Кузнецы грома

7

Они ходили в столовую всегда вместе. Всегда садились слева, в ряд у окон. Всегда Кудесник, Редькин, Маевский и Ширшов сидели за одним столиком, а Бойко – за соседним, с Женькой Харитоновым из сектора Егорова: они вместе учились в Ленинграде. А Нина – еще чуть поодаль, с Аней Григорьевой и девчатами-расчетчицами. Обед занимал полчаса, и полчаса оставалось на отдых. В хорошую погоду они шли обычно на крохотную зеленую полянку у бетонного бассейна, рядом с корпусом своей лаборатории. Весной, когда земля подсыхала, здесь устанавливали стол для пинг-понга. Но сейчас еще рано: сыро еще. Сейчас на краю полянки стоит только бульварная скамейка, неизвестно как тут появившаяся…

На скамейке тесно. С одного ее конца сидит Нина. Рядом – Андрей Раздолин что-то рассказывает ей и чертит щепкой на сырой черной земле. Дальше откинулся на спинку Виктор Бойко, – кажется, что он спит, глаза закрыты, во всяком случае. Но он не спит, просто думает о своем. Он чувствует, что промочил ноги, но уходить не хочется. "Надо купить полуботинки, – думает он. – Или галоши. Да некогда всё… Но галоши как-то унижают человека. В галошах какой-то ты неуклюжий.

Наверное, это пошло от чеховского человека в футляре… А вообще мы совсем не задумываемся над тем, как одежда влияет на нашу психику… Мода здесь ни при чем… Вот в кальсонах чувствуешь себя более голым, чем в трусах… А застежки "молнии" придают силу и бодрость… Это, конечно, очень субъективно, но человек в кожаной куртке – располагает к себе. Почему? Может быть, потому, что в фильмах о революции комиссары ходят в кожаных куртках… Хорошо бы посмотреть еще раз "Чапаева"… А ведь теоретически Чапаев мог бы дожить до спутников…

Удивительно! Есть люди, которых очень трудно представить дряхлыми стариками.

Царь Петр. Пушкин. Маяковский. И Чапаев. И наоборот: каким был молодой Кутузов?

Или Менделеев без бороды. Какой же это Менделеев? Это не Менделеев…"

Рядом с Виктором – Борис Кудесник. Читает журнал. И, наконец, на другом конце скамейки бодливо нагнули головы над шахматной доской Юрка Маевский и Игорь Редькин. Сергей Ширшов, стоя за спинкой скамейки, наблюдает за игрой.

Маевский и Редькин играют 488-ю партию. Эти партии – традиция и предмет гордости всего сектора Бориса Кудесника. Есть и другие традиции. С квартальных премий, например, ходить в ресторан "Кавказский". Не пить, а главным образом есть.

Сациви из кур, гурийская капуста, цыплята табака, филе на вертеле. Но это так, пустяк. А вот шахматные партии Маевского и Редькина – это серьезно. Этими партиями гордятся, как удивительному и недоступному другим секторам примеру долготерпенья, постоянства и принципиальности. Дело в том, что Маевский и Редькин играют хорошо. По второму разряду – это точно. А может быть, и по первому. Если не считать Судакова (что его считать? Он кандидат в мастера), они лучшие шахматисты во всей лаборатории.

Вся лаборатория, вернее, все игроки и болельщики (а это почти вся лаборатория) признают, что Маевский и Редькин играют "на равных". Не признают это только сами Маевский и Редькин.

Редькин неоднократно публично заявлял, что Юрка – "слабак". Он категорически отвергал все попытки приравнять его шахматный талант "трусливым эндшпилям"

Маевского. Редькин считал себя изобретателем новой системы защиты, которую по аналогии со староиндийской называл новосоветской. Маевский спорил редко, но своим чрезвычайно солидным поведением за шахматной доской и той легкой презрительной улыбкой, с которой он выслушивал комментарии о "трусливом эндшпиле", он давал понять, что для него вопрос о первенстве давно уже не является дискутабельным. Эта спокойная и молчаливая уверенность бесила Редькина.

Стоило ему выиграть, как начинался "звон". Через десять минут вся лаборатория знала, что "Игорек приложил Юрку". Он искрился. Все существо его в эти минуты было пронизано пузырьками радости, как бокал шампанского.

Когда выигрывал Маевский, он медленно, жестом восточного владыки, смахивал фигуры с доски и говорил громко и назидательно: "Что и требовалось доказать!"

Несколько раз уже для решения вопроса о первенстве играли они между собой турниры. И обычные, любительские, и с часами, и пятиминутные "блицы", когда упавший флажок приравнивался мату. Успех был переменный. Казалось, что вопрос о первенстве навсегда останется открытым. Наверное, так бы оно и было, если бы однажды, проиграв очередной блиц турнир, Редькин не сказал бы Маевскому:

– Если ты честный человек, то ты примешь мой вызов. Все эти турниры – стихия, "сегодня ты, а завтра я":

Короче: "ловите миг удачи…" Так дело не пойдет. Нужна наука. В главные арбитры соревнований приглашаем старика Гаусса. Сыграем тысячу партий. Построим графики, проанализируем и решим, а?

Маевский принял вызов. Так в седьмой лаборатории началось соревнование, невиданное в истории мировой шахматной культуры: турнир из 1000 партий. Поначалу участники турнира взялись за дело горячо. В первые два месяца было сыграно сто партий. Двадцать семь выиграл Маевский, двадцать одну – Редькин, пятьдесят две закончились вничью. Параметры этих ста партий: общий счет, количество ходов, время на обдумывание в каждой партии и перевес в качестве (по специальной десятибалльной системе) – запрограммировали и пустили в электронную цифровую машину. Машина делала миллион операций в секунду. Для нее это была не задача, а легкая разминка ячеек памяти. Прогноз был поразительный: 48,891 процента на 51,109 процента в пользу Редькина. Маевский проверил программу машины, завизировал официальное коммюнике для болельщиков и предложил приступить к сто первой партии. Далее события развивались так. К сто сороковой партии Редькин сравнял счет. К двухсотой партии Маевский имел 2 лишних очка. Однако новый прогноз машины снова предсказывал победу Редькину: 51,606 процента на 48,394 процента. Сегодня, через полтора года после начала турнира, общий счет был 247 1/2 на 239 1/2 в пользу Юрия Маевского. Интерес к турниру среди шахматной общественности седьмой лаборатории уже заметно ослаб. Да, откровенно говоря, самим соревнующимся вся эта затея уже порядком надоела. Ни одному, ни другому ни разу не удалось оторваться от своего противника больше, чем на 12 очков. Все строго научные кривые, которые строились для наглядного доказательства превосходства одного соперника над другим, получались на редкость малоубедительными. Редькин пробовал перестраивать их в логарифмических координатах, но эффекта не добился…

Однако нельзя было и помыслить отказаться от турнира. Тут была задета честь сектора. Весь институт знал, что "два чудака в седьмой лаборатории договорились сыграть 1000 партий". Отступать было некуда, и они играли. Играли после обеда по одной партии. Сегодня играли 488-ю партию. Редькин проигрывает. Вернее, Редькин уже проиграл. Ширшову это ясно. Но Редькин не сдается. Сопит и не сдается.

Маевский отправил свою ладью в глубокий редькинский тыл и спросил вызывающе:

– Ну?

– Ветрено сегодня. Хотя и тепло, – сказал Редькин Ширшову, сгребая с доски фигуры.

…Что и требовалось доказать, – назидательно, с хорошо отработанной интонацией сказал Маевский в сто сороковой раз. Ширшов тронул Кудесника за плечо:

Боря, давай сгоняем партию? Кудесник, не отрываясь от журнала, буркнул:

– Не хочу. Отстаньте.

Маевский прокомментировал тем же назидательным тоном:

– Чтение – вот лучшее учение. Не мешайте человеку расширять кругозор.

– Товарищ Кудесник, – спросил Редькин, – а вам не кажется, что в результате беспрестанного расширения ваш кругозор уже приближается к полной сфере? Вас уже можно командировать в Москву для демонстрации на научных семинарах в институте глазных болезней имени Гельмгольца.

– Отстань.

– В вашем детском саду, Кудесник, не велась настоящая борьба за звание лучшего детсада нашего города. Поэтому вы и разговариваете таким тоном. Борис понял, что читать все равно не дадут, и положил журнал на колени. Игорь подошел, перегнувшись в три погибели, прочел вслух название журнала: