Журнал «Если», 2002 № 07

Он припомнил, что само слово метр было «произведено» от греческого «metron» — измеряю. И что придумали эту меру ученые Монж, Лаплас и другие. Метр — это десятимиллионная часть четверти длины парижского меридиана…

Память у него всегда была отменной. Помнит даты, цифры, законы. Многих своих солдат знает в лицо и по имени.

Но тут император снова усмехнулся, на этот раз невесело. Где его солдаты, офицеры, маршалы? Никогда не думал, что когда-нибудь ему придется вышагивать по двору, словно узнику на ежедневной прогулке, дозволенной начальником тюрьмы. И вспоминать от скуки все подробности, связанные с введением метра во Франции.

Впрочем, справедливости ради надо было признать, что двор, куда их всех ежедневно приглашали на прогулку, с тюрьмой не имел никакого сходства. Скорее, крошечный парк с цветниками, кустами роз, квадратом аллей, проходящих вдоль стен, и даже маленьким фонтаном посредине. Стояли здесь и статуи античных богов, причем некоторые были неплохими копиями подлинников, хранящихся в Лувре. Розы и статуи немного улучшали настроение. Вот только стена вокруг глухая и очень высокая.

Император в третий раз обошел парк и присел на скамейку, чтобы понаблюдать за товарищами по несчастью. Неподалеку от него, на другой скамейке, сидел Гомер. Древнегреческий старец поднял невидящие глаза к небу, перебирал струны лиры и речитативом очень противным голосом выкрикивал какие-то древнегреческие строки. То ли вспоминал сочиненные раньше, то ли на ходу складывал новые.

Если кто из них и чувствует себя здесь сносно, подумал император, так это, безусловно, Гомер, поскольку слепец не видит, куда попал. Вдобавок, он, похоже, успел выжить из ума. А раз так, ему все равно, где быть. Кормят его наверняка не хуже, чем в Древней Элладе — всегда на столе полно козьего сыра, маслин, грецких орехов, зелени, бараньего мяса, да и в амфоре что-то плещется.

Вид слепого Гомера настроил императора на философский лад. Он подумал: насколько разное у тех, кто гуляет в этом парке, положение. Гомер жил раньше всех, и потому имена Наполеона или, скажем, Галилея для него пустые звуки. Тот же Галилей должен бы знать о Гомере, но не о Наполеоне. А самому императору ведомы все те, кто жил раньше него, и не ведомы, кто будет жить после.

Галилей с мрачным видом бродил по аллее. Вот уж с кем отношения никак не складывались. Конечно, к ученому можно быть поснисходительнее — к наукам император всегда питал некоторую слабость. Правда, Галилей — итальянец, а это почти то же самое, что англичанин. Но вместе с тем даже среди англичан попадаются иной раз достойные люди.

Наполеон поднялся и пошел по аллее дальше, направляясь к самому молодому. Вид у того был какой-то потерянный, если не сказать — затравленный. Несколько дней его не было видно. Неужели и в самом деле ему удалось совершить побег и хоть на короткое время вкусить свободы?

Конечно, не к лицу императору Наполеону проявлять любопытство. Но в данном случае можно отбросить условности. В этом доме-клетке все равны, и император такой же узник, как и все остальные…

Кандидат наук в этот момент занимался тем, что внимательно изучал высокую стену, окружавшую двор. Стена была красного цвета, высокой, и над одной из сторон поднимались высокие остроконечные башенки с узкими окнами. Они вызвали у эколога смутные воспоминания о доме-особняке, который он видел, борясь со сном, из окна джипа, увезшего его из комнаты милиции станции метро «Дмитровская».

— В саду Тюильри, возле моего дворца, розы получше, — внезапно прервал его наблюдения голос.

— Разве вы живете не в Лувре? — поинтересовался, ободрившись, кандидат наук и на всякий случай добавил: — Ваше Величество.

Во взгляде императора он вдруг уловил некоторое удивление, которое, впрочем, быстро погасло.

— Ах да, — сказал Наполеон. — Вы мне уже говорили, что не бывали в Париже вашего времени, но должны бы знать, что в Лувре жили последние Валуа, которых сменил король Генрих, первый из Бурбонов на французском престоле. Ведь Генрих IV — ваш современник. Потому-то вам и кажется, что и я тоже должен жить в Лувре.

Император сделал пренебрежительный жест и продолжал:

— Но я никогда не любил этот каменный мешок, как и Версаль. Впрочем, это название вам не знакомо. Версаль построили уже при короле Людовике XIV, внуке Генриха IV. Как бы то ни было, я предпочитаю дворец Тюильри. Лувр я вижу из его окон. Может, вам небезынтересно, что в начале девятнадцатого века Лувр именуется Музеем Наполеона?

Кандидат наук обдумал такое сообщение. А не спросить ли этого человека прямо, пронеслось в голове у эколога, за кого они все меня принимают? Кстати, когда жил король Генрих IV? Вроде бы в XVI веке… Или в XVII? Значит, тот, за кого меня принимают, подумал эколог, должен иметь какое-то отношение к той эпохе.

Император милостиво взял научного сотрудника под локоть.

— Мой молодой друг, — продолжал Наполеон. — Я уже не раз говорил вам, что здесь вы единственный человек, к кому я чувствую искреннее расположение. Больше того — доверие.

— Можете не сомневаться, Ваше Величество, — ответил эколог, — эти чувства взаимны.

Он почувствовал, как пальцы императора вдруг крепко сжали его руку.

— Мы все отметили, что несколько дней вас не было, — произнес Наполеон. — Неужели вам в самом деле удалось…

Император поднял голову и устремил взгляд куда-то в сторону. Кандидат наук проследил за направлением взгляда. Оказалось, Наполеон смотрел на край противоположной стены.

Секунду эколог размышлял, что ответить.

— Да, Ваше Величество, — сказал он. — Мне действительно удалось посредством хитроумной уловки вырваться отсюда. Увы, всего лишь на несколько дней.

Пальцы Наполеона сжали его руку еще сильнее.

— Ну и что там, за стеной? — неожиданно резко спросил император.

Что ответить? На этот раз эколог раздумывал дольше.

— Совершенно чужой для вас мир, Ваше Величество, — сказал эколог осторожно.

Глаза Наполеона сверкнули.

— Но это хотя бы Франция? Скажите!

Кандидат наук медленно покачал головой.

— Нет, Ваше Величество. Это совсем другая страна.

Взгляд императора потускнел.

— Увы, я это предполагал. Ведь никто здесь не говорит по-французски. А жаль! Если б это была Франция, стоило мне только бросить клич о помощи, и мой народ снес бы любые стены. В тот же день я снова был бы в Тюильри, а мерзавцы расстреляны без суда. Жаль!..

Эколог раздумывал, что сказать в ответ. Наполеон его опередил.

— Как случилось, что вы снова здесь?

— Ваше Величество, — начал кандидат наук, взвешивая каждое слово. — Это очень долгий рассказ, и многому, боюсь, вы просто откажетесь верить.

Император усмехнулся, отпустил его руку, отступил на шаг и оглядел эколога с головы до ног.

— С вами что-то случилось! — произнес он резко. — В вас нет прежней искренности. Вы переменились за эти несколько дней!

Кандидат наук не нашелся, что ответить. Наполеон холодными глазами оглядел его, резким движением убрал мобильник-переводчик в карман сюртука, пожал плечами, заложил руки за спину и ушел по аллее вперед.

Эколог проводил его взглядом. Жаль, что его ответ так разочаровал императора, и толком ничего узнать не удалось. В чем-то он допустил ошибку. Ладно, может быть, еще удастся наладить контакт с Его Величеством…

А уже после прогулки, когда он вновь оказался в комнате с балдахином, ко всему удивительному, что довелось кандидату наук пережить за это утро, добавилось еще несколько необъяснимых событий.

Сначала его поразила Виктория, принесшая стопку бумаги и чернильницу с гусиным пером.

— Это еще зачем? — вырвалось у эколога.

Во взгляде девицы проявилось безграничное удивление.

— Да разве вы не собираетесь писать, сударь? Прежде после прогулки вы обычно брались за перо. Впрочем, дело, конечно, ваше, — она покачала головой. — Бывает, наверное, что настроения нет…

Кандидат наук промолчал. Ладно, постепенно он разберется и с этим.