Хроники Кадуола

Глоуэн решил не поддаваться соблазну: зачем подвергать себя и отца лишним насмешкам? Кругом сидели его дядья, тетки, двоюродные и троюродные братья и сестры. Присутствовал даже старик, приходившийся ему прапрадедом. Все оделись изысканно и модно, всем общая трапеза доставляла явное удовольствие. На дамах были длинные платья из роскошных тканей, расшитых орнаментами из плетеных перьев, многие сверкали драгоценностями — александритами, изумрудами, рубинами и гранатами, топазами и пурпурными турмалинами из месторождений Дьюкаса, [9] сфанктонитами с погасших звезд и даже кристаллами Мэйдхауза, встречавшимися в единственном месте на единственной планете Ойкумены.

Клаттоки мужского пола рядились в парадные сюртуки и брюки в обтяжку, причем эти предметы одежды, как правило, контрастировали расцветкой; чаще всего попадались сюртуки цвета дубленой кожи и синие брюки, хотя некоторые предпочитали каштановый сюртук и брюки цвета темной хвои или черный сюртук и брюки темно-горчичного оттенка. Молодые щеголи считали обязанностью красоваться модными белоснежными кроссовками, а самые дерзкие нацепляли на левую половину шевелюры серебряную сетку, из которой торчали диковатые серебряные шипы. В числе последних был Арлес, сидевший рядом с матерью — его и Глоуэна разделяли шесть человек.

Бесспорно, Спанчетта излучала напористую, жгучую жизненную силу. Одним из наиболее достопримечательных ее атрибутов была поразительная, едва сдерживаемая булавками копна черных, как вороново крыло, кудрей, клонившаяся и грозившая рассыпаться всякий раз, когда она поворачивала голову. Близко посаженные черные глаза подчеркивали мраморную белизну ее чела и щек. Сегодня на ней было малиновое вечернее платье с глубоким декольте, демонстрировавшим мощную шею и немалую долю того, что выпирало ниже. Спанчетта бросила на Глоуэна единственный взгляд, оценивший мельчайшие детали его наружности, после чего, пренебрежительно хмыкнув, отвернулась и больше не удостаивала его своим вниманием.

Бок о бок со Спанчеттой сидел Миллис, ее послушный и безучастный супруг, отличавшийся главным образом понуро висящими пепельно-соломенными усами. Миллис сосредоточился на решении знакомой трудной задачи: поглотить как можно больше вина, не замочив при этом усы.

Фратано стоял поодаль у особого «почетного» стола, отведенного вышедшим на пенсию Клаттокам, и поддерживал вежливый разговор со своим отцом Дамианом, давно оставившим пост домоправителя — патриарху клана уже перевалило за девяносто. Дамиан и Фратано удивительно походили друг на друга — долговязые, бледные, с высокими лбами, длинными носами, лошадиными зубами и вытянутой нижней челюстью.

За столами почти не осталось свободных мест. В наличии не было только Гарстена и Джалулии, родителей Шарда. Лакеи налили Шарду и Глоуэну по два бокала — «Зеленого зокеля» и «Рамбодии» с виноградников Клаттоков, получивших призы прошлогодней Парильи. Глоуэн тут же осушил бокал «Зокеля», чем вызвал некоторое замешательство и беспокойство Шарда: «Поосторожнее с вином! Еще пара бокалов, и ты уткнешься носом в миску с супом, пуская пузыри!»

«Ничего, я потихоньку». Глоуэн ерзал на стуле, то и дело поправляя новый сюртук, казавшийся тесным и жестким. Новые брюки плотно облегали не только икры, но и все, что находилось выше, вызывая в высшей степени неприятные ощущения. «Что поделаешь! — говорил себе Глоуэн, — Такова цена, которую приходится платить тем, кто хочет модно одеваться и производить впечатление». Он попытался сидеть неподвижно, положив руки на колени. Арлес глядел на него, лукаво наклонив голову, и презрительно ухмылялся. Пусть Фратано объявит, что показатель именинника равен пятидесяти! Глоуэн поклялся себе, что не проявит никаких эмоций, даже глазом не моргнет.

Минута томительно тянулась за минутой. Фратано продолжал точить лясы с Дамианом. Гарстен и Джалулия все не приходили. Глоуэн вздохнул. Когда начнут подавать ужин? Глядя по сторонам, он обнаружил, что его чувства невероятно обострились. Он все замечал, все понимал! Глоуэн принялся изучать лица родственников. Ни одно не казалось знакомым. Чудеса, да и только! Упала некая завеса, и на мгновение обнажились истины, для него не предназначенные... Глоуэн снова вздохнул и поднял глаза к потолку. Любопытное, но бесполезное ощущение. Глупость, по сути дела. Он попробовал еще немного вина. На этот раз Шард не сделал никаких замечаний.

Шум голосов то нарастал, то затихал, иногда прерываясь на секунду полной тишиной — так, будто все присутствующие одновременно решили задуматься о следующих словах. Вечер только начинался — косые лучи Сирены еще струились из высоких окон, отражаясь от далекого потолка и белых стен, играя на скатерти, поблескивая на бокалах и столовых приборах.

Наконец появились Гарстен и Джалулия. Остановившись за спиной Глоуэна, Гарстен прикоснулся к его плечу: «Сегодня у нас большой праздник, а? Помню свой день совершеннолетия — давно это было... До сих пор не могу забыть: тревога, напряжение! Я приходился внуком домоправителю — правда, не по старшей линии... Но все равно боялся, что меня пошлют на другой конец Ойкумены, куда-нибудь в темную ледяную пустыню за полярным кругом... «Бешеный пес» [10], однако, выдал 19, и я остался в пансионе... Поэтому и ты родился здесь. Тебе повезло, а? Как ты считаешь? А то сидел бы сейчас, сгорбившись над миской вареных бобов на далекой холодной планете, среди пиявок, кишащих в непроходимой грязи... И слушал бы дикие вопли аборигенов да блеянье заблудших овец, разрываемых на кусочки ястребами-горгульями...»

«Что ты чушь городишь! — возмутилась Джалулия. — Если б тебя выгнали, мы с тобой никогда бы не встретились, и Глоуэн не родился и не вырос бы — ни здесь, ни на какой-нибудь жуткой планете!»

«А, какая разница! Ну, тогда бы его вообще не было — чем это лучше? Что ж, остается только надеяться, что «бешеный пес» тебя не обидит...»

«Я тоже надеюсь», — откликнулся Глоуэн.

Гарстен и Джалулия заняли свои места. Фратано тоже сел, наконец, во главе общего стола. Увидев полоску бумаги, лежащую на пустом блюде, домоправитель прочел записку и встал, рассеянно переводя глаза с одного лица на другое: «А, Глоуэн, вот ты где! Сегодня тебе торжественно присваивается звание «кандидата». Перед тобой открываются самые разнообразные возможности. Уверен, что прилежание и чувство долга позволят тебе, по меньшей мере, стать человеком достойным и самостоятельным — независимо от того, останешься ли ты жить на станции в качестве служащего Заповедника или добьешься не менее впечатляющих успехов в другом качестве или даже в другом мире!»

Глоуэн слушал, чувствуя, что на него устремлены все взгляды.

Фратано продолжал: «Не намерен утомлять присутствующих высокопарными разглагольствованиями. Глоуэн, если тебе потребуется совет — или если ты решишь, что тебе не помешают наставления человека, накопившего немалый житейский опыт — без колебаний обращайся ко мне, я окажу тебе посильную поддержку. Такова моя обязанность по отношению к любому Клаттоку, проживающему в пансионе, независимо от возраста и положения.

Перейдем, однако, к конкретным вопросам. Не вижу причины испытывать терпение виновника торжества и его ближайших родственников. Передо мной официальный сертификат, удостоверяющий показатель статуса Глоуэна Клаттока, — домоправитель приподнял желтый лист бумаги, демонстрируя готовность предъявить его любому желающему, после чего свысока воззрился на текст с видом профессора, читающего сочинение самонадеянного юнца. — Показатель является результатом беспристрастного и точного расчета, произведенного компьютером на основе генеалогической базы данных. Позвольте провозгласить, что показатель Глоуэна равен... — Фратано снова поднял голову и обвел взглядом ожидающие лица, — ...двадцати четырем!»

Моргнув, лица повернулись к Глоуэну. Со стороны Спанчетты послышался сдавленный возглас, но она тут же заставила себя замолчать. Арлес непонимающе уставился сначала на Глоуэна, потом на свою мать — та сидела, опустив голову над бокалом с вином, и яростно сверлила глазами стол.