Улыбка Мицара

- Вы с ней встречались?

Козырев покачал головой.

- А бабушка всю жизнь ждала его... - вздохнула Мадия.

- Хорошо, что не дождалась, - сказал Козырев. - Если жив Тарханов, а я почему-то уверен в этом, то ветреча вышла бы не из приятных. Вместо молодой, полрой сиженщины встретить...

- Перестаньте. Это рядом с цинизмом...

- Нет. Время разъединяет людей. Мало ли звездолетчнков, вернувшись на Землю через двадцать - тридцать лет, оставляют старую семью и обзаводятся новой. Кого тут винить? Парадокс смещения времени... Если Ритмин Тарханов вернется, то вернется еще молодым.

- И всегда будет так?

- Пока не покорим время. - Козырев поднялся. - Мы, кажется, слишком много говорим. Может быть, потанцуем?

- Погодите... - попросила Мядия.- Я еще не пришла в себя...

Оркестр играл модный блюз. Певица покинула эстраду и закружилась по залу. Красивая, высокая, стройная, она казалась воплощением жизни, свежести и силы. Мелодичность голоса теплого, бархатного - усиливала ее обаяние, Взглянув на Козырева, Мадия не узнала его. Он весь преобразился. То есть он оставался прежним Козыревым, но оловно бы прислушивался к тому, что говорят ему воспоминания, голоса прошлого, былое, - Мадия не имела времени искать точного определения. А Козырев вспоминал... Это было здесь же, в "Женьшене", на пятом месяце его пребывания в Хабаровске после того полета. Он долго гулял по городу. Бушевал буран. Он смотрел на зимнее небо, на заснеженный город, на людей - и не видел их. У него было все: любимые занятия, любимая наука, любимые товарищи, и все-таки он был одинок. Он не мог стряхнуть с себя недавнего потрясения.

Почему он тогда избрал "Женьшень"? Наверное, потому, что этот маленький ресторанчик как бы отставал от современности. Козырев не знал, кому пришло в голову сохранить в "Женьшене" так называемый "аромат старины", - так сообщалось в городском справочнике. Здесь не было роцев, хотя существовала отлично механизированная, как и всюду, кухня. Подавали блюда милые, веселые женщины, шутя и смеясь над своими старомодными обяаанностями, - все это было очень похоже на игру. Конечно, они играли в старину, и это было не только забавно, это придавало "Женьшеню" какое-то особое очарование. Оно усиливалось еще тем, что и сами посетители то и дело принимали на себя роли официантов и официанток, благо это не представляло для них особых трудностей: кухня работала безотказно, могла удовлетворить любое желание своих посетителей и отличалась от других ресторанных кухонь разве только тем, что в ее меню было несколько больше так называемых "старинных блюд", чем в других...

Естественно, "Женьшень" отличался от других ресторанов и тем, что здесь была эстрада, и тем, что на эстраде рядом с современными песнями и мелодиями исполнялись песни и мелодии прошлых веков, по каким-то обстоятельствам не забытые человечеством. Кстати, певцами и музыкантами всегда были сами посетители. Недаром многие из них являлись сюда не только со скрипкой, а даже с рожком или гуслями, как это однажды было на памяти Козырева.

Что ж, человечество не хотело терять связи с прошлым. Любители старины не исчезают никогда, хотя их любовь вовсе не требует полного восстановления былого. Живя в настоящем и сражаясь за будущее, они порой хотят окунуться в аромат прошлого. Зачем? Это необъяснимо...

В "Женьшень" Козырев пришел тогда в девятом или десятом часу вечера. Певица исполняла арию из "Кармен". Он прошел в зал и занял место, на котором уже сидел дважды или трижды, он не так уж часто посещал этот ресторан. Певица сошла с эстрады и пошла от столика к столику, - так требовали традиции "Женьшеня". Козыреву казалось, что она стремится к нему, и он весь напрягся. В каждом ее движении, жесте, смеющихся глазах сверкала молодость. Боже мой, как она похожа на ту, что отвергла его! Но почему она тут? Может быть, это не она. а ее двойник, живущий по ту сторону нашего мира симметрии?

Певица стояла перед ним. Глаза встретились.

Потом они танцевали, и на эстраде выступали уже другие певицы, но это совершенно не интересовало тогда Козырева. В нем жило в тот вечер что-то веселое, мальчишеское или юношеское, и ему было удивительно легко с этой женщиной, и ему не хотелось ни о чем расспрашивать ее...

Над рестораном была гостиница, и Козырев, неохотно простившись с певицей, поднялся в номер. Долгая ночь, оказывается, прошла. Ему казалось, будто он стоит на берегу и студеная вода лижет его ноги. Тело обдает теплым утренним ветерком. Он бросается в воду и плывет навстречу солнцу. Он смеется и слышит тысячи звуков, звенящих в его душе. Напрасно Козырев пытается разобраться в этом хаосе звуков - кружится голова. Свободен. Свободен от мучительных переживаний, тоски. Он сам не знал, как это произошло. Ему казалось, что он вырос. Здоровая его натура одним порывом сбросила вчерашнюю оболочку, в которой он задыхался...

Он сел за рояль. Аккорд. Еще аккорд. В музыке изливал Козырев всю свою душу. Сколько же прошло? Час, а может быть, два?

На следующее утро он пошел поблагодарить певицу.

Ему ответили, что артистка уехала.

- Артистка? - растерянно спросил он.

- Да.

- Но... Куда?

- Она не сказала этого.

...И вот сейчас, как в те далекие годы, опять играл ьркестр, и певица ходила между столами, и пела она вовсе не арию Кармен, а "Звездный блюз", написанный им когда-то в далеком полете...

Козырев не заметил, как поднялась и отошла Мадия с каким-то рослым и самоуверенным молодым человеком, - кажется, очень красивым. Он смотрел только на певицу. Конечно, это... она! Однако певица не приблизилась к нему, а легко и гибко проскользнула к пианисту и что-то сказала ему. Пианист, вставая с места, поднял тонкую руку:

- Мы рады приветствовать автора "Звездного блюза" и пожелать ему счастья в жизни.

Козырев не сразу понял, что произошло. К нему подходили люди, жали руку, что-то говорили. А он стоял и улыбался, думая о том, что многое в жизни может повториться, только не эта встреча... "Кто сказал ей, что я - автор этого блюза?" думал он, и в этой мысли - он это чувствовал - было удовольствие оттого, что ей известно его авторство. Он никогда не отличался тщеславием, но сегодня был тщеславен и сам понимал это. Он, кажется, как мальчишка, собирался пойти за певицей. Она поднялась на эстраду и исчезла за портьерами, и тогда Мадия потянула его к столу.

- Дядя, познакомьтесь, Чарлз Эллиот. Мы вместе учились в Институте космонавтики. Он был на четвертом курсе, а я в ту пору только поступила.

Как все это некстати! Но Козырев сдержал себя, удивляясь, что этот странный вечер выбил его из колеи и превратил Козырева-ученого в Козырева... Он не смог найти точного определения своего сегодняшнего состояния, хотя на уме вертелись самые обидные слова.

Он не пошел за певицей... Он поднял глаза на друга Мадии. Это был тридцатилетний брюнет с правильными чертами лица и небольшой сединой на висках, которая эффектно оттеняла его смуглые щеки.

А Мадия объясняла, что Эллиот после окончания института много путешествовал, продолжая заниматься науками. Его работы о безъядерных галактиках привлекли внимание ученых. Он получил звание профессора. Год читал курс астрофизики в Гарвардском университете, его избрали членом Совета Солнца.

- Здравствуйте, мистер Козырев, - сказал Эллиот.

Козырев рассеянно кивнул головой.

- Я очень рад этой встрече, мистер Козырев, - продолжал Эллиот на английском языке. - У меня к вам письмо от матери. Разрешите вручить?

Козырев взял конверт и положил его на столик перед собой.

- Мать говорит, что она была знакома с вами, и, узнав, что я буду представлять журнал "Вселенная" при Звездном Совете, решила напомнить о себе.

- Это похвально, Чарлз, - сказал Козырев. - Но я не понимаю, почему астрофизик вдруг стал журналистом?

- Если академика Козырева интересует жизнь рядового астрофизика - я готов исповедаться перед ним.