Оса в паутине

- Цепи сними, - он не просил и даже не напоминал. Он приказывал. Силу по капле. Здесь много и не надо, Мохнурка - человек военный, приказы выполнять привык.

Десятник - сам! лично! возник на пороге. Уставился на святящийся шарик под потолком. У десятника две программы в конфликт вошли, одна - старая: свет в камере быть не должен. Вторая - новая: цепи снять.

- Сюда, - напомнил о себе Зверь, звякнув кандалами.

Мохнурка вошел, следом за ним в дверь просочились двое рядовых с арбалетами. Перестраховщики. Ну куда, спрашивается, бедный Зверь отсюда денется? Впрочем, памятуя все сказки... из которых большая часть - правда... Делся бы, будь силенок чуть-чуть побольше.

Вот сейчас бы кандалами да Мохнурке по башке, его телом от выстрела закрыться, посмертный дар забрать... Ага. Только болт арбалетный, это вам не разрывная пуля. Болт навылет бьет. Ему, что один Мохнурка, что со Зверем вместе. Да и второй стрелок зевать не станет. А ошейник-то по-прежнему к стене притянут.

Отступая к дверям, десятник снова взглянул на светильник.

Зверь сдержал довольную улыбку, сделал взгляд просительным:

- Нельзя его оставить? - не вопрос это, конечно - приказ. Такой же, как насчет цепей. Нельзя, мол, лампочку оставлять. Но это Мохнурка приказ слышит, а лопушата с арбалетами слышат просьбу. Робкую такую.

- Нельзя, - отрезал десятник. И вся компания вымелась за дверь.

Ну вот. Порядок. Сейчас пришлют мага, он свет выключит, и будет совсем хорошо...

- Стопор убери, - напомнил Зверь закрывшейся двери.

- Понял! - рявкнул Мохнурка.

И Зверь едва не укусил сам себя со злости. Думать надо, когда приказываешь. Меру знать. Этак в следующий раз десятник ему честь отдаст при встрече. И что тогда люди подумают?

Потом он остервенело отмывался под ледяной водой. Уруки, в общем, зверушки не злые. Отвели камеру со всеми удобствами. Через нее даже ручеек подземный протекал. Журчал, правда, зараза так нудно, что любой другой на месте Зверя через пару дней рехнулся бы. Но Зверь - он не абы кто. У Зверя психика гибкая. Зверь и не такое выдерживал.

Когда терпеть холод не стало уже никакой возможности, он оделся, забрался на койку и свернулся клубком, закутавшись в колючее одеяло.

Вот так. Так почти хорошо. Вымылся. Зубы почистил. Честно говоря, очень хотелось выскоблить себя наждачкой - тело помнило.

Гадкие, гладкие, белые лапы. Скользят по коже. Теплые. Не деться никуда, никуда не деться. Пальцы не тронь, сука!

Птаха... проверим косточки на излом... птичьи косточки...

Страшно. Страшно чувствовать свою уязвимость. Тварь, мерзкая белесая тварь, подземная рыба, безглазая... Неба не видит. Лапы ее на коже, мерзкие, гладкие лапы, теплые...

Свернувшись под одеялом, Зверь уже не пытался унять дрожь. Это пройдет. Пройдет само. Со временем.

Царь примет выкуп. Завтра. Или через день. Господи, пусть это случится завтра! Потому что иначе она заявится снова. Она придет.

Зверь уткнулся лбом в колени и закрыл глаза.

Если она придет... если она придет завтра, она уже не сможет жить без него. Только бы выбраться отсюда, а уж там, под небом, эта тварь поймет с кем связалась. Поймет. Ради этого, право же, стоило потерпеть.

- Он рехнулся, - печально подытожил Шаграт, - переживал много, вот и спятил.

- Чего переживал-то? - прогудел Мал, разливая водку. Покосился на бокал Зверя, с вызывающе безалкогольным апельсиновым соком...

- Но-но, - сказал Зверь, и показал для убедительности кулак.

Мал выдал пренебрежительное "хы", но пронес бутылку мимо, плеснув водки Падре и Каркуну.

Зверь глянул на свой кулак. Глянул на Малову ладонь, в которой утонула литровая бутылка. Пожал плечами и забрал бокал со стола.

- Чего ты переживал-то, говорю? - повторил Мал, обвел всех взглядом: ну, выпьем за баб, что ли? Раз уж и Суслик сподобился.

- Переживал он от фатальной непрухи, - счел нужным объяснить Шаграт. Выпил водку. И понюхал заскорузлый кусок портянки, что таскал с собой на любую пьянку, то есть, не расставался никогда, - а непруха у Суслика была с бабами. Вот Падра скажет, Падра у нас умный, от непрухи с бабами кто хочешь рехнется. А эта рыба на Суслика повелась, потому что у нее с мужиками непруха. На что хочешь спорю. На нее даже у меня не встанет. На нее только у Лонгвийца встать могло, потому что у Лонгвийца всегда стоит. На все. А Лонгвиец с ней развелся.

- Убедительно излагаешь, сыне, - кивнул Падре, похрустывая соленым огурчиком, - вот и встретились два одиночества. Суслик, покайся, неужели у тебя на нее стоит?

- Как скала, - Зверь оскалился поверх бокала.

- М-да, - вздохнул Мал.

Добрый Каркун сочувственно похлопал Зверя по плечу.

- Лечить его надо, - предложил Шаграт, - этой... урино... терапией, да! Говорят, от всего помогает. Я уже начал. Суслик, допивай быстрее. В этот бокал я чуть-чуть долил... отлил... тьфу! чуть-чуть, короче. Надо дозу увеличить.

Простодушный Мал подавился рыжиком и долго кашлял. А Падре гулко бил его кулаком по спине. И, кажется, несмотря на духовный сан, бил с удовольствием.

Обсуждению зверского душевного здоровья предшествовала душераздирающая сцена на летном поле. Его Величество Император Тевтский продемонстрировал остолбеневшим гвардейцам сверкающий золотом "болид", который выкрали-таки у уручьего царя. Выкрали не пилоты - пехотинцы. Бессменная и Бессмертная гвардия, не разлей вода враги всем, кто летает в небе или плавает в море.

Злорадно полюбовавшись своими пилотами, Эрик вызвал из строя господина легата, и долго, проникновенно смотрел ему в лицо. Зверь мог поклясться, что взгляд этот нанес ему морального ущерба на сумму куда большую, чем та, что император отдал в качестве выкупа. Честное слово, он предпочел бы этому взгляду пару недель в обществе Айс. Но Айс не было поблизости, и пришлось целую минуту сверлить глазами пуговицу на груди императорской форменки. Пуговица была костяная. Гладкая. С чуть заметной щербинкой на краю. Зверь эту пуговицу запомнил прекрасно. Она снилась ему всю следующую ночь.

- Я долго думал, легат, что бы с вами сделать, - доверительно сказал император, - посадить на губу на десять лет; заставить, наконец, жениться на всю жизнь; запретить летать на месяц... последний вариант показался мне слишком жестоким, первые два излишне мягкими. Через три недели Рождественский бал, на котором вы, с моего позволения, и с учетом вашего вероисповедания, имели право не присутствовать. Так вот, на сей раз я желаю вас там видеть.

- Так точно, - сказал Зверь, разглядывая прожилки на полированной кости пуговицы.

- Вы должны быть на балу с дамой.

- Так точно, - сказал Зверь. Прожилки складывались в замысловатый узор.

- Дама, разумеется, должна быть из высшего света.

- Так точно, - сказал Зверь, и наконец-то поднял глаза на начальство, благодарю вас, сир.

- За что? - не выдержал Эрик.

- За приказ быть на балу, сир, - взгляд у Зверя был честный-честный, наичестнейший, - моя дама будет счастлива, сир.

- Вернитесь в строй, - рявкнул император.

- Так точно!

* * *

Айс узнала о том, что царь принял выкуп лишь на следующий день после того, как Зверя с рук на руки передали тевтскому представителю. Все получилось очень быстро. Узнав о том, что Тиир фон Рауб не интересует госпожу фон Вульф в качестве экспоната, царь, кажется, даже вздохнул с облегчением. И то сказать - миллион золотом в казне куда приятнее, а, главное, безопаснее, чем живой старогвардеец в подвале. Даже в цепях. Даже в ошейнике. Даже за тремя засовами на стальной двери.

Ну его, право же, к черту!

Деньги, судя по всему, привезли всего через пару часов после визита Айс к царю. И тут же обменяли на Зверя. И Айс поначалу не нашла в себе сил порадоваться за него, она расстроилась, чуть не до слез, как девчонка расстроилась из-за того, что не смогла попрощаться. Хотя бы увидеть еще раз. Увидеть, как он улыбается. Голос услышать.