Взгляды (СИ)

Есть одна обязательная черта, присущая верующим людям - верность обрядам и ритуалам, священность. Ведь, именно в них вера предметно, материально обозначает себя. Нельзя верить во что-то просто так, для себя, не воспроизводя ритуалы, ведь вера по сути своей - коллективный ритуальный продукт. Новыми ритуалами атеистов - ритуалами светлого будущего - стали для нас пионерские линейки, клятвы, песни, горны, барабаны, праздничные демонстрации и священная дань памяти героям. В них мы обозначали верность светлой идее, в них мы укреплялись в новой вере. Новые ритуалы были адресованы новым "богам" - нам самим будущим! - чистым, и светлым.

Вам не нравится слово "ритуалы"? - Замените его своим, по своему усмотрению. Подберите такое, которое охватывало бы линейки, клятвы, песни, горны, барабаны. Главное, чтобы оно содержало в себе искренность и святую приверженность.

Я вновь просматриваю эпизод с колышущейся рекой, дедушкой и бабушками, смотрю, как на меня надевают колышущийся крестик... и задумываюсь.

На самом деле не в бога меня посвятили в тот солнечный день, а смотрите шире и выше - в веру. Вера, священность - такой же обязательный признак человека-разумного, как образование, труд, культура. В бога ли, судьбу ли, светлое ли будущее. В школе мне привили знания, в семье - культуру, а в той солнечной речушке у крутого лесистого утеса меня приобщили к вере. Пусть через бога, пусть через крестик, но эта неотъемлемая общечеловеческая сущность тогда в меня вошла.

С верой мои родители связывали добро и свет, это я и перенял у них. Для моего крещения был выбран светлый солнечный день. Тот же самый свет затем и проложит мне путь в светлую и радостную пионерию, и неизбежно в новую светлую веру.

Я останавливаю эпизод с колышущимся крестиком, смотрю на него и замираю в тихой грусти... Мда! Спустя несколько лет место крестика займет красный галстук - и это будет естественно и неодолимо.

Снова заглядываю на пионерскую линейку, на ровные ряды ботиночек с брючками и белыми чулочками, галстуки, всматриваюсь в скучающие лица. Отчего скучали? Ох, фантазеры! Оттого и скучали, что с одной стороны считали наступление светлого будущего таким же обязательным, как приход утра после ночи - без таких вот скучных оркестров и речей. А с другой стороны, будущее виделось в образе не простой неинтересной стелы, а взмывающей в небеса ракеты...

Хотя...

Я фиксирую желе Времени на эпизоде с пионерской линейкой. Смотрю на колышущийся пионерский ряд, красные галстуки, большие белые банты... и тень пробегает по моей душе.

С некоторых пор этот светлый ритуал подвергся осмеянию...

Нынешнее "будущее" не стало таким, каким его ждали. Оно совсем другое. Оно не с красногалстучной верой, клятвами, горнами, барабанами, воздвигаемой стелой, письмом. Оно смеется над всем этим. Нынешнее "будущее" совершило какой-то невероятный кульбит...

...Та бетонная стела с письмом не достоит до 2017 года, будет снесена на десяток лет раньше при очистке территории под какое-то строительство. Капсулу спрячут на склад, и очень быстро она затеряется среди стеллажей, поменяются люди, поменяются помещения, складские книги перекочуют в свои архивы, и о капсуле забудут...

Это будет не просто утеря будущего. Это будет обрыв...

Я снова двинул было желе Времени, чтобы взглянуть на себя-маленького, но у меня вдруг занемели пальцы. Я испугался. Я вдруг почувствовал, что не смогу дальше встречаться с малышом взглядами, не смогу выдерживать огонек, светящийся в его глазах.

Он ведь смотрит на меня и думает, что я стал сильным, чистым, высоким, справедливым...

Нет! Где-то когда-то я стал другим... Не им... С какого-то момента своей жизни я перестал смотреть наверх - на себя будущего. Можно, конечно, оправдываться, можно говорить, что изменился не я, а мир, что я-то все тот же - честный и верный. Можно долго отводить глаза в сторону, но... Но малышу этого не объяснишь! Ведь в его глазах я отвечаю за мир, который должен был стать прекрасным.

Должен был стать!

Малыш смотрит на меня, и я ведь не имею морального права в ответ прятать свои глаза... Малыш ведет безмолвный диалог с самим собой - далеким, будущим, словно с богом. Он смотрит на себя-далекого, сверяет себя маленького с ним. Со мной! Подтягивается... Ко мне!

Поэтому стоп! Хватит!

Пальцы, расслабляясь, отпускают края раздвинутого Времени. Толстыми дрожащими языками они начинают наползать на картинку.

Говорят, вредно для жизни копаться в воспоминаниях. Вот и я докопался! На свою голову! Подтягивался, видите ли, я... Веру приплел!...

Вера?! Какая там вера?! Нет веры! В смысле, вот верил когда-то в неизбежность и предопределенность, но оказалось, что нет ничего предопределенного! Вот молодой оратор на митинге у стелы говорит о металлоломе, который собрали пионеры и из которого сделали грузовики... мол для строительства будущего. Хм! Сколько бы дедушка ни городил пристройку к бабушкиной стайке, всегда может прийти человек со спичками и все спалить. То, что бабушка купила корову, не означает, что во дворе непременно, неодолимо будет стоять для нее сараюшка. Так же и с грузовиками... Нет неизбежного лучшего будущего! Нет обязательного светлого будущего! Обязательного, как восход солнца! Сколько бы мы ему ни присягали. Ну как это объяснить малышу?! Он ведь там под надвигающимися пластами Времени продолжает верить и ждать! Как рассказать ему, что грузовики из их металлолома ушли в ржавый утиль?!...

Очень нелегко сейчас писать эти строки. Обрыв священной веры -- это катастрофа. Это потеря большого куска сущности человека-разумного. На этом месте образуется такая же сущностная дыра, какой была бы чернота от отсутствия образования и знаний. Человек - уже просто биологическое существо - не человек-разумный.

...Из-за этой дыры с некоторых пор моя собственная жизнь стала напоминать мне просмотренный фильм. Не мой фильм. Будто это кино не обо мне, будто в этом фильме я - не я, а просто какой-то герой. У меня-маленького была улица, двор, дома, тополя. А у меня большого вырвали этот кусок зыбкого мира. И на этом месте образовалась непроглядная чернота...

Угораздило же меня наткнуться однажды на контейнер со странным желе!... Лучше бы ничего этого не знать...

В любом случае, всё! Фильм закончен. Посмотрел и надо выходить из кинотеатра. На улице теперь другое кино... Жизнь стала без грез... Грезить, ну или там, верить во все, что выше бога, стало немодно и смешно.

Напоследок, боясь встретиться с самим собой взглядом, я косо оглядываюсь на оратора. Зыбким тающим миражом он размывается под сползающими краями полужидких эпох.

Послесловие.

1967 год. В маленьком городке открывают стелу. На торжественный митинг собрали комсомольцев и пионеров. В стелу закладывают капсулу с письмом. Письмом в будущее. Несмотря на торжественность обстановки и парадную форму, выражения лиц просты и обыденны. И даже не заметно, что кто-то волнуется. Только лишь комсомольский секретарь, стоящий на сцене в холодном пиджачке, пафосно зачитывает текст письма. "...Вы, молодые люди коммунистического будущего, не будете знать войн и болезней. Вы поборете бедность и отсталость. Вы будете гулять по тропинкам других планет... Мы, молодежь шестидесятых годов двадцатого века делаем все, чтобы быть достойными вашего великого будущего. Пионеры школ города собрали тонны металлолома, из которого сделаны грузовики и комбайны...".

Голос первого комсомольца города дрожит от напряжения, но только его близкие друзья знают, что пафос у него получается не нарочно. Виной тому продирающий холод и сильное волнение. Они сводят губы и щеки, и молодой человек делает большие усилия, чтобы никто этого не заметил. А волнуется он оттого, что верит в то, что зачитывает. Верит, что пройдут полстолетия и люди будущего откроют капсулу, они возьмут в руки листок, который сейчас держит он. Молодой человек будто ощущает на бумаге будущее тепло их пальцев, пытается посмотреть на письмо их глазами. Как они будут читать? С дружелюбной ли улыбкой, или снисходительно, или, может, затаив дыхание, как читают археологические находки? Неважно как, но это произойдет... Он верит в это...