного, скользкого, прохладного шелка к коже, которая все-таки обгорела малость на здешнем веселом солнышке. И теперь воздух, подчиняясь колыханию ткани, беспрепятственно пробегал по телу от шеи и до туфель на ногах, а в ушах едва слышно позвякивали серьги из длинных бледно-зеленых камней и почти без оправы. Глянув на него своими блестящими глазами, она коротко сказала: