Кузнецы грома

Бахрушин был "Бах", реже – "шеф", Главный – Эс Те.) Итак, на втором столе, столе Сергея Ширшова, стояла только дюралевая втулка, заменяющая ему весь письменный прибор. Во втулке остро отточенные, хищные такие карандаши. Как стрелы в колчане. И все. Ширшов очень не любит, когда у него берут карандаши. Дело даже не в том, что карандаш можно сломать. Карандаши тупятся, а Ширшов любит только острые карандаши.

За спиной Кудесника стол Нины Кузнецовой. Он покрыт перевернутой наизнанку миллиметровкой, которую она меняет чаще, чем Витька Бойко рубашки. Девственно чистое поле уже обезображено несколькими торопливыми строчками с томными лебедиными шеями интегралов и пометкой для памяти: "Отдать Квашнину каталог".

Сосед Нины справа – тот самый Виктор Бойко, о рубашках которого шла речь. На его столе привычный для всех обитателей комнаты завал бумаг и чертежей, исчезающий перед концом рабочего дня и с волшебной быстротой вырастающий вновь каждое утро.

За это Бахрушин под горячую руку однажды уже сделал ему нагоняй, что не дало, впрочем, никаких заметных результатов. Нина и Виктор сейчас на занятиях у машины в пятом цехе.

На стене у пятого стола приколота кнопками фотография кота с одним прищуренным глазом, вырезанная из немецкого иллюстрированного журнала. Под котом – таблица футбольного первенства. На столе пузырек чернил для авторучки. Из него "сосут" все. За этим столом работает Игорь Редькин. Наконец, последний, шестой стол, стоящий за спиной Нины, принадлежит Юрию Маевскому. Он тоже покрыт миллиметровкой, но не вывернутой наизнанку. На ее бесчисленных квадратиках добрый десяток абстрактных орнаментов – плоды неосознанной игры ума. На столе Маевского письменный прибор: две чернильницы на мраморной доске. Прибор очень мешает Маевскому, но он его почему-то не выбрасывает, хотя грозился сделать это много раз.

Итак, в комнате шесть столов. Комната эта, часть лаборатории профессора Виктора Борисовича Бахрушина, – почти совсем невидимая ячейка в масштабах огромного человеческого улья, в гигантском комплексе лабораторий, испытательных стендов, конструкторских бюро, цехов опытного производства и десятков обслуживающих их звеньев, начиная от подстанции и компрессорной, кончая библиотекой спецлитературы, очень хорошей поликлиникой и очень плохой столовой. В этой комнате работают шестеро. Шестеро из тысяч, подобных им.

3

Большое координационное совещание готовилось задолго и началось, как и полагается такому совещанию, без опоздания – точно в одиннадцать часов.

Это уже другой кабинет Главного – для заседаний. Большой, высокий. Современная мебель. Полированные до зеркального блеска столы с ножками чуть в сторону. Стоят столы, однако, по старинной, должно быть, допетровских времен традиции: буквой Т. Посередине перекладины Т сидит Главный. Все места за столом заняты. У стены на гнутых, блестящих ярко-красным пластиком стульях тоже сидят. Всего человек тридцать. А может быть, и больше. Много народу нездешнего, незнакомого.

Незнакомого, впрочем, Кудеснику. Он сидит у стены: слишком мелкая сошка, чтобы сидеть у стола. Бахрушин (вот он сидит у стола) знает почти всех. Эс Те, разумеется, всех. Совещание идет уже два часа, и конца ему не видно. Виноваты математики: очень долго морочили они всем головы в своем докладе по траекториям.

Главный верил математикам, знал, что все у них было готово еще месяца четыре назад, и обстоятельность их доклада раздражала его.

Траектории его не волновали, не в них сейчас дело. Главный нервничал: времени прошло уже много, и он боялся, что другие вопросы, поважнее траекторий, начнут комкать. Он понимал, что если кто-нибудь начнет "проворачивать поскорее", придав тем самым разговору другой тон и ритм, то даже ему, председателю, исправить положение будет нелегко. Главный знал толк в совещаниях. Поэтому он обрадовался, что доклад о ТДУ – тормозной двигательной установке – был хоть и кратким, но подробным и деловым…

– Так, с ТДУ все ясно,- говорит Главный, – пошли дальше. Служба Солнца. Прогноз на время полета. Прошу, Юлий Яковлевич.

Этого Кудесник знает. Юлий Яковлевич Венгеров – астроном, академик. "Загорелый, черт, – с завистью думает Борис. – Хорошо ему там, в Крыму. Курорт, а не работа". Венгеров действительно выглядит ну просто превосходно. Он еще совсем не стар для академика, тем более для академика-астронома, – лет сорок, от силы сорок пять. Весь какой-то ладный, красивый, загорелый, с крепкой молодой шеей.

По шее – ослепительный крахмальный воротничок. От него шея кажется еще чернее.

"Командировку бы к нему выбить у Баха", – думает Кудесник. Но знает: все это мечты, сроду не было такого, чтобы в Крым давали командировку. Да, откровенно говоря, ведь и нужды в ней нет никакой… А в Крым хочется. Он ездил в отпуск в Коктебель в прошлом году. Здорово! Потом родился Мишка, и… Пока Кудесник предается воспоминаниям, академик начинает говорить:

– Товарищи! Новости у нас малоприятные. За последние два месяца происходит нарастающий процесс периодических быстрых сжатий магнитных полей Солнца. Это приводит к кратковременному нагреву солнечного газа до температуры порядка тридцати – тридцати пяти миллионов градусов. Быстрый нагрев, в свою очередь, ведет к возникновению рентгеновского излучения и выделению частиц больших энергий, в том числе весьма концентрированных пучков протонов с энергией до ста двадцати миллионов электроновольт…

– Сколько? – резко перебил академика маленький лысый человечек, сидящий напротив Бахрушина.

– До ста двадцати миллионов электроновольт, – спокойно повторил астроном. – Нет никаких оснований считать, что к июлю эти процессы затухнут. Наоборот, можно предположить, что они будут прогрессировать, так как отмечено, что…

– Но, Степан Трофимович, – взмолился маленький, лысина которого мгновенно стала младенчески розовой, – ведь это при нашей защите превысит допустимую дозу облучения! Шутка ли, сто двадцать миллионов?!! – И он оглянулся вокруг, призывая собрание разделить его негодование.

– Простите, Юлий Яковлевич. Вот ваши рекомендации, – Главный вытащил из папки несколько сколотых скрепкой бумаг, – исходя из которых рассчитывалась биозащита.

Ни о каких ста двадцати миллионах тут речи нет.

Кудесник уже бывал на подобных совещаниях и знал, что этот вкрадчивый, почти ласковый тон Эс Те не предвещает ничего хорошего.

– Степан Трофимович, вы просили среднегодовые цифры интенсивности вспышек, и мы их вам дали. – Венгеров сел.

– Мы ничего не просили. – Ласковые ноты уже исчезли. "Начинается", – подумал Борис. – Нам нужны рекомендации по биозащите корабля. Вот их мы и получили. А теперь вы даете прогноз, из которого ясно, что ваши собственные данные занижены.

– Если бы мы могли прогнозировать Солнце на годы, весь этот разговор был бы ни к чему.

– Да вы понимаете, что мы не можем менять биозащиту? У нас каждый килограмм на счету…

Степан Трофимович, очевидно, этот вопрос относится к биофизикам. – Венгеров уже плохо сдерживал раздражение.

– Этот вопрос относится к вам! – взревел Главный. – Я доложу о срыве по вашей вине программы, утвержденной правительством! И тогда мы будем говорить не здесь… Вот там, – Главный ткнул большим пальцем вверх. – Посмотрю, как вы там будете рассказывать, вы и расскажете, откуда берутся ваши протоны…

Активность Солнца от этого не уменьшится! – отпарировал астроном.

Речь не о Солнце, а об ответственности за свою работу! Зачем нам нужна эта филькина грамота?! – Главный потряс в воздухе листками. – На какие нужды ее прикажете употребить?!!

Никто не улыбнулся. Кудесник увидел, как тесно стало загорелой шее астронома в крахмальном воротничке.

– Поймите, наконец, – заорал Венгеров, – что существуют нестационарные процессы, которые…

– А плевать мы хотели на ваши нестационарные процессы! Раньше надо было думать о нестационарных процессах! Что нам теперь прикажете делать с вашими нестационарными процессами?!