Взгляды (СИ)

Он был для меня прямо как бог! Где-то на небесах...

Ну не бог, конечно!

М-да!... А ведь получается, что в своем воображении он видел, как "я-большой" сейчас наблюдаю за ним. И, действительно: не я ли сейчас мысленно метал вместе с ним нож и побуждал его повторять упражнение?

Новый смутный клубок прокатился по моей душе. Интересный поворот событий! Отсюда, наверное, и точный взгляд. Однако мне вдруг стало неловко за себя-нынешнего. Я ведь на самом деле не такой, каким он представлял меня. Мне-то виделся почти бог!

М-да! Опять бог! На самом деле в моем детском мире был и бог - тот самый, книжный, внеземной! Хоть и недолго.

Я отодвигаю желе Времени немного назад. Маленькая речушка, пробегающая у склона крутого лесистого утеса. По другому берегу деревушка. Мы с дедушкой в реке. Я - малыш лет шести. Вот дедушка окунает меня в воду с головой. На берегу меня ждут бабушка с крестной. С крестной! Это был день моего крещения. По древнему старообрядческому обычаю - в чистой реке.

Я наблюдаю, как передает меня дедушка бабушкам, как они надевают на меня крестик и белую рубашку.

Сегодня я убежденный атеист, и, конечно, не ради богоискательства вдруг решил вернуться к этому эпизоду... Бог, действительно, какое-то время занимал свое место в моей душе. Но ведь потом исчез, как исчез затем и незримый большой я. И мне захотелось над этим поразмыслить...

Я отвлекаюсь от картинки и начинаю вспоминать.

Вспоминаю, что, действительно, в раннем детстве искренне верил в бога и долго по детским меркам носил это в себе. Искренне молился, общался с ним, слушался его - точнее, всего того, что от его имени нашептывали мне бабушка и крестная. Нет, не подумайте, что я пишу о них с иронией, меня окружали хорошие, добрые и мудрые люди. Они оставили в моей душе долгие и глубокие следы. Они не без успеха учили меня молитвам и разным правилам. Однако, увы, к их сожалению, удержать во мне бога им все же не удалось. Вопреки их безусловному авторитету, понемногу набирающиеся в голове знания, собственные наблюдения и рассуждения стали потеснять там представления о чем-либо сверхестественном. Со временем я стал обнаруживать, что очень часто то, что бабушка называла божьим деянием, на самом деле объяснялось обычными законами природы, о которых мы узнавали в школе. Знания о мироустройстве становились все обширнее, любознательность одолевала все более и более сложные природные загадки, и постепенно я отходил от представления о всевышнем руководстве миром.

Подрастая, я переставал верить в бога, но не потому, что мне кто-то сказал, что его нет, а потому, что уже не мог объяснить себе, зачем миру нужно чье-либо кураторство. Атомы и молекулы двигаются строго по физическим законам, а вместе с ними двигаются малые и большие тела, которые не могут отклониться от движения в сторону по чьей-либо сверхестественной воле. Бабушка замечала перемены во мне, расстраивалась, но что она могла поделать против школьных знаний? Сама-то она выросла без школы. Со мной начала разговаривать мама, которая тоже была верующей. Однако беседы с ней спокойные, вдумчивые лишь укрепляли во мне материализм. Например, совершенно неожиданно для мамы у нас завершился диалог о душе. Она попыталась объясниться со мной моими же школьными аргументами. После смерти, - говорила она, - человеческое существо продолжает существовать даже в физическом смысле. Вот, например, - говорила она, - твое тело состоит из атомов. Когда ты умрешь, твои атомы, испаряясь, понесутся по миру, но ведь это будут твои атомы. Согласитесь, сильно сказано! Для ребенка впечатляюще! Но... Но, - возразил я, - вот летит в воздухе твой атом азота, но ведь он ничем не будет отличаться от других! Мама в замешательстве прекратила тот разговор. Она ничего не смогла объяснить мне, а я только подкрепил свои убеждения новым, родившимся в этом диалоге, аргументом. Точно также без труда я сразил ее в споре о судьбе, в которую она тоже верила. Если есть судьба, - сказал тогда я, - если человеку все в жизни предписано, то, что остается делать богу? Мама смущенно рассмеялась, назвала меня богохульником и ничего больше не ответила. Она опять не смогла ничего объяснить. В дилемме бог или судьба сама она отдавала предпочтение все-таки богу. Это было в ней крепче. Потому она и не стала дальше защищать судьбу. А вот я, как материалист, напротив, в судьбе и уверился. Не совсем, конечно, в судьбе, но в чем-то похожем. А именно, если все в мире свершается по слепым физическим законам, если движение каждой частицы можно математически просчитать, то все в мире предопределено. Нет, это не фатализм, но что-то такое происходящее без участия нашей воли. Хотя, опять же, нет! Вру! Я потому и не стал фаталистом, что во мне крепко жила зацепка и за волю. Вот, купила, например, бабушка корову. Для ее содержания в стайке должна появиться пристройка. О ней, как о чем-то само собой разумеющемся, говорили за месяц до покупки, отводили место на огороде, обсуждали ее размеры и так далее. Будто она там уже стояла - незримо и неизбежно. Фатально! Если есть корова, то, значит, есть и пристройка. Но пока дедушка не взялся за топор, пилу, молоток и гвозди, ничего там фатально, само собой не пристроилось. Даже можно более сказать: не будь дедушкиных рук, никакую корову бабушка покупать бы не стала. Наша предопределенность зависит и от приложения нашей воли - от нашего труда либо праздности.

Вот что стало замещать в моей голове бога. Я не отказывался от него, не перечил бабушкам, когда те на чем-то настаивали, но бог неизбежно вытеснялся окружающей жизнью. Она ведь менялась не по божьей воле. Мы действительно наблюдали улучшения своей жизни, и, главное, участвовали в этом сами - дедушки строили и строили свои пристройки. И поэтому, когда школьные учителя объяснили нам, что в будущем жизнь станет совсем замечательной, в их словах мы нисколько не сомневались. Мы и без их слов были уверены в этом сами. Ведь жили примерами типа той же дедушкиной пристройки, и, более того, на этих же примерах сами понимали, что лучшая жизнь настанет не сама собой, а только через наши руки. Мы, выросшие у земли и верстака, материалисты по жизненному разумению были убеждены, что мир может двигаться вперед только нашими руками - в мозолях, в мазуте, в земле, в коровьем, извините, навозе. И именно вперед! Ведь мы же сами его и двигали. Мы верили, но не во всевышнего, а в свои руки.

Да, тогда бога на небесах и в моих грезах начало замещать светлое будущее. И, подобно тому, как от верующих бог требует праведных поступков, так и мне считалось, что светлое будущее также вправе требовать от нас-тогдашних праведности - жизненных усилий, напряжения и натруженных рук.

Мы обращали взоры не к богу, а к самим себе будущим. Будущим!... А для меня - малыша - предметно бога на небесах начал замещать некий незримый будущий идеальный человек. Ведь это только взрослые могут представлять светлое будущее в объемном, многомерном образе мира. Я же был ребенком, я мог его представить только в образе совершенного человека. И, разумеется, таким же совершенным должен был стать я.

Нет, не подумайте чего-нибудь. Это не сверхамбиции. Просто у меня в жизни появилась предметная осязаемая цель - иной я!

Вера сменила свое содержание. Но осталась. Ведь, переходя в атеисты, бывшие верующие на самом деле без нее не остаются. Напомню наш диалог с мамой о судьбе. Можно образно пересказать его таким образом: до него мы оба верили и в бога, и в судьбу, но как только выявилась их несовместимость, мама осталась верна богу, а я судьбе. Атеисты - это тоже верующие люди, но верят они в судьбу, предопределенность. Неправы те, кто отделяют веру от знаний, проводя таким образом грань между религией и атеизмом. Последние, даже не верящие в судьбу, тоже верят - но в знания. Я же не был стопроцентным фаталистом, я верил еще и в человеческую волю.

И, кстати, еще: не корите маму и бабушку за слабость и поверхностность аргументов. Вряд ли они сумели бы меня переубедить. Выросшие на земле, на конкретном труде они неизбежно в разговорах со мной объяснялись на материалистическом языке. Абстрактные, оторванные от земли понятия, какими манипулируют не знающие ручной труд священники и гуманитарии, бабушке были незнакомы, а маме чужды. Поэтому достаточно было оставаться последовательным в материализме -- единственном языке, понятном людям от земли, плюс набраться обычных школьных знаний, чтобы легко одерживать верх над неустойчивой в их головах метафизикой. Мама как-то с юмором рассказала, что, еще будучи школьницей, она однажды спросила у своей мамы -- моей бабушки, почему по Библии женщина так бесправна. "Что ж ты хочешь? -- отвечала ей набожная бабушка. -- Книги ведь мужики писали, вот под себя они всё и сочинили". Вот так! Никто и никогда не смог бы убедить бабушку, что Библию писали под божественным озарением. В бога она верила, но в озарение нет: озарением ни скотину не накормишь, ни картошку не вырастишь, и не озарением дед строит сараюшки. И потому для бабушки было очевидно, что когда-то давным-давно, когда понадобились книги для молитв, мужики тупо сели и тупо написали их, без всякого озарения - как сараюшку сколотили - и, естественно, под себя! Мои предки верили в бога практично, материально, то есть, вместе с богом они верили и в самих себя - в свою собственную созидательную силу. Скажем, бабушкина вера в то, что ее хозяйство прирастет пристройкой к стайке - это вера уже не в божью помощь, а в дедушкины руки. И потому мой переход в атеизм в их среде - через знания, которые в родне только поощрялись, - был естественен и логичен. А папа? Почему я не рассказываю о нем? - Мой папа был молчун. Он почти не разговаривал на такие темы. Выросший тоже в набожной семье, он легко читал старые церковные книги на древней кириллице, и был твердым патриотом и государственником. Именно поэтому, испробовав несколько профессий, он стал кадровым военным и вступил в партию.