Падает вверх

За окном узким длинным конусом вспыхнула огненная струя. Диск солнца метнулся куда-то вверх и пропал из виду, и вслед за тем Платон Григорьевич ощутил какую-то необыкновенную легкость во всем теле.

— Это невесомость? — спросил он.

— Нет, не полная, — ответил сосед и, повернувшись к рослому пилоту, спросил: — Тормозное ускорение по последней инструкции не помнишь ли какое?

— Три четверти «же», — ответил рослый пилот. — Все страхуют нашего брата.

Прошло минут двадцать, в динамике раздался шорох, и голос командира корабля сказал с какой-то ленцой:

— Окна открыть.

Первое, что увидел Платон Григорьевич, было синее небо вверху и мутная, в пелене облаков, еще покрытая утренними сумерками земля. Земля была над головой, хотя Платон Григорьевич ясно, всем своим существом ощущал, что сила веса прижимает его к сиденью.

Вновь ринулись мимо окон вспышки пламени из реактивных сопел, и все закружилось вокруг. С грохотом пронеслась мимо Платона Григорьевича тележка, скрылась где-то в хвосте самолета.

— Какой нахал! — крикнул рослый пилот. — Вы поняли?

— Это ему так не пройдет! — раздались голоса. — Мы это дело ему припомним! Он что, с ума сошел?

Платон Григорьевич выглянул из окна и опешил. Сзади к самолету приближался лес. Именно сзади. Он не сразу понял, что самолет летит хвостом вперед.

— Как это он сделал? — спросил Платон Григорьевич.

— Он нахал! — ответил сосед. — Он еще смеет утверждать, что у него античное лицо. Такой экипаж посадить задом наперед!

А лес все ближе и ближе, теперь можно было различить отдельные деревья, сосны и ели, белые пятна первой изморози на земле. Потом Платону Григорьевичу показалось, что самолет проваливается в какую-то темную зияющую яму, и наступила тишина. Ряды электрических ламп вспыхнули за окном, осветив сводчатые стены громадного ангара.

— Как самочувствие, товарищи? — спросил командир корабля, чуть приоткрыв дверь.

— Иди, иди сюда, мы с тобой поговорим, — закричал рослый пилот. — Ты что безобразиями занимаешься?

— Давайте, товарищи, очищайте помещение. — Командир корабля быстро прошел по проходу, открыл дверь. Сырой и прохладный воздух, клубясь, проник внутрь. Платон Григорьевич отвязал ремни и прошел в хвост самолета, где на специальных стеллажах лежал багаж. Сильные пружины прижимали его чемоданчик к алюминиевой полке. Один за другим покидали самолет пилоты. Последним вышел Платон Григорьевич.

— Ушаков, — представился, пожимая Платону Григорьевичу руку, полковник авиации, высокий широкоплечий человек. — Мне сообщили о вашем вылете, Платон Григорьевич. Сейчас позавтракаем, и я покажу вам ваше помещение. К работе можно будет приступить завтра с утра, не возражаете?

Ярко освещенным тоннелем они прошли к высокой двери. За ней была открытая площадка над синим-синим озером. Только сейчас Платон Григорьевич понял, что ангар спрятан в глубине скалы. По узкой дорожке, посыпанной щебенкой, они подошли к высокому пятиэтажному зданию. В светлом зале было по-утреннему тихо, но на столиках между колоннами стояли чашки, нарезанный хлеб.

— Первая смена уже в полете, — сказал Ушаков. — Раздевайтесь, Платон Григорьевич. Так как насчет кофейку, не возражаете?

Платон Григорьевич повесил пальто на вешалку, рядом — летные куртки, меховые шапки-ушанки, форменные фуражки. Сквозь приоткрытую дверь доносился запах жаркого. Кто-то уронил вилку на каменный пол, и ее звон показался Платону Григорьевичу совсем домашним. Трудно было поверить, что путь к этой в общем обычной гостинице лежал через удивительный, сказочный перелет.

Платон Григорьевич вернулся в зал, где полковник Ушаков уже расставил на столике нехитрую снедь и разливал по чашкам черный кофе.

Платон Григорьевич взглянул в окно. Синее озеро было как на ладони. Из него медленно поднимался какой-то белый предмет. Еще немного — и в брызгах воды из озера вынырнул сверкающий белоснежный самолет, он поднимался вверх все быстрее и быстрее. Мгновение — и самолет скрылся в сияющем небе.

— Он падает вверх! — воскликнул Платон Григорьевич.

— Не совсем точно, — ответил полковник. — Со словом «падает» у нас связано несколько другое понятие… Падающее тело обязательно приближается к земле.

— Но падающее тело движется ускоренно, все быстрее и быстрее, — ответил Платон Григорьевич, — и, главное, точно по вертикали! Возможно, поэтому мне и показалось, что ваш самолет упал в небо.

— Это правильно, — сказал полковник. Платон Григорьевич, вглядываясь в лицо полковника Ушакова — только на лбу у самых волос белоснежная полоска незагоревшей кожи, — машинально повторил «падает вверх» и задумался. «Такие люди не знают нервно-психических заболеваний, не могут знать, — размышлял он. — Но если что и забрали они себе в голову, нелегко будет таких вот переубедить…»

— Я приступлю к работе сейчас же, — сказал он полковнику. — Проводите меня на ваш медпункт.

Это был обычный медпункт с таблицей для определения остроты зрения на стене, выкрашенными белой эмалевой краской весами, шкафчиком с инструментарием, стопкой историй болезни на столе.

Молодой хирург радостно приветствовал Платона Григорьевича и, щедро вставляя латинские словечки и поговорки, рассказал всю короткую историю возникновения и деятельности руководимой им медицинской точки.

— Вы улыбаетесь, Платон Григорьевич, а ведь я так соскучился по коллеге, вот честное слово. Варюсь тут в собственном соку. Выпишешь соответствующее ремедиум, так, по случаю гриппа, простуды, это бывает, дважды произвел тонзилоктомию, четырежды извлекал корпус перегринум: рыбу у нас тут иногда вылавливают — на спиннинг идет, — ну и бывает, застрянет косточка. А так, в общем — текучка. Честное слово, просто деньги иной раз совестно получать. Мои товарищи в обычной поликлинике по полсотни больных в день принимают.

— Что ж, солдат спит — служба идет, — пошутил Платон Григорьевич. — А насчет денег, это вы зря так. Чем меньше больных в части, тем больше чести врачу.

— Так ведь сами не болеют. Вот, просмотрите карточки.

Платон Григорьевич подошел к столу, пододвинул к себе стопку карточек.

— Образцовый у вас порядок, товарищ старший лейтенант медицинской службы. Вы что, переписываете набело после приема?

— О, я ведь тут с техникой подружился, Платон Григорьевич. У меня здесь магнитофон укрепили, вот на стене, ящичек. Как только раздаются звуки речи, он тотчас же включается, а потом я все данные приема переношу на карточки. Шведская система, говорят.

— А сейчас он включен?

— Разумеется, Платон Григорьевич, ведь мы с вами разговариваем…

— Я вижу, с вами говорить опасно, вы все фиксируете на пленку.

— Нет, нет, Платон Григорьевич, там не пленка, там какая-то тончайшая проволочка, но я ее никогда не видел, радисты говорят. Я могу вам продемонстрировать, как эта штука работает.

Врач щелкнул кнопочкой, внутри ящика что-то зашумело, потом раздался голос Платона Григорьевича.

— …С вами говорить опасно…

— Вы его все-таки совсем выключите, — махнул рукой Платон Григорьевич. — Неприятно все-таки. Вас как величают, товарищ старший лейтенант?

— Цезарем Николаевичем.

— Вот и прекрасно, Цезарь Николаевич, теперь давайте сядем и подробно просмотрим вашу картотеку.

— А ведь вы меня когда-то учили, Платон Григорьевич, не узнали?..

— Да, да, то-то мне лицо ваше показалось знакомым.

— В Куйбышевской военно-медицинской академии в пятьдесят четвертом году.

— Шаповалов ваша фамилия? Теперь припоминаю… А вы повзрослели, возмужали. Ну за дело, мой друг. Давайте сюда вашу бухгалтерию.

— Да вы посмотрите на объем груди! — восклицал Шаповалов время от времени. — Такие легкие никогда не болеют, ведь так, Платон Григорьевич? Ну, а это совсем богатырь!

— Позвольте, Цезарь Николаевич, я вижу тут отметку: «Пилот первой категории», и далее: «Паралич кисти левой руки после ранения».