Хтон

Теперь он различал музыку более отчетливо, но она завела его в незнакомую часть леса. Послышался женский голос, в котором угадывались обертоны обещания и восторга. Ему в контрапункт аккомпанировали изящные арпеджио нежнозвучного струнного инструмента. Женщина пела песню, и смысл едва слышных слов вполне соответствовал настроению леса и дня.

Атон вышел на поляну и заглянул за высокие папоротники, вздымавшиеся вдоль ее края. Здесь он увидел лесную нимфу — молодую женщину такой потрясающей и изысканной красоты, что даже ребенок, едва перешагнувший рубеж семи лет, смог понять, что на его планете подобных ей нет. Завороженный, он смотрел и слушал.

Нимфа почувствовала чужое присутствие в папоротнике и замолчала. «Нет!» — хотелось крикнуть ему, когда песня прервалась посреди припева, но она уже отложила инструмент.

— Подойди ко мне, молодой человек, — сказала нимфа отчетливо, но негромко. Неожиданно обнаруженный, он робко направился к ней.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Атон Пятый, — ответил он, гордый своим звучным именем. — Вчера мне исполнилось семь.

— Семь, — повторила она, заставив его почувствовать, что это и впрямь солидный возраст. — А что ты несешь? — спросила она, дотронувшись до книги и улыбнувшись.

— Это моя книга, — сказал он со скромным тщеславием. — На ней мое имя.

— Можно взглянуть?

Атон сделал шаг назад:

— Она моя!

Нимфа взглянула на него, и мальчик устыдился своего эгоизма.

— Она заперта, — объяснил он.

— А ты умеешь читать, Атон?

Он хотел объяснить, что заглавные буквы ДЗЛ означают «Древнеземлянская литература», а остальные — его собственное имя в знак того, что книга принадлежит ему. Но когда мальчик встретил ее глубокий молчаливый взгляд, слова застряли в его горле.

— Она заперта.

— Никто не должен знать шифр, — сказала нимфа. — Но я закрою глаза, и ты откроешь ее сам.

Она закрыла глаза, ее черты были спокойны и совершенны, как у изваяния, и Атон, почувствовав, что ему доверяют, нисколько не смутился. Он принялся возиться с замком, набирая недавно выученный набор цифр. Застежка щелкнула и распахнулась, показались тонированные листы.

При этом звуке ее глаза открылись, и взгляд снова упал на него — теплый и ясный, как луч солнца. Мальчик сунул том в ее ждущие руки и со страхом наблюдал, как она перелистывает тонкие страницы.

— Прекрасная книга, Атон! — похвалила она, и он от гордости зарделся. — Ты должен выучить старинный язык — английский, а это нелегко, поскольку символы в нем не всегда соответствуют словам. Они не так ясны, как в галактическом. Как думаешь, сможешь?

— Не знаю.

Она улыбнулась.

— Сможешь, если захочешь, — она нашла какое то место и разгладила лист. — Сейчас ты ребенок, Атон, но эта книга будет для тебя многое значить. Вот как Вордсворт говорит о бессмертии детства:

О радость! В нашем пепле

Жизнь теплится еще,

Природа помнит вечно,

Что мигом утекло.

Атон слушал, не понимая.

— Звучит туманно, — сказала нимфа, — поскольку твои символы не вполне совпадают с символами поэта. Но когда ты начнешь схватывать суть, язык поэзии станет для тебя прямым путем к истине. Ты поймешь его, Атон, вероятно, когда тебе исполнится два раза по семь. Кем, интересно, ты станешь тогда, что будешь делать?

— Я буду выращивать хвеи, — сказал он.

— Расскажи мне о хвеях.

И Атон рассказал о зеленых цветах, растущих на полях в ожидании любви, и о том, что когда человек срывает цветок, тот любит его и остается зеленым, пока человек жив, и не может пережить его отсутствия, и что когда владелец цветка взрослеет и собирается жениться, он отдает хвею своей суженой, и цветок живет, если она любит его, и умирает, если ее любовь неискренна, а если цветок не умирает, они женятся, и муж забирает цветок обратно и никогда уже больше не проверяет ее любовь, и что хвеи растут только на Хвее, планете, названной в их честь, или, возможно, наоборот, и что их рассылают по всему человеческому сектору галактики, потому что люди, где бы они ни жили, хотят знать, что они любимы.

— Верно, — сказала нимфа, когда у мальчика прервалось дыхание. — Любовь — самая мучительная вещь на свете. Но скажи мне, молодой человек, неужели ты в самом деле знаешь, что это такое?

— Нет, — признался он, ибо его красноречивые слова были повторением рассказов взрослых. Он задумался, верно ли он расслышал ее определение любви.

Потом она сказала ему нечто, весьма необычное.

— Посмотри на меня. Посмотри, Атон, и скажи, что я прекрасна.

Мальчик послушно посмотрел ей в лицо, но увидел лишь темно-зеленые глаза и волосы — огонь и дым, горящие и кружащиеся на ветру.

— Да, — сказал он, находя в этом неожиданное удовольствие. — Ты прекрасна, как пламя над водой, когда отец выжигает весной болото.

Нимфа рассмеялась с легким отзвуком недавней музыки, восприняв комплимент буквально.

— Пожалуй, я и в самом деле такова, — согласилась она. Потом протянула руку и подняла холодными пальцами его подбородок, так что он еще раз посмотрел ей в глаза. Воздействие было гипнотическим. — Ты никогда не увидишь такой прекрасной женщины, как я, — сказала она, и он понял, что вынужден ей безусловно поверить и, покуда жив, не сможет оспорить ее слов.

Она отпустила его.

— Скажи, — спросила она, — скажи мне — тебя когда-нибудь целовали?

— Когда к нам в гости приходит моя тетка, она целует меня, — сказал Атон, морща нос.

— Я похожа на твою тетку?

Он посмотрел на нее. В патриархальной генеалогии Хвеи с женщинами почти не считались, а внешность сестер отца была довольно невзрачной.

— Нет.

— Тогда я сейчас поцелую тебя.

Нимфа снова дотронулась пальцами до его подбородка, а другую руку положила на макушку, наклонив голову чуть в сторону. Держа его так, она нежно поцеловала его в губы.

Семилетний Атон не знал, что делать. «Я ничего не ощутил», — говорил он себе впоследствии, вновь и вновь переживая этот миг, но понять это «ничего» он не мог.

— Тебя раньше так целовали?

— Нет.

Она ослепительно улыбнулась.

— Никто, никто не поцелует тебя так… никогда.

Взгляд нимфы упал на крошечное растение у ее ног.

— Оно тоже прекрасно, — сказала она, протягивая к нему руки.

Атон резко заговорил:

— Это же хвея! Дикая хвея.

— Мне не позволено ее сорвать?

— Не позволена, — сказал он, бессознательно подражая ее выбору слов. — Хвея — только для мужчин. Я уже тебе говорил.

Она снова рассмеялась.

— До тех пор, пока они любимы, — она сорвала цветок. — Смотри! Смотри, она не вянет в моей руке. Я даю ее тебе в подарок, и она будет любить тебя и оставаться с тобой, пока ты будешь помнить мою песню.

— Я не знаю твоей песий.

Ока воткнула зеленый стебель ему в волосы.

— Ты должен прийти ко мне еще раз и выучить ее, — руки нимфы легли на плечи мальчика, разворачивая его кругом. — Иди, иди же, не оглядывайся.

Атон пошел, смущенный и восторженный одновременно.

Он вернулся на следующий день, но поляна была пуста. Лесная нимфа исчезла и забрала с собой песню. Он вспоминал ее, пытаясь восстановить мелодию, но возникали лишь мимолетные обрывки. Атон дотронулся до пня, на котором она сидела, желая узнать, сохранилось ли в нем ее тепло. Потом начал сомневаться, существовала ли она вообще, но не смог избавиться от видения нимфы. Она разговаривала с ним, она поцеловала его, она подарила ему хвею и часть песни; воспоминание было необычным, сильным и таинственным.

В последующие дни Атон продолжал посещать поляну в лесу, надеясь найти хоть какой-то намек на музыку. В конце концов он перестал делать это и сдался более унылому миру действительности — почти сдался.

Ближайшие соседи жили в долине, в пяти километрах от них. Они принадлежали к одной из ветвей низкородной Династии Восемьдесят-Первых, которые возделывали неплодородную землю и делали это не слишком усердно. Аврелий никогда о них не вспоминал. Атон не знал об их существовании до тех пор, пока нимфа косвенно не познакомила его с детьми Восемьдесят-Первых.