Игрушка детского бога (СИ)

Фарел непонимающе смотрел в её пылающее лицо.

– Ты всегда хочешь первым быть. Всюду. Чтобы говорили: вон Фарел идёт, он самый смелый, самый сильный. Он таном будет. А я не хочу мужа-тана. Я хочу живого и с ногами!

– Ну... не ягоды же собирать.

– Зачем ягоды? Можно ножи делать, - горячо заговорила она, - клювы для стрел - тоже нужная работа. Вот Карак, например...

– Ах, Карак! - вся кровь бросилась в лицо Фарелу. - Карак ни разу не сложил умоломку!

– А может, её и не надо складывать? - в запале выкрикнула девушка. - Может, волну вообще кё выдумала!

Фарел вспомнил долгий вздох башни.

– Не выдумала. Мой отец видел волну. И лучше быть безногим, чем трусом.

– Лучше быть трусом, чем дураком! - крикнула Найра и уронила горшок.

Раскрашенные черепки раскатились по мелкой гальке. Фарелу показалось, он сам разбился вместе с горшком.

До ночи Фарел сидел на берегу. Волны лизали его ноги; издеваясь, скалился Хур, а он чертил на песке невидимые в темноте закорючки и думал.

Разве это плохо - хотеть быть первым?

А хотеть спасти селение от волны - плохо? Если он это может? Если детский бог отвечает ему?

Его отец всю жизнь ходит в оккеан, мать ждет на берегу. Она никогда не говорила так...

Внутри точно ворочался раскаленный шипастый клюв.

Его мать никогда не сказала бы так.

***

Старая кё Хораса поставила на очаг горшок с супом. Красивый горшок: только Найра умеет так сплести глаза Аша и ягоды в один орнамент. А какие украшения делает она из деревянных и костяных бусин! Мастерица.

Жаль... Они с Фарелом были бы славной парой.

А вот и он - бледный, словно море.

– Я хочу сложить умоломку.

Старуха покачала головой.

– Я хочу сложить умоломку, - с нажимом повторил он. - Я знаю, ее до сих пор не собрали. Волна близится.

Кё Хораса невозмутимо помешивала суп.

– Я не запрещаю тебе подняться в башню. Чего же ты хочешь от меня?

– Смолу. Ту, что помогает говорить с детским богом.

– Детский бог больше не для тебя, Фарел. На пути безмолвия ты пробовал смолу в последний раз.

Фарел готов был взвыть. Это же глупо, это бессмысленно - запрещать ему!

– Мне нужна смола.

Старуха молчала.

– Где она? Где?

Он будто клещами вцепился в костлявые старческие плечи и затряс. Но блеклые глаза кё смотрели так же безмятежно.

– Я не дам тебе смолу, Фарел. Ее могут жевать только дети. Ты больше не ребенок.

Фарел разом опустился на циновку, остановившиеся глаза смотрели в огонь.

– Чего ты хочешь, старая кё? Чтобы селение смыло волной? Чтобы здесь не осталось ни дома, ни лодки? А ведь я могу собрать умоломку.

– Нет...

Яростный взгляд заставил ее отшатнуться.

– Фарел, Фарел... - с упреком произнесла она. - Почему ты не хочешь слышать? Дети жуют смолу и говорят с детским богом. Взрослые жуют смолу и дуреют, как бераны весной. Ты ведь помнишь кривого Яхора…

– Если детский бог не понимает, с кем говорить, он просто глуп!

– Фарел!

Он сжимал и разжимал кулаки, пытаясь выровнять дыхание. Мальчик, так быстро ставший мужчиной. Мужчина, слишком недавно говоривший с детским богом.

– Я прошу тебя, кё. Ради нас всех.

Хораса медленно покачала головой.

– Ты так молод, Фарел. Тебе нужно научиться просто ждать. Просто надеяться. Умоломку соберут, а если нет - что же... Я видела волну, она страшна, когда приходит. Но мы оставим ей только дома, только лодки, а сами уйдем в горы. Волна схлынет, и жизнь вернется. Знаешь, иногда мне кажется... - она пожевала губами и закончила еле слышно. - кажется, детскому богу это зачем-то нужно...

Юноша поднял голову, и она поняла, что он не слышал ни единого слова.

– Я сложу умоломку.

– Ты не можешь, Фарел, - резко сказала она. - Детский бог не услышит тебя.

***

Он бросился на берег. Рухнул на черный песок, обнимая ускользающую, рассыпающуюся плоть земли. Белая злая ярость душила его, и грудь готова была разорваться от боли.

Ты не можешь. Детский бог не услышит тебя.

Фарел бессильно замолотил по песку кулаком.

Я четырежды собирал умоломку. Четырежды! Кё говорила, такое не удавалось еще никому.

Детский бог любит тебя, Фарел.

Столько лет волна уходила, не забрав ни одной жизни, ни одного жилища. Столько лет отвозили полную дань, а оставалось еще вдоволь: малыши росли крепкими, здоровыми, старики мерли редко. Головоломка безымянного бога хранила их от стихии.

Фарел тоже - хранил.

Хур скалился с черного неба. Даже сердце Аша не выглянуло сегодня, чтобы помешать его торжеству.

Ждать. И надеяться, что кто-то другой убережет селение от волны.

А если - нет?

А он будет бессилен.

Они приходят в башню друг за другом: совсем малыши и почти мужчины. Девочки почти так же часто, как мальчики. Они жуют черные ароматные горошины и закрывают глаза. Зовут детского бога.

Они поворачивают яркие кубики.

Все четыре картинки были разными. Невозможно было повторить собранную головоломку. Просто нужно было почувствовать мгновение, когда тёплым лучом проливался на тебя восторг, вздрагивала и тихо вздыхала башня. И ты понимал - волна остановлена.

А через несколько дней или часов умоломка снова становилась хаотическим нагромождением гладких кубиков. Сама.

Детский бог не услышит тебя.

– Я не уйду, - крикнул Фарел морю, еще не родившейся волне. - Слышишь? Я не уйду!

***

Брошенное селение мертво торчало на берегу, как объеденный чакками дохлый киит.

Вроде бы только что метались женщины, подхватывали на руки ревущих от страха малышей, бестолково увязывали пожитки. Хмуро вглядывались в горизонт мужчины, шныряли меж домами неугомонные мальчишки: одним им сумятица казалась весёлой. И, надрываясь, кричала в лицо деревянному Ашу старая Хораса:

– Волна идёт! Волна!

И вот - будто и не жили здесь никогда.

Фарел постоял возле дома Найры, бездумно окинул взглядом Ашеву башню.

Когда они вернутся, башню придется отстраивать заново. Интересно, унесет ли волна статую.

Глаз Аша глядел сквозь туманную дымку. Хур виден был почти так же хорошо, как ночью. Он уже дохнул: вода уползала от берега, убегала, обнажая черный песок дна, и мелкая рыба билась среди мокрых оранжевых водорослей.

Фарел смотрел, как завороженный, не в силах двинуться с места.

И только, когда гигантская неповоротливая кербала плеснула хвостом, торопясь за уходящей водой, бросился в башню.

В окна виден край глаза. Будто ничего не происходит.

А Хур не виден вовсе. И это хорошо.

Фарел закрыл глаза, послушал нарастающий где-то за краем мира гул.

Нет. Детский бог не будет говорить с ним. Он пробовал: каждый день, много раз. Слишком поздно.

Он не должен слушать. Он должен смотреть.

Он должен догадаться.

Детали умоломки: гладкие, как галька, и легкие, как дерево. Блестящие, как камень, из которого делают ножи. Кё говорит, Аш вырезал их из позвонка красного киита, на котором держится мир, а раскрасил собственной кровью. У него, выходит, была разноцветная кровь?

Быстрее. Волна идет.

Черные кубики - как песок, белые - как небо, вода и туман, красные - как сердце Аша, рыжие - как листья, коричневые - как дерево.

У оккулы тоже большие кости, но хрупкие: такую головоломку из них не вырежешь.

Быстрее!

Фарел коснулся прохладной поверхности кончиками пальцев. Черный, белый, красный, рыжий, коричневый.

Помоги мне, детский бог.

Под корнями башни шумела вода. Странно, почему раньше он не слышал этого шума.

Картинки всегда разные. Всегда: он расспрашивал мальчишек. Фарел прикрыл глаза, вспоминая.

Оккула с черными глазами? Лодка... второй раз точно была лодка на черном песке. Потом берс, прыгающий, с красными глазами, и оранжевые листья вокруг. А в последний что-то вроде орнамента на горшке.