Федор Трофимович и мировая наука

- А вы куда сейчас?

- В Куня-Ургенч. Потом домой. До темноты чтобы успеть.

- А других самолетов не бу-дет?

- Завтра с утра только. Я задумалась. От Куня-Ургенча до нашего кишлака совсем близко. Не лучше ли заехать к нашим, предупредить Седова и все рассказать? А то получается, как маленький ребенок - бросилась в Москву. Да у меня и денег нет долететь до столицы - в джинсах и ковбойке. Надо поговорить с ребятами. Если я от них скрою такое открытие - они мне никогда не простят. И правильно сделают.

- Ген, а вам разрешат меня до Куня-Ургенча подбросить?

- -А почему нет? Командировка с собой?

- Командировка есть.

- Зайдите к диспетчеру. Скажите, я согласен. Давайте я свер-ток пока подержу. Тяжело, наверно.

- Нет, что вы, совсем не тяжело, - Я прижала к себе рулон, будто испугалась, что Гена его отнимет.

- Дело ваше. Храните свою военную тайяу.

- Да нет, тут ничего особенного, - сказала я. - Вы без меня, пожалуйста, не улетайте.

- Не в моих интересах. Вдвоем. лететь веселее.

Диспетчер оказался покладистым; не прошло и десяти минут, как я сидела рядом с Геной в уютной кабинке ЯКа, словно в такси, и прощалась с Туйбаком. Синее море осталось сзади, и снова потянулись зеленые заросли дельты, исчерченные зигзагами протоков.

- Ондатры тут много, разводят ее, - сказал Гена.

Я кивнула головой. Обеими руками я придерживала на коленях рулон и пакет с зеленым чаем, который я все-таки не забыла купить в Ургенче. "А вдруг ковер потеряет свою силу?" - испугалась я.

- Так вам прямо в Куняг?

- Нет, наша партия в кишлаке.

- Как же, знаю, сказал Гена. - Я туда позавчера врача возил. Могу там сесть,

- Серьезно?

- А что тут несерьезного? Сяду - и все. Потом как-нибудь в гости приеду. Чаем напоите?

- Ой, конечно напою! - сказала я.

Гена был прямо ангелом. Так бы мне еще час шагать, если не подвернется попутный грузовик. Вот я сейчас вылезу из самолета - мои все удивятся несказанно: в собственном самолете прилетела, а я им скажу: "У меня есть самолет и похлеще, без шуток". И тут-то он и полетит...

Гена приземлился на ровном такыре у самых палаток. Пока мы тормозили, вся партия сбежалась к самолету. Они сначала никак не могли догадаться, кто и зачем к ним прилетел, а когда я выпрыгнула, в самом деле удивились, и Ким - я этого ожидала - сказал:

- Смотрите, летает в собственном самолете. Уж не заболели ли вы, мадам Рокфеллер?

- Нет, не заболела, - сказала я. - Все в порядке, насос привезут через два дня, а я сделала удивительное открытие, и мне теперь поставят памятник.

- Давно пора, - сказал Ким.

- Чаю хотите? - спросил Седов у Гены.

- Нет, пора лететь. А то до темноты не доберусь до Ургенча.

Меня возмутило равнодушие геологов.

- Я не шучу, - сказала я. - В самом деле со мной произошла совершенно удивительная история.

- Где?

- В Туйбаке.

- Чего ж тебя туда занесло?

- Так вот, в Туйбаке я нашла такую вещь, что сегодня же вы, Седов, отправите меня в Москву, в Академию наук.

- Разумеется, - сказал Седов. - Отправлю. Ты сегодня долго была на солнце? Перегрелась?

Я в гневе разорвала шпагат, газеты рассыпались, и коврик послушно лег у моих ног.

- Где-то я его видел, - сказал задумчиво Гена.

- В Туйбаке, - ответила я.

- Так это психованного деда машина...

- Вот-вот, все вы так думаете. А как насчет моих умственных способностей?

Я встала на коврик и подумала из всей силы: "Лети!"

Дальнейшее произошло в какие-то доли секунды, причем я не сразу сообразила, что же все-таки произошло. Я так боялась, что коврик вообще не полетит...

Коврик взмыл к небу, я не удержалась на нем; падая, успела ухватиться за угол, коврик порвался, кончик его остался у меня в руке; я шлепнулась на землю, и когда открыла глаза, коврик, как воздушный змей, парил высоко над нами, удаляясь, как положено говорить в таких случаях, в сторону моря.

- Назад! - кричала я, не чувствуя боли от падения. - Вернись немедленно! Да держите вы его! Ловите! - Это я кричала Гене.

- Разве догонишь? - разумно сказал Гена. - У него скорость не меньше трехсот.

И тут я заревела. Я сидела в песке, сжимая в кулаке уголок ковра; все утешали меня, еще не осознав, какую потерю понесла мировая наука, а я, дура, преступница, беспомощно ревела.

И теперь, хотя Ким говорит, что мне можно поставить памятник и за тот кусочек, который попал в Москву и на основе которого пишутся минимум три докторские и десять кандидатских диссертаций, который изучают два НИИ и одна специальная лаборатория, я все равно безутешна.

Только вот надеюсь, хоть и не очень, что коврик вернулся к Федору Трофимовичу и обиженный старик скрывает его пока от ученых и корреспондентов ведь сколько их у него побывало, а он им ни слова.