Забудь о прошлом

Ника повернулась к Дану и раскрыла объятья.

— Вот теперь, Дани, — сказала она, — я совершенно счастлива.

— Конечно, Маран вполне заслужил немного земного счастья, — сказал Поэт, нежно поглаживая бокал с коньяком. — Земного счастья! Смотри-ка, получился интересный каламбур… Но боюсь, что для него это еще один повод остаться здесь. Он и так не очень-то рвется домой…

— Почему? — спросила Ника.

— Он сердит на бакнов. Ему кажется, что бакны соскучились по войне, и ему это не нравится. Каково? Человек, который одним росчерком пера — в буквальном смысле слова! — вооружил смертоносным оружием всю Торену, возмущен тем, что кто-то не считает это оружие бутафорией. Парадокс? Но таков уж мой друг Маран, и при мысли о том, что он будет творить свои парадоксы на другом конце Вселенной, мне хочется плакать. — Он допил коньяк и протянул бокал Дану. — Налей еще. Придется мне, видно, в самом деле заняться доставкой коньяка на Торену, так, по крайней мере, буду иногда сталкиваться с Мараном здесь.

— Если уж все так скверно, перебирайся и ты сюда, — предложил Дан.

— Что делать бакнианскому поэту вне Бакнии? У меня ведь тоже есть свой наркотик. У вас ваши героические свершения, а у меня мои скромные слушатели. И Старый Зал.

— Ты ведь жаловался, что тебя выдворили из Старого Зала, — заметил Дан.

— Это было давно. — Поэт оживился. — Но в один прекрасный день, или не совсем прекрасный, поскольку это было вскоре после вашего с Мараном отбытия с Торены, приходят в мою штаб-квартиру…

— Наверняка, это бар, — засмеялась Ника.

— Естественно. У Селуны, близ дворца Расти… Помнишь этот бар, Дан? Он мне почти как дом родной, столько с ним связано… Словом, являются молодые, симпатичные парни, наверняка из тех, которые осаждали Крепость, когда мы вызволяли оттуда Марана, и спрашивают, долго ли я еще собираюсь обходить стороной Старый Зал. Я им объясняю, мол, так и так, мне туда дорога заказана, там окопались нынче придворные поэты. А они мне: ты скажи «да», остальное — наша забота. Я, разумеется, говорю: «да». Да, друзья мои, да! Они мне: завтра на закате. И завтра на закате, дорогие мои, я являюсь туда с ситой на плече и надеждой в душе. И что вижу? Народу больше, чем… ну опять-таки тогда, когда мы с тобой взялись освобождать Марана, Дан.

— Я, положим, был только зрителем.

— Пусть так. И эта толпища растекается по наружным лестницам, потом — бабах! Вышибает все двери разом, и Старый Зал взят приступом.

— И тебе за это ничего не сделали?

— Мне?! За что? Я лишь выполнял волю народа. А народ это святое. Правда, у него нет вкуса, но когда он требует, надо подчиняться. Тем более, что в случае неподчинения приходится потом чинить двери. Взять с меня нечего, вся Бакния знает, что на концертах я не зарабатываю ни гроша, так что…

— А почему, собственно, ты не берешь плату? — спросила Ника.

— Разве не абсурдно брать деньги за то, что доставляет тебе удовольствие? Удивительный вы народ, земляне… Они заплатили мне за спасение Марана! Я бы работал на них всю жизнь, чтобы отблагодарить за разрешение принять в этом участие! А они заплатили деньги…

— Погоди, — сказала Ника, — берешь же ты плату за что-либо? Должен ведь ты есть и одеваться. Хотя бы…

— Беру, — вздохнул Поэт. — Меня часто просят записать несколько песен. Вот за это и беру. Ненавижу петь без слушателей. Но не за Старый Зал. А вы, как я понимаю, вдобавок к своему наркотику получаете еще и деньги. И даже Маран.

— Маран, по-моему, толком и не знает, какой у него оклад и сколько на счету, — усмехнулся Дан. — Хотя я не сказал бы, что меня в профессии разведчика привлекает ее высокооплачиваемость. С другой стороны, Земля такое место, где деньги могут понадобиться даже Марану.

— Например, сегодня, — заметила Ника. — Надеюсь, в Бакнии, где приглашают женщины, платят все-таки мужчины?

— Платят мужчины, — согласился Поэт. — Ладно, решено! Я возьму этот гонорар и куплю на него коньяк.

— Ты собираешься принимать коньячные ванны? — улыбнулась Ника.

— Так это много? Черт возьми, как говорит мой друг Дан, а с некоторых пор и Маран. Наверно, как гонорары Мастера в императорские времена? Тогда он кормил всех. Родных, друзей, соседей. Меня с Мараном частенько подкармливал, мы же были молодые, а значит, вечно голодные. Тратил все. После Перелома, когда его книги перестали издавать, оказалось, что у него нет ни гроша.

— И что с ним стало? — спросила Ника.

— Ничего с ним не стало. Умереть ему с голоду мы, конечно, не дали.

— Мы? И Маран?

— Естественно.

— Несмотря на все разногласия?

— При чем здесь разногласия? — удивился Поэт.

— Он мне как-то признался, что в последние полгода жизни Мастера был у него раз или два, — сказал Дан.

— Два. И оба раза оставил ему все свое жалованье. Мастер не знал, что делать, брать не хотел, не брать?.. Боялся, что Маран обидится и исчезнет совсем. Он прямо-таки страдал из-за Марана и во всем винил себя. В сущности, он любил Марана больше, чем меня…

— В качестве блудного сына, наверно, — сказала Ника.

— Может, и блудного. А может, просто сына. У него ведь не было сыновей, и он относился к нам фактически по-отцовски… К обоим. Нет, дело не в этом, просто Маран писал прозу, как и он сам. Наверно, Мастер вложил в него больше… В творческом смысле. Ждал от него великих дел. В том же смысле. А этот… Нашел себе занятие!.. Да ладно, что я опять! Похоронено и забыто! Налей еще, — он подставил пустой бокал, и Дан налил ему очередную порцию.

Марана не было четыре дня. На пятый, во время завтрака, он преспокойно открыл дверь столовой и вошел.

— Доброе утро, — сказал он, вручил Нике роскошный букет белых роз и сел на свободное место за столом.

— Великий Создатель! — воскликнул Поэт. — Он вспомнил о нас. Что с тобой? Неужели весь выложился? Уже?

Маран не обратил на него никакого внимания, а положил себе салата с креветками и стал есть.

— У тебя вид счастливого человека, — сообщил Поэт.

— А тебе завидно?

— Завидно. Правда, Дану я завидую больше. Или, по крайней мере, дольше.

— Спасибо, — сказала Ника.

Маран повернулся к Нике и спросил:

— Вы кого-то ждали? Накрыто на четверых.

— Мы ждали тебя, — сказала Ника. — Честно говоря, мы надеялись, что ты дашь о себе знать.

— Прошу прощенья.

— Не за что, — вставил Поэт. — Ты, наверно, просто не обратил внимания на смену дня и ночи.

Ника фыркнула.

Маран не рассердился. Он взял у Ники чашку с кофе и сказал:

— Ты ведешь себя точно, как тогда, когда нам было вдвое меньше лет. — И пояснил, обращаясь к Нике. — Случалось, я приходил завтракать к Мастеру, Поэт отпускал такие же шпильки, Сита краснела, Дор бурчал что-то вроде «За время, которое ты за этот год потратил на девочек, ты мог написать роман». А Мастер снисходительно улыбался, он знал, что романов на бумаге не бывает без романов в жизни. А теперь Мастера нет, Ситы нет, я уже другой человек, и только этот обормот продолжает оставаться восемнадцатилетним…

— Да, — согласился Поэт, — ты действительно изменился. По девочкам бегаешь значительно реже. Хотя если убегаешь, то сразу на четыре дня.

— Три, — поправил его Маран.

— Четыре, — сказала Ника.

— Шутишь?

— И не думаю.

— Не может быть!

— Посмотри на часы.

Маран растерялся. Он даже встал, подошел к большим часам на камине и целую минуту стоял перед ними, уставившись на число и месяц. Потом медленно вернулся к столу. Поэт посерьезнел.

— Ты что, рехнулся? — спросил он тихо.

— Кажется, — ответил Маран, нахмурившись.

— Кажется или?..

— Или. — Маран сел на место и допил кофе.

— Я соскучился по вас, — объявил он. — Любовь и дружба не взаимозаменяемы. К счастью, умные женщины это понимают.

— Умные — понимают, — согласилась Ника и встала.

— Я вовсе не к тому, чтобы ты ушла! — Маран улыбнулся ей той мальчишеской улыбкой, которая редко появлялась на его лице. — Наоборот, у меня предложение. Давайте поедем на море. Теплое южное синее море.