За чудесным зерном

— Да, слышали.

— Ну, она нам и не нужна. А вот об экспедиции в Восточный Туркестан знаете?

— Об этой не помним.

— От этого она хуже не стала. — Витя ткнул пальцем в журнал. — Вот здесь заметка о ней и фотография. А на фотографии — участники экспедиции. Видите, подписано: этот молодой — Иван Викентьевич Веселов, этот — профессор Петровский, Клавдий Петрович…

Костя с сожалением посмотрел на товарища.

— Не думаешь ли ты, что старый пастух — ему уже сто лет, наверное — стал молодым советским ученым?

— Этого не думаю. А вот посмотрите на третьего слева — нет ниже, еще ниже…

Среди группы, снятой на фотографии, стоял человек с лицом восточного типа, лет шестидесяти на вид. На голове у него тюбетейка, и одет он в толстовку, на которой было нацеплено не меньше дюжины различных значков.

— Читайте: переводчик экспедиции… Не смущайся, Люба, прочитай ее разок. Ну, как его имя?

— Мирзаш Алдиаров!

— Вижу, что грамотная.

Но близнецы, особенно Люба, не сдавались.

— Это еще ничего не доказывает.

— И даже очень много. Не я разыскивал эту фотографию. На днях Халим ее увидел совсем случайно — вот так, как Ньютону яблоко шишку набило. Увидел Халим и говорит: «Эге, да это Мирзаш!» Я спрашиваю: «Какой такой Мирзаш?» Он и говорит: «А тот, который барана в пустыне искал». У меня чуть сердце не выскочило. Не поверил сначала: ну, как это — пастух и вдруг с профессорами снимается? Оказывается, его профессор Петровский из Азии вывез. Халим еще в Самарканде с Мирзашем познакомился, и тот тогда уже проводником был. Потом Халим его и в Москве видел.

Близнецы недоверчиво глядели на снимок. Наконец Люба твердо заявила:

— И это еще не доказательство. Предположим, что на фотографии — тот самый пастух. Ну, а дальше?

Витя вытащил из кармана большое увеличительное стекло.

— Моя лупа! — с возмущением воскликнула Люба. — А я ее ищу который день!

— Не кипятись. Ни один порядочный сыщик не может работать без увеличительного стекла.

— С каких пор ты стал сыщиком? Отдай лупу!

— Погоди: сначала рассмотрим уважаемого Мирзаша Алдиарова — пастуха, проводника и вообще таинственного незнакомца.

Под широким стеклянным диском лица на фотографии выросли, словно приблизились к ребятам. На толстовке переводчика ясно выглянули значки Мопра, Осоавиахима, Друга детей…

— Глядите. — Витя кончиком соломинки указал на один из значков.

Через лупу на круглом значке выступило изображение солнца. Детям показалось, что они видят вокруг солнца тонкий ободок из колосьев.

— Ну, Витька, — сказал Костя, — если половина из рассказа Халима оказалась верной, то, пожалуй, и вторая половина — правда.

— Во всяком случае, похоже на правду, — нерешительно прибавила Люба. — Хотя… не чушь ли все-таки?

Но Витя был убежден в своей правоте и заявил, что поедет в Москву к Алдиарову. От него он узнает, где именно встретился пастух с тремя всадниками. А потом — в Азию. В пустыню!

Звонкий голос мальчика звучал волнением, когда он говорил о своих планах.

— Подумайте, голубчики вы мои, — сколько я увижу нового, а здесь — Ковыли, да Гулевая, да Знаменка… тоже город называется.

— Слушай, Витя, — медленно сказал Костя, — это все, конечно, обдумать нужно. Ты и думай хорошенько. Отцу скажешь?

— Невозможно. Сам понимаешь. Убегу!

Все трое молчали. Первым заговорил Витя.

— Ну, а вы? Вы, товарищи?

Люба сидела, уткнувшись подбородком в поджатые коленки. Она хмуро и твердо ответила:

— Мое дело маленькое. Но я его не брошу. И ты лучше оставайся. Обеспризоришься — срам!

— Вот и я думаю, — живо отозвался Костя, — тут плохая шутка может выйти. Я навидался, знаю… Поедешь на буфере, с другими ребятами встретишься. Солнце сейчас летнее… Хорошо покажется на свободе… и завертишься, обо всем забудешь.

— У беспризорных цели нет, — горячо возразил Витя, — а у меня цель и очень нужная цель.

— Ну, а если не удастся? Терпенья у тебя мало. Прогоришь, стыдно будет вернуться с пустыми руками, и пойдешь бродяжничать.

— Я добьюсь своего, а если не найду ничего, честное слово, вернусь и не побоюсь, что смеяться станете!

В следующие дни ребята ходили сами не свои. Работа валилась из рук. Костя вместо расковавшегося жеребца притащил в кузницу одну уздечку. Витя чуть не поджег сарай. И даже хладнокровная Люба скормила курам только что полученные образцы кукурузы.

Девочка тревожилась больше всех. Она видела ясно, что не только не сумеет отговорить Витю от предприятия, почти безумного, по ее мнению, но вдобавок чувствовала, что и Костя все больше и больше склоняется на Витину сторону.

— Пойми ты, Любка, — размахивал руками Костя: — Витя все только из книжек знает. Пусть теперь по-настоящему попробует. Пусть побарахтается — научится плавать!

— А ежели утонет?

— Ты не сердись, сестричка, не огорчайся, — я с ним отправлюсь, чтоб за волосы из воды вытаскивать. Без меня он собьется ли, нет ли — это еще вопрос. А со мной — наверное нет!

Костя хитрил. Дело было не только в охране Вити, не только в дружбе: дело было еще и в пшенице, которая росла в азиатской пустыне и поджидала его и Витьку, чтобы прославить их на весь Союз.

Люба чувствовала, что не удержать ей товарищей. На третий день она перестала возражать, а на четвертый пошла на мировую.

При старших ребята с таинственным видом упоминали о Крыме.

«Надо сбить с толку погоню», — вспоминал Витя строчку из какого-то романа.

Глава IV

Когда Витя и близнецы были еще малышами, свои детские сокровища — свистки и орехи, лук и стрелы, птичьи перья и разноцветные черепочки битой посуды — прятали они под старой пушкой.

И теперь Костя сюда же припрятал свой походный узелок.

Люба пытливо глядела на сборы.

— Может быть передумаете?

— Это — как Витя, — ответил Костя. Он извлек из-под пушки узелок и заботливо осматривал его.

Витя насмешливо свистнул.

— А ты рад остаться?

— Сам знаешь — затея не моя. Только от тебя не отстану. Пропадать — так вместе!

Костя повернулся к сестре.

— До свиданья, Любуша.

— Прощайте, ребята, — и Люба крепко поцеловала товарищей. — Напишите хоть…

— Нет, писать уж не придется: с письмами попадешься, назад воротят!

— Правда. Я не подумала.

Еще пожали друг другу руку, и, не оборачиваясь, мальчики сбежали вниз. В глубине лощины было уже почти темно, и дикие кусты по оврагу цеплялись колючками за платье.

— Видишь, не хотят пускать нас, — заметил Витя, отдирая от себя колючую ветку.

Сверху раздался Любин голос:

— До свида-а-а-а-нья!

Люба стояла, наверху, освещенная последними лучами солнца, с лицом, мокрым от слез. Теперь мальчики не могли видеть, и она плакала на свободе, не боясь уронить свое достоинство. Но через полчаса, в то время, как мальчики подходили к полустанку, Люба с невозмутимым лицом уже доила Пашку — безрогую пятнистую холмогорку, и никто не мог бы догадаться об ее огорчении.

Сжимая в руке теплые монеты, брал Витя билеты у знакомого кассира:

— До Знаменки, пожалуйста.

Кассир от скуки спросил мальчиков, зачем они едут в «город», что делает Павел Иванович и хорош ли будет урожай винограда. Витя отвечал, что в город их послали купить чаю и еще кое-что для Ковылей, что отец велел кланяться кассиру и что виноград будет не плох.

Наконец подошел поезд. В вагонных фонарях мигали желтыми коптящими язычками толстые свечи. Под их неровным светом ребята развязали узелок и разделили имущество: по шести рублей на брата, по смене белья и по зубной щетке.

Самым ценным из всего взятого Витя считал географическую карту. Он любовался ею, ее пестрыми странами и лазурными морями. Тускло и сумрачно глядели пустыни. По ним редкими красными нитями тянулись маршруты знаменитых путешественников: Стенли, Пржевальского, Гедина… Сколько раз мечтал Витя пройти по этим дорогам! Теперь мечты переходили в действительность.