Призрак Малого Льва

— Заметил, — шепнул Нрис, — тога уже белая, — сообразил, сволочь, с кем имеет дело. Но белый — это еще не сиреневый. И не голубой. Уж как-нибудь вырвемся из этого общежития.

— И много вас там? — спросил Ольгерд.

— Много, — был короткий ответ.

— А мы тогда зачем?

— Эллой Энгтри — открытая система. Закрытые системы нежизнеспособны. Мы должны жить и расти.

— До какого предела?

— Предела пока нет. Эллою Энгтри еще далеко до великого эллоя Магусты. Магуста сильнее и может поглотить Энгтри, как всех остальных. Нам надо расти.

— Ясно, — усмехнулся Нрис, — законы у них как у простейших на заре эволюции. Только питаются они не органическими молекулами, а высшими млекопитающими, типа таких дураков, как мы с тобой. До чего же Создатель любит повторяться! Фантазии ему что ли не хватает?

— Послушай, — начал было Ольгерд, пытаясь выудить из призрака как можно больше информации, — а если…

— Убирайтесь отсюда! — вдруг выкрикнул призрак своим, знакомым голосом, застывшее лицо его исказилось, — вы что, не понимаете, что он сожрет вас?!

— Кневх! Это ты?!

— Валите отсюда! Он сильнее! Не надейтесь на свою силу!

— Кневх, мы должны узнать как можно больше!

— Вы не успеете.

— Скажи только, он очень опасен?

— Он растет как снежный ком.

— Его можно уничтожить?

— Его может уничтожить только Магуста. Она сильнее.

— Это что еще за тварь?

— Это матка. Она отпочковывает всех, она же их и поглощает с новой информацией. Энгтри последний, кто остался, скоро она сожрет его.

— Где она сама?!

— Не знаю. Во всяком случае, не на Пьелле. Отсыпается она на необитаемых планетах, дальних, холодных. Лет по триста. А потом бодрствует на обитаемых.

— Она еще и Прыгунья? — усмехнулся Нрис.

— Она быстро обучается, — мрачно сказал Кневх, — когда-то поглотила Прыгуна, теперь вся галактика у нее в кармане… Ольгерд!

— Кневх посмотрел с ужасом, — исчезни, ради всего святого! Она еще не питалась эрхами. Представляешь, что будет, если она сожрет тебя?!

— Значит, Энгтри — щенок по сравнению с этой Магустой?

— С ней — да. Но вам от него не вырваться!.. Ну вот!

Как и в рассказе Кера, тога белым киселем стала стекать с грузного тела Кневха. Лицо его снова окаменело. Совершенно бесцветным, посторонним голосом он сказал:

— Вы пойдете со мной.

— Хватит, — заявил Нрис, — рвем отсюда к черту, — нечего эту липкую дрянь кормить Прыгунами и эрхами. До таких деликатесов она еще не доросла.

Не имея никаких возражений, Ольгерд кивнул и напрягся. Происходило это всегда как бы помимо его сознания. Он концентрировал всю энергию в солнечном сплетении и представлял черный узкий канал или трубу. В конце этой трубы была цель. Он не знал, какая сила его переносит, в его задачу входило только подчиниться этой силе.

На этот раз трубы не возникло. Он завис где-то в черной невесомости, потом, словно отброшенный батутом, вернулся обратно. Руэрто стоял рядом, нервно насвистывая похоронный марш. Белый кисель подбирался к ногам.

— Азол предупреждал, что эта тварь многомерна.

— Знаю. Давай попробуем вместе.

Они обнялись и все сделали так, как договорились, как давно отрепетировали и отработали. Все у них получилось хорошо, даже в канал вошли. Только вырваться не удалось. И на этот раз удар был больнее. Ольгерд упал на землю, ощущение было такое, словно его хлестнули сразу по всем частям тела, по каждому суставу и каждой клетке в отдельности. С минуту он приходил в себя.

— Это называется «вата», — иронично заметил Нрис, помогая ему встать, — когда канал перекрыт.

— Ничего себе, вата! Как будто между жерновов пропустили.

— Через «вату» можно вырваться только на «фиолетовой молнии». И то не всегда. Кера, пожалуй, смог бы.

— А ты?

— Я? Даже пробовать не хочу. Мне такие оплеухи не нравятся. Держи сферу, Ол, он что-то слишком шустро нас заливает.

Нрис держал поле с радиусом в три метра, на весь объем пещеры. Белый кисель обволакивал ее на четверть. Они стояли как будто на дне большой чаши.

— Ладно, — сказал Ольгерд, — вариант номер три, — пусть попробует взять нас на измор.

Он присоединил свое поле к полю Нриса. Скоро они оказались в белом шаре. Целиком. Как птенцы в скорлупе. Только после этого давление на поле стало расти. Эллой захватил их, как удав, и теперь пытался переварить. У Руэрто от напряжения выступил пот на лице, Ольгерд чувствовал себя не лучше. Напарник все еще пытался шутить.

— Кажется, нам придется изучить его более глубинно. Изнутри, так сказать… И что мне не сиделось в теплой ванне? Любопытство проклятое!

Ольгерд устал, но чувствовал, что всеобщие усилия каким-то образом уравновесились. Голодный эллой не мог расколоть их сферу как орех, он тупо давил на нее со всех измерений, и вопрос был только в том, кто первый сломается.

— Помолчи, Ру, — посоветовал он, — экономь силы.

Неизвестно, сколько длилось это противостояние. Время потеряло всякий смысл. Они стояли, обнявшись, поддерживая друг друга, по очереди давая друг другу отдыхать. Шар медленно, но верно сжимался вокруг них.

— Может, все-таки рванешь? — спросил Ольгерд, — на «фиолетовой?»

— А ты как же?

— Послушай, мы ведь кое-что узнали. Неужели зря?

— Не паникуй, Оорл. Я все снял на камеру. Камеру он не сожрет.

— Пока ее найдут…

— Я оставил матушке красочное послание. Завтра утром она его получит.

Ольгерд молча держал давящую сферу, ему уже слабо верилось, что им удастся выбраться. Но это входило в область запланированного риска, и удивляться тут было нечему. Знали, на что шли.

Перед глазами проносились виденья из далекого детства и беспечной юности: мама в домашнем халате, Алина с ранцем и бантами в легких пушистых волосах, отец достает из рюкзака подарки, маленькая Ингерда у него на коленях и болтает ногами в белых гольфах… прекрасная Зела в старинном платье в замке Оорлов, они танцуют при свечах. Он хотел любить ее, он хотел быть самым нежным, у него ныло сердце от желания, как будто желание рождалось в сердце, а не там, где предназначено природой. Как же сильна была тогда его обида, если сейчас, перед смертью, он вспоминает именно это?