В час, когда взойдет луна

— И кстати, об охотнике, — продолжал брат Михаил, макая в кипяток пакетик чая. — Он не только ранен — в нем сидит какая-то очень свежая беда.

— Насколько свежая? — Роман уже смотрел не на отца Януша, а в окно.

— Как переломы Игоря. Примерно той же давности.

— Он потерял друзей, — сказал отец Роман.

— Немного не то. Потери для него — уже часть жизни. Тут не только потеря. Тут что-то случилось совсем неправильное, чего не должно быть. Вам не кажется, что мы занимаемся странным делом? Мы думаем, как защитить себя и свою паству от человека, которому самому нужна помощь.

— А мы её окажем, — весело ответил отец Роман. — Он попросил нас о вере. Так и сказал — «научите меня». Это просьба катехумена, мы не имеем права отказать. Может быть, он раскроется навстречу Косте. Между ними, как мне кажется, много общего.

— Вот я и боюсь, что он раскроется… — пробормотал Януш.

— А ты не бойся. Сделай так, чтобы он раскрылся вам. Сам ему раскройся, как Миша сказал — с ним-де можно только в открытую. Что такое, латиняне?

— Ничего. Он искренний, убежденный… молодой человек. Занимающийся определенным делом. Вам не приходило в голову — как он мог остаться агнцем при этой работе?

— А он…?

— Чистый. Белее молока.

— Ё-моё… — владыка посопел. — Закурим, Ян?

— Курить вредно, — наставительно сказал доминиканец и извлек сигареты. — И нервы трепать вредно. А ты, Михал, помнить бы должен, что мы не видим как ты.

— Даруйте, — сказал брат Михаил голосом, в котором не было ни капли извинительного тона, достал из кармана луковицу и принялся чистить. — Так вот, чтобы сохраниться агнцем при этой работе, нужно делать все это от большой любви к людям, а себя рассматривать как человека уже мёртвого. А теперь представьте себе, что будет, когда он выяснит, что был не просто прав, а куда более прав, чем сам думал.

— Будет крестоносец, — сказал владыка Роман. — Причем такой, каким детей пугают. Слушайте, может, вы его в семинарию возьмёте? Мне кажется, что священника из него не получится, но Бог может рассудить иначе.

— Священника из него не получится, — мотнул головой брат Михаил. — Он узнает, что клирикам нельзя убивать и оставит эту мысль.

— Это в одном случае. А второй вариант мы только что видели — в ослабленной форме.

— Ополчится на нас за предательство рода человеческого.

— Угу. Только не на нас, а на кой-кого другого. Сейчас он думает о Господе как об усовершенствованной боеголовке. И, как и положено порядочному боевику, непременно начнет изучать инструкцию, — брат Михаил побарабанил пальцами по Библии. — А там… Какими глазами он прочтет книгу Иисуса Навина? Например.

— Либо примет как руководство к действию, либо решит, что… данное сверхъестественное существо ничем не отличается от своих противников. Во всяком случае, с точки зрения человека.

— Именно. И куда ни кинь — всюду клин. С одной стороны — мы не можем его задерживать. С другой — не можем отпускать, пока он балансирует между двумя провалами.

— Костя тоже был солдатом. И Костя это прошел.

— Костя после того, что с ним случилось, отлично понимал, что не ему судить Бога.

— Что ты предлагаешь, в конце концов? — отец Януш несколько раздраженно раздавил сигарету в блюдечке.

— На Пятидесятницу мы рукополагаем четверых. Я предлагаю отпустить с ним одного.

— Ты… прости, Михал, ты не с ума сошел, случайно? Ты понимаешь, что с ним будет? С ними будет, с обоими…

— Тебе предъявить список выпускников с комментарием — что случилось с каждым за последние десять лет? В России католический священник служит в среднем восемь лет после рукоположения. В Сибири — пять.

— Ты мне лучше скажи, через сколько лет они предпримут попытку реорганизовать церковь.

— А кто у нас ecclesia semper reformanda? [38] — съязвил владыка.

— Purificanda, — поправил его настоятель, как-то отрешенно глядя в стол. — А те, кто был semper reformanda, либо дореформировались до ручки, либо сейчас закопались, как мы… Хотя им, конечно, закапываться легче.

— Привыкли от нас прятаться? — поддел брат Михаил.

Отец Януш не ответил, владыка Роман хрустнул пальцами. Положить начало попытке церковной реформы с легкостью мог и он сам. Православному епископу для этого были нужны только два единомышленника.

— Отцы, — сказал брат Михаил. — Надо ведь что-то решать. Они здесь, все трое. И все трое просят о крещении. И пряча головы в песок, мы дiла не зробимо. [39]

— Отказать мы не можем, это само собой разумеется. Оставить их здесь мы не можем — это все равно, что летом сигарету в степи бросить. Отпустить их так мы можем, но это и рискованно, и нечестно по отношению к ним. Что нам остается?

— Вы меня подталкиваете к тому, что другого выхода, кроме как отпустить с ними священника, нет, — грустно сказал отец Януш. — А я пытаюсь найти этот выход.

— Отец настоятель, а ты больше ни о ком не забыл? — брат Михаил обернулся на выходе из кухни.

— Михал… а ты подумал?

Монах кивнул и исчез в санузле.

— Януш, — владыка Роман потрогал самовар и снова включил, хотя разлитый по чашкам чай не выпили. Даже не тронули. И сырник в сметане лежал у отца Януша на блюдечке ненадкусанным, слегка перекошенным диском, как вчерашняя луна. — Если тут в самом деле Божья воля, то Бог сам укажет священника, который должен с ними пойти. А не должен — так и не укажет.

— А если воли нет, а человек пойдет своей?

— А если Божьей воли нет во всем, что мы тут делаем? — отец Роман закипел не хуже «самописца». — Мы не сами принимали это решение? Или тебе сон был? Так ты поди еще докажи, что это от Бога сон, а не прелестническое видение. Тут нечисть людей заедает — на это как, Божья воля есть? И про попущение мне не объясняй, я тебе сам объясню. Ты что, в конце концов, думаешь, что нынешняя ситуация будет продолжаться вечно? Этот мальчик может сколько угодно считать по своему Пригожину, дался им всем этот Пригожин, но ты знаешь и я знаю — рано или поздно станет хуже. Нам не отсидеться в сельской местности. Нам придется возвращаться в города. И даже если нет никакого знака и чуда — это еще одна ниточка к людям. Еще один слой, за который можно зацепиться, ты понимаешь? Они нам, мы им — и мы точно не принесем им вреда.

— Роман, не булькай, — отец Януш поерзал на стуле. — Я слабый и трусливый человек, я всего боюсь. Боюсь принять ответственность, боюсь переложить её на чужие плечи… Пусть эти мальчики поживут пока… до Пятидесятницы. Я всё равно не могу сказать ничего сейчас. Да-да, не могу. Я должен подумать.

— Да я понимаю, — сказал Роман. — Я потому и злюсь, что всюду клин.

— Отцы и братья, — Михаил снова возник в дверях. — Разговор дошёл до мёртвой точки, а у нас работа. У всех. Давайте встретимся через неделю и обговорим то, что у нас получится на тот момент.

— Михал, — спросил Роман, — а почему ты думаешь, что твой подопечный вообще сможет уехать отсюда?

— Считайте, — брат Михаил сел за стол и пригубил, наконец, чашку, — что мне был сон.