Дневники голодной акулы

— Да?

— Да. Пока ты свои пять штук не заработала.

— А, — с улыбкой сказала Скаут, — мои денежки.

— Поразительно, но у тебя цвет лица восстанавливается.

Она рассмеялась влажным смехом.

— Это потому, что ты точно знаешь, что следует сказать девушке.

Я порылся в своем рюкзаке.

— С курицей или с ветчиной?

— Ух ты!

— Ну, так как?

— Давай — с курицей.

— Хорошо. Сейчас выпущу Иэна. Пусть пописает на какой-нибудь журнал.

Иэн неторопливо вылез из контейнера и затрусил прочь, время от времени принюхиваясь к выложенным из книг стенам. — Слишком далеко не уходи, — сказал я ему вослед.

Его хвост слегка дернулся, давая мне понять, что я не имею права приказывать ему, как себя вести. Он исчез в книжном проеме.

Скаут испытывала что-то вроде посттравматической опустошенности — она медленно жевала свой сэндвич, глядя в никуда. Решив, что будет лучше дать ей успокоиться, я уселся, прислонясь к стене.

Я взял верхний телефонный справочник из стопки и раскрыл его наугад. Рекламы фирм, обслуживающих свадьбы, чистящих ковры и портьеры, сдающих в аренду автомобили, обеспечивающих автобусные и железнодорожные переезды. Изображение женщины в модной шляпке, грузовика с логотипом транспортной компании, гитары, механизированной ванны с подъемником для инвалидов. Все вполне обычное. Скаут была права: это были просто «Желтые страницы» — привычные рекламы банального бизнеса, без единого следа записей шариковой ручкой, испещрявших в туннелях все вплоть до мельчайшего клочка. Просто обыкновенные справочники. Тот факт, что кто-то использовал их, дабы сделать желтый сводчатый потолок, в конце концов, ничего на самом деле не означал. И сами туннели… Неужели невозможно создать лабиринт из уложенной в стопы бумаги? Пусть это ненормально, глупо, сопряжено с бесполезной тратой времени и сил, но все-таки это — возможно.

Отложив телефонную книгу в сторону, я принялся за свой сэндвич.

Как все меняется за одни сутки, за двадцать четыре часа. Уставившись в пространство, я вдруг заметил, что на задворках моего сознания поднимается легкий плавучий обрывок какой-то мелодии. Это заставило меня подумать о том, что расположенные в темных закоулках нашего сознания тайные вычислительные центры постоянно выполняют свои собственные секретные программы. Порой, возможно, нам удается уловить отзвук того, что там происходит, например эту мелодию, пробивающуюся к свету, или какую-то фразу, или образ, или, может, просто настроение, легкое отражение чего-то неясного, не понятого. Это чувствуешь нутром, а в яркий, четкий мир сознания это не попадает.

Я снова посмотрел на купол потолка, на Скаут, по-прежнему жующую с отсутствующим видом.

Как я дошел до этого? Долгое время я был совершенно никем, ничем, а теперь вдруг оказался здесь, в этом странном месте. Превратился в искателя приключений и даже переспал с хрупкой и в то же время сильной девушкой, в мозгах у которой засела какая-то штуковина. Где я нашел все это? Возможно, мне это послал настоящий Эрик Сандерсон, автор «Фрагмента о лампе». Может, я нашел его старый реквизит? Костюм летучей мыши, бронемобиль и все его остроты — и теперь расхаживаю в «чужих башмаках»? Или, возможно (просто — возможно), это было реальностью? Вот во что мне хотелось верить. Прежде я был чем-то одномерным, чем-то таким, что всегда ошибочно принимал за тень, но, может быть, переживание всех этих событий помогло мне обрести новые грани? Я гадал, что еще могло бы произойти здесь, внизу. Кем я мог бы стать, если бы все эти потери, неудачи прошли стороной?

— Кажется, я знаю, что это такое. — Да?

Я проследил наш маршрут по карте —

— Думаю, мы находимся в «а».

— Очень хорошо, — сказала Скаут с улыбкой. — Видишь? Я знала, что ты справишься.

Получаса, проведенного в тишине и спокойствии, хватило для того, чтобы холод в ее глазах растаял. Если не считать какого-то легкого опасения, которое вполне могло мне и померещиться, Скаут снова была в форме. Плюс к этому, Иэн опять находился в контейнере, мрачнее грозовой тучи, а я только что продемонстрировал свои вновь приобретенные навыки в чтении карт. Насколько можно было судить, нашей команде удалось удержаться на курсе, и мы добрались до «а».

Помещение «а» выглядело немного меньшим, чем «р», и гораздо менее аккуратным — пол устилали смятые и покосившиеся кипы бумаг, исписанных шариковой ручкой. В точности как в «р», освещение здесь обеспечивалось единственной свисающей с потолка лампой, а стены были сделаны из книг в твердых обложках, уложенных, как кирпичи. Однако по большей части эта искусная работа была скрыта за кипами исписанной бумаги, наваленной у стен и доходящей до пояса или до плеч. Посреди комнаты стояла винтовая лестница, уходившая в потолок. Лестница была сделана из старых книг в кожаных переплетах, каждая из которых была размером с тротуарную плиту, и выглядела не слишком изящной, но функциональной и надежной. В самом верху лестницы, в шести или семи футах над нашими головами, находилось нечто вроде маленького уступа.

— Вот мы и дошли, — сказала Скаут, указывая на этот уступ.

— Это туда нам надо забраться?

— Это конец следа.

— А что там, наверху?

— Увидишь примерно через тридцать секунд.

Похоже, наше путешествие закончилось.

Я услышал шум. В темном углу комнаты со скользящим шуршанием рассыпалась стопа бумаги.

Скаут посмотрела на меня. Я посмотрел на Скаут.

— Что это такое?

Опуская распрямленную ладонь, она подала мне знак понизить голос.

— Там что-то есть?

— Смотри, — сказала она, — вон там.

Рядом с рассыпавшейся стопой зашевелились бумаги. На мгновение они приподнялись, затем снова осели. Несколькими секундами позже это произошло снова, а потом мы увидели рябь — что-то двигалось под нагромождением страниц, огибая край комнаты. Скаут уперлась рукой мне в грудь и одними губами произнесла: «Назад». Как можно тише мы стали пятиться к выходу.

— Нет, это не он, — сказал я. — Он же не может пробраться в…

— Есть здесь кто? — спросила Скаут.

Шуршащее движение под кипами бумаги прекратилось. Последовала дрожь. Холм листов и страниц стал куполообразно подниматься, словно пузырь. Затем со всплеском рассыпающихся бумаг наружу вырвался человек.

— Как вы сюда попали? — спросил этот человек, уставившись на нас.

Скаут глубоко вздохнула и уронила руки по бокам.

— Эрик Сандерсон, — сказала она. — Доктор Трей Фидорус.

24

Целитель языка

Я размышлял над выражением «семенной фонд».

Наверное, должны были бы существовать определенного рода садовники, которые время от времени навещали бы старых «книжных червей», чтобы приводить их в порядок, подрезать, формировать крону, потому что реальный доктор Трей Фидорус был диким, заросшим и спутанным, как заброшенный сад. Его густые темные с проседью волосы напоминали шевелюру Эйнштейна и торчали, как перья, в разные стороны. Одна шариковая ручка была зажата у него в зубах, две другие засунуты за уши, а еще несколько скрывались в колтунах волос, делая его голову похожей на пушистый кактус. Синие, черные, красные и зеленые шариковые записи покрывали тыльные стороны его ладоней, ползучими лозами обвивали запястья и предплечья, устремляясь к закатанным рукавам, которым тоже досталось. Скомканные листы бумаги торчали из карманов его черных брюк и покрытого пятнами изношенного халата. Выглядел он мелковатым, и было ему, вероятно, под семьдесят. Резкий свет единственной лампы слабо пробивался через его волосяную крону, из-за чего создавалось впечатление, что ты смотришь на человека, разглядывающего тебя из глубины шкафа. Я заметил только, что лицо у него морщинистое и коричневое, как резиновый мяч, только гораздо более подвижное и живое. Оно напомнило мне одну из тех больших игрушек-пружин, которые могут самостоятельно спускаться по лестнице, и у меня возникло чувство, что оно всю жизнь растягивалось выражениями ужаса, наслаждения, восторга и черт знает чего еще. Что до глаз, то я видел лишь пару больших очков в черной пластмассовой оправе, вроде тех, что Майкл Кейн носил в шестидесятые. [35]