Хроники Кадуола

Женитьба Шарда на инопланетянке стала неожиданностью для клана Клаттоков и вызвала яростную суматоху, спровоцированную главным образом некой Спанчеттой, дочерью племянника управляющего пансионом, Фратано. Спанчетта, будучи замужем за уступчивым и безропотным Миллисом, к тому времени уже родила сына, Арлеса. Тем не менее, она давно и упорно, бесстыдно и тщетно пыталась завлечь Шарда в свои объятия.

В те годы Спанчетта была полногрудой, крупной молодой женщиной со жгучими черными глазами, буйным темпераментом и высокой перевязанной копной темных кудрей, вздымавшейся над головой наподобие взъерошенного конуса. Стремясь найти законное обоснование для не находящего выхода бешенства, Спанчетта воспользовалась затруднениями своей сестры Симонетты, которую в доме Клаттоков продолжали именовать детским прозвищем «Смонни».

Подобно Спанчетте, круглолицая Смонни отличалась выпуклостью форм, широкими покатыми плечами и склонностью покрываться испариной в разгоряченном состоянии. В отличие от чернокудрой и черноглазой Спанчетты, однако, на долю Смонни выпали волосы цвета жженого сахара и пронзительно-золотистые карие глаза. Симонетте нередко приходилось выслушивать бесконечно раздражавшие ее шутливые замечания по поводу того, что ей достаточно было бы хорошенько загореть, чтобы сойти за девушку с атолла йипов. [3]

Смонни добивалась своего с ленивой целеустремленностью. Спанчетта предпочитала бурный натиск, громкие слова и деспотические манеры; ее сестра действовала со льстивой, вкрадчивой или капризной настойчивостью, подтачивающей терпение противника подобно струйке воды, нашедшей слабину в плотине и в конечном счете заставляющей рухнуть непреодолимое, казалось бы, препятствие. Праздное времяпровождение не позволило Смонни сдать выпускные экзамены в лицее, и ей отказали в статусе служащей управления. Спанчетта не замедлила объявить виновником происшедшего Шарда, который, по ее словам, «выжил» Смонни из пансиона Клаттоков, чтобы привести в него Марью.

«Это абсурдно и противоречит всякой логике!» — возразил на обвинения Спанчетты не кто иной, как управляющий пансионом Фратано.

«Как то есть абсурдно? Ничего подобного!» — сверкнув очами, провозгласила Спанчетта. Часто дыша и вздымая грудь, она надвинулась на домоправителя, заставив того отступить на шаг: «Бедная Смонни вся извелась из-за этой инопланетянки, у нее не было никакой возможности сосредоточиться!»

«Даже если это так, Шард ни в чем не виноват. Ты сделала то же самое, когда вышла замуж за Миллиса — он тоже не Клатток, а Лаверти, и даже не постоянный служащий, а из наемного персонала, насколько мне известно».

Спанчетте оставалось только брюзжать: «Это совсем другое дело. Миллис — потомок коренных поселенцев, а не какая-то вертихвостка, свалившаяся на голову черт знает откуда!»

Фратано отвернулся: «У меня нет времени заниматься вздорными сплетнями».

Спанчетта язвительно усмехнулась: «Да уж, конечно! Не твою сестру приносят в жертву, а мою! Тебе-то что? У тебя прочное положение. И не нужно мне сказки рассказывать про то, что у тебя, видите ли, нет времени — тебе просто не терпится прикорнуть после обеда. Дудки! Сегодня не будет тебе покоя. Сейчас придет Смонни, и мы еще поговорим!»

Не самый упрямый из людей, Фратано тяжело вздохнул: «Сегодня я не могу разговаривать с Симонеттой. Но я сделаю для нее особое исключение. Ей дадут еще один месяц на подготовку и пересдачу экзаменов. Это все — больше ничего от меня не ждите. Если она снова провалится — вон из пансиона!»

Уступка управляющего нисколько не утешила Смонни. «Как я запомню за месяц все, что они проходили пять лет?» — жалобно причитала она.

«Придется постараться, — отрезала Спанчетта. — Подозреваю, что экзамен будет чепуховым. Фратано, можно сказать, на это намекнул. Тем не менее, тебе не подарят диплом за красивые глаза. Так что начинай заниматься — и не завтра, а сейчас же!»

Попытки Симонетты наскоро усвоить сведения, которыми она пренебрегала многие годы, носили поверхностный характер. К ее ужасу и огорчению, повторный экзамен устроили по всем правилам, а не в качестве предлога для вручения заветного диплома. Ей выставили еще более низкую оценку, чем в первый раз, и теперь у Смонни не осталось никаких шансов: ей предстояло расстаться с пансионом.

Изгнание Смонни из родового гнезда Клаттоков — длительный и тягостный процесс — завершилось во время трапезы клана, когда ей предоставили возможность выступить с прощальной речью. Позабавив присутствующих саркастическими колкостями, Симонетта перешла к разоблачению постыдных тайн и в конце концов закатила истерику, разразившись оскорбительными воплями.

Потеряв терпение, Фратано приказал лакеям вывести ее на улицу. Смонни вскочила на длинный стол и стала бегать по нему, разбрасывая посуду и уворачиваясь от четырех ухмыляющихся лакеев. Ее схватили и выволокли прочь.

Симонетта улетела на планету Соум, где устроилась чистильщицей сардин на консервной фабрике. По словам Спанчетты, уже через несколько недель Смонни уволилась и присоединилась к аскетической религиозной общине. Никаких дальнейших сведений о ее местопребывании не поступало.

В свое время у Марьи родился Глоуэн. Через три года Марья утонула в лагуне. На берегу, неподалеку от места происшествия, околачивались два йипа. Их спросили: почему они не поспешили на помощь тонувшей? «Мы тут не дежурим», — ответил один. «Это не наше дело», — пояснил другой. Оба растерянно выражали полное непонимание ситуации. Обоих немедленно выслали в Йиптон.

Шард Клатток никогда не заводил разговор об этой трагедии, а Глоуэн никогда не задавал напоминавших о ней вопросов. Шард не проявлял ни малейшей склонности к повторной женитьбе — несмотря на то, что многие дамы считали его представительным мужчиной и подходящим кандидатом. Человек худощавый и сильный, хотя и невысокий, Шард коротко стриг жесткие, преждевременно поседевшие волосы. Он говорил мало и тихо, прищуривая небесно-голубые глаза в те редкие моменты, когда смотрел прямо на собеседника.

Утром в день рождения Глоуэна отец и сын едва успели покончить с завтраком, как Шарда вызвали в отдел B по срочному делу. У Глоуэна не было никаких дел — он не спешил вставать из-за стола, пока два лакея-йипа уносили посуду и прибирали в комнатах. Наблюдая за островитянами, Глоуэн пытался представить себе, какие мысли скрывались за загадочно-улыбчивыми масками их лиц. Быстрые взгляды украдкой, искоса — о чем они говорили? Об издевке и презрении? О безобидном любопытстве? Или ни о чем вообще? Глоуэн никак не мог сделать окончательный вывод, а поведение йипов ничего не подсказывало. «Не мешало бы научиться понимать короткие шипящие звуки, которыми йипы обмениваются между собой», — подумал он.

В конце концов Глоуэн поднялся на ноги, вышел из пансиона Клаттоков и, прогуливаясь, спустился к лагуне — веренице полноводных затонов в устье реки Уонн, окаймленных по берегам привозной и туземной растительностью: [4] черным бамбуком, плакучей ивой и тополями, пурпурно-зелеными кромами. В свежем воздухе солнечного утра чувствовался привкус осени — через несколько недель должны были начаться занятия в лицее.

Глоуэн приблизился к принадлежавшей Клаттокам крытой пристани — не уступавшему изяществом причалам других кланов прямоугольному сооружению с арочной крышей из зеленого и синего стекла, опиравшейся на фигурные чугунные опоры.

В те годы Клаттоки — за исключением, пожалуй, Шарда и Глоуэна — не слишком увлекались парусным спортом. Под навесом были пришвартованы пара плоскодонок, широкопалубный шлюп длиной чуть больше восьми метров и пятнадцатиметровый кеч для более продолжительного плавания в открытом море. [5]

Причал стал одним из любимых мест уединения Глоуэна. Здесь его почти наверняка никто не стал бы беспокоить, здесь можно было собраться с мыслями, в чем он особенно нуждался теперь — Глоуэн тяготился участием в коллективных трапезах, а сегодня вдобавок ко всему предстояло празднование его совершеннолетия.