Большая планета. Дилогия (Большая планета. Плавучие театры)

К реке подступила гряда низких холмов — в ее приютился городок Порт-Оптимо. По причинам, известным только им самим, обитатели этого прибрежного населенного пункта говорили на никому не понятном тайном языке и притворялись, что не понимают общеупотребительный диалект. Время от времени Замп давал представления в Порт-Оптимо, но здешние спектакли не приносили практически никакой прибыли, ибо каждый раз, когда владелец театра пытался торговаться с местными жителями по поводу стоимости товаров, которыми те платили за вход, они отказывались понимать его доводы. Сегодня дул свежий попутный ветер — Замп решил не останавливаться.

На следующий день судно миновало города Ветербург и Фвыль, а ближе к вечеру пришвартовалось во Фьюдурте — в месте впадения Суаноля в Виссель. Как правило, Замп не плавал на север дальше Фьюдурта, первоначально основанного купцами в качестве перевалочного пункта для грузов и товаров, доставленных вниз по течению Суаноля с Бартельмийского нагорья; отсутствие в этом городе каких-либо загадочных предрассудков или капризных запретов было, само по себе, почти уникальной особенностью.

Здесь представление труппы Зампа принесло полный сбор — публика воодушевленно аплодировала новой музыкальной комедии.

Наутро судно Зампа снова направилось на север; весь день его окружала унылая равнина, плоская и почти безжизненная, если не считать редких кочек дрока и порослей голого гранатового кустарника. Вечером на фоне заката появилось синевато-серое очертание Стеклодувного мыса — за ним к Висселю присоединялся другой большой приток, Лант. Кочевники сторонились этих мест, и Замп решил, что судно могло безопасно провести ночь, будучи привязано к толстому сучковатому стволу приливника, спустившего корни в реку с западного берега.

На протяжении всего следующего дня ветры дразнили Зампа, налетая короткими порывами то с одной, то с другой стороны на лихорадочно хлопавшие и тут же бессильно опадавшие паруса. Замп уже приготовился провести еще одну ночь на реке, но ближе к вечеру стал крепчать свежий бриз. Замп приказал дозорному занять место на верхушке мачты, и огромный тупой нос плавучего театра снова принялся подминать под себя речную рябь, вздымая бледную пену.

С заходом солнца, однако, ветер снова ослабел, и теперь его едва хватало на то, чтобы противостоять течению — а до Стеклодувного мыса и Лантина оставалось еще больше десяти километров. Раздраженный капризами погоды, Замп распорядился пристегнуть волов к вороту. «Миральдра» снова двинулась вперед, расталкивая спокойно блестящую, как шелк, воду.

Замп держался ближе к западному берегу, чтобы судно не сносило направо течением Ланта. Темная масса Стеклодувного мыса нависла над головой, и на ее дальнем склоне появились мерцающие огни Лантина. Замп круто повернул налево, чтобы воспользоваться вихревым противотечением, вызванным впадением Ланта в Виссель; «Миральдра» тихонько проскользнула вдоль лантинского причала и пришвартовалась, почти уткнувшись носом в корму «Золотого фантазма».

В каюте Пеплошторма было темно; по сути дела, весь его театр спал — горели только клотиковый огонь на верхушке мачты и несколько полуприкрытых потайных фонарей на бортовых поручнях.

Как только швартовы бросили на причальные тумбы, Замп ушел к себе в каюту и нарядился в самый роскошный костюм: бледно-голубые бриджи с пуфами, подобранные складками на коленях, черный сюртук с наплечниками и белую рубашку с воротником и манжетами, прихваченными застежками из железной фольги. Он вынул из шкафчика прекрасную синюю шляпу, почистил ее щеткой и отложил в сторону. За пазуху капитан засунул чистый носовой платок и футлярчик с ароматическими шариками. Причесав светлые кудри, Замп отрезал несколько строптивых волосков, торчавших из козлиной бородки, нахлобучил шляпу на голову и промаршировал на берег.

Правила вежливости требовали, чтобы Замп нанес визит Гарту Пеплошторму на борту «Фантазма» — обязанность, от выполнения которой Замп охотно уклонился бы. Но зачем напрашиваться на презрительные насмешки соперника? Показное соблюдение приличий могло послужить подспудным и, в конечном счете, более удовлетворительным средством самоутверждения, нежели пренебрежение этикетом.

Замп взошел по трапу на борт «Золотого фантазма Фиронзелле» и, остановившись, посмотрел по сторонам. Вместо того, чтобы сторожить трап, вахтенный сидел у клетки для убийц и точил лясы с заключенным. Больше никого на палубе не было. Вахтенный неохотно поднялся на ноги и неторопливо направился к Зампу — удивленный таким отсутствием уважения и дисциплины, тот ожидал его, подняв брови. На борту «Очарования Миральдры» дела делались по-другому.

Матрос узнал Зампа и почтительно прикоснулся ко лбу кончиками пальцев: «Добрый вечер, сударь! Боюсь, что маэстро Пеплошторм развлекается на берегу. По сути дела, я был бы не прочь поменяться с ним местами».

Замп отреагировал на сообщение холодным кивком: «И где, по-твоему, его можно было бы найти?»

«По поводу его местопребывания можно только строить догадки — более или менее обоснованные. Достопочтенные лантинские обыватели утоляют жажду в пяти тавернах, из коих самой высокой репутацией пользуется «Хмельной стеклодув». Логично было бы предположить, что маэстро Пеплошторма следует искать именно в этом заведении».

Замп снова огляделся: «Надо полагать, маэстро Пеплошторм дает ежедневные представления?»

«Так точно, сударь — причем я никогда еще не видел, чтобы он уделял столько внимания деталям. Спектакли заслужили положительные отзывы».

Из клетки послышался голос: «Эй, надзиратель! Который час?»

«Какое тебе дело? — отозвался вахтенный. — Тебе все равно некуда спешить». Ночной сторож подмигнул Зампу: «Кровожадная бестия, каких мало! Не желаете ли познакомиться? Маэстро Пеплошторм уплатил за него десять железных грошей. Религиозные предубеждения не позволили гражданам Лантина отрубить ему башку».

Замп подошел к клетке, заглянул в нее и увидел заросшее черной бородой лицо с парой блестящих глаз: «Впечатляющий субъект. В чем заключались его преступления?»

«Разбой, грабежи, всевозможные зверства и убийства. Тем не менее, в общем и в целом, парень что надо».

«В таком случае, где мое пиво?» — поинтересовался узник.

«Всему свое время!» — отрезал вахтенный.

Замп спросил: «Таким образом, маэстро Пеплошторм намерен поставить трагедию?»

«В ближайшее время у нас будут показывать «Эмфирио» — скорее всего, в связи с конкурсом. Заключенный отказывается учить свою роль, упрямая скотина! Тем не менее, на его месте я тоже не проявлял бы особого интереса к выступлению на сцене».

«Надзиратель! — снова возмутился узник. — Мне пора промочить горло!»

«Подождешь. Ты запомнил реплики?»

«Запомнил, запомнил... — проворчал убийца. — И что теперь? Придется повторять вслух?»

«Таковы указания маэстро Пеплошторма».

Бородатый разбойник продекламировал — монотонно и презрительно: «Принц Орхельстайн, как подло ты меня предал! Имя твое опозорено отныне и навеки! Никогда тебя не полюбит Руземунда, как бы ты ни украшал себя жемчугом и блестящим железом! Мой призрак, промозглый и ужасный, встанет между вами, как только ты попытаешься заключить ее в объятия! Лишай же меня жизни, Орхельстайн... Что там дальше? Я забыл».

«Гм! — прокомментировал вахтенный. — Далеко не убедительный стиль исполнения. И все же, почему бы я отказал тебе в кружке пива?»

«Спокойной ночи вам обоим!» — сказал Аполлон Замп и спустился по трапу. Он прошелся по набережной, где оранжевые факелы пылали перед ларьками, торговавшими жареной беложивицей, розовыми леденцами в кульках и шашлыками из опаленных на гриле мидий. Дальше вдоль причала темнели силуэты других плавучих театров; Замп не мог с уверенностью распознать их в темноте, но ему показалось, что ближе всех пришвартовалась «Хризанте», принадлежавшая Лемьюриэлю Боуку.

Поперечная вывеска над набережной оповещала о местонахождении таверны «Хмельной стеклодув» — сооружения из бурых стеклянных кирпичей и ссохшихся бревен. Замп зашел туда и оказался в просторном помещении, озаренном двадцатью стеклянными фонарями: красными, синими и зелеными. На скамьях за длинными столами и в разделенных перегородками альковах теснились горожане в халатах до колен и плоских широкополых шляпах, а также приезжие из состава команд и трупп плавучих театров. Теплый воздух дрожал от восклицаний, смеха, звона бокалов и подвывающего пиликанья, которое здесь называли музыкой. Яркий свет фонарей искрился, отражаясь от бесчисленных стеклянных безделушек и побрякушек. У керамической стенки с нишами, пышущими раскаленными углями, поджаривалась, медленно вращаясь на вертеле, половина говяжьей туши. Обнаженный до пояса повар, раскрасневшийся и блестящий от пота, поливал мясо соусом из поддона, вырезая длинным ножом куски, заказанные посетителями. На возвышении в дальнем конце помещения сидел ансамбль — четыре кочевника в красных с коричневыми узорами шароварах, черных кожаных куртках и черных бархатных шапочках набекрень. Пользуясь концертиной, визгливым скриделем, глухо постукивающим двусторонним барабаном и гитарой, они заиграли быструю синкопированную мелодию, под которую матрос, изрядно нагрузившийся пивом, торжественно пытался станцевать джигу — без особого успеха.