Седьмая невеста

... Дигон выудил из кармана золотой медальон Алмы, бросил его в чашу с вином. Маленький желтый диск в мгновение опустился на дно и тускло заблестел там, пуская короткие косые лучи во все стороны. Очертания девичьей головки чуть сдвинулись, и аккерийцу показалось, что красотка кивает ему со дна чаши, то ли приглашая, то ли обещая что-то... Хмыкнув, он сунул в вино палец и поболтал им; словно по крошечному озеру разбежались круги, поколебав изображение девушки - губки её обиженно изогнулись, а брови дрогнули; в ответ и Дигон нахмурил брови, потом запустил в чашу всю руку и достал медальон.

- Что ты делаешь, Дигон? - с любопытством склонилась к нему Алма.

Она подошла неслышно, мягкими шагами, положила тонкую, необычно бледную для агранской девушки руку на его могучее плечо. Аккериец широко улыбнулся ей, из чего она незамедлительно заключила, что он уже порядком набрался: обыкновенно Дигон лишь ухмылялся криво, и ухмылкой сей выражал всю гамму чувств - от гнева до удовлетворения или радости.

На миг Алма ощутила легкий укол недовольства, но сразу опомнилась. Дигон не любил оправдываться, а она не любила всего того, чего не любил он, потому и улыбнулась ему ласково, присела на край высокого табурета.

- Так жаль, Дигон...

- Чего ещё жаль? - проворчал он, любуясь её волнистыми, черными с медным отливом волосами.

- Я не могу быть с тобой столько, сколько хочу. Нынче ночью в доме высокие гости, я должна принимать их...

- О, Тор... А я-то думал, мы пойдем в "Маленькую плутовку"...

Он вдруг подхватил её и усадил к себе на колени, боковым зрением отмечая взгляды, устремленные со всех сторон на его красавицу. Пожалуй, даже тут, в "Слезах бедняжки Манхи", таких не видали. Да и разве могли сравниться с нежной, хрупкой, будто воздушной Алмой здешние толстозадые, хотя и румяные девицы?

Дигон удовлетворенно икнул, с вожделением вдыхая легкий аромат розы и чистоты, исходящий от девушки, затем смачно чмокнул её в уголок рта и усадил обратно на табурет.

Алма незаметно вздохнула. Увы, любимый не отличался хорошими манерами, к коим так привыкла она в своем доме. Видели бы её сейчас родители рядом с ним... Девушка попробовала взглянуть на Дигона глазами отца и матери, ясно представила себе их вытянутые лица и не смогла сдержать улыбку. Огромный парень, присосавшийся к чаше с вином, с мутными синими глазами и сосульками черных длинных волос, одна из которых плавала в той же чаше, громко икающий на весь зал, непременно произвел бы на них впечатление. Вот только какое... Алма протянула руку и слегка коснулась его плеча.

- Дигон...

- М-хм-м?

- Мне пора...

- Ухм-м-ху...

Даже не посмотрев ей вслед, Дигон слизал с края чаши последние капли, снова икнул, потом аккуратно вытер губы полой куртки, заляпанной ещё с утра винными и жирными пятнами; зевнув, он уронил голову на стол, и вскоре уже захрапел во всю мощь своей луженой глотки, заглушая печальные стоны цитры и беседы посетителей.

Глава 2.

Перед рассветом Кумбар наконец спустился вниз. И без того всегда красные щеки его горели, а предовольная масляная ухмылка не сходила с губ он нутром чуял, что былая слава вот-вот вернется к нему, ибо слышал уже трепет её крыльев где-то за спиною. Подобно полководцу, выигравшему сражение, он величаво выплыл из комнаты с гордо вскинутой головой, но тут же сник, с сожалением оглядывая пустой зал: предполагаемые свидетели его триумфа давно разошлись, только Дигон ещё сидел за столом, но и он упустил случай лицезреть появление победителя, ибо сладко спал, завесив лицо волосами и похрапывая.

Горько вздохнув, сайгад разбудил почивавшего на табурете возле кухни слугу, велел ему немедленно принести кувшин пива, и сел за стол рядом с аккерийцем. Звякнули пустые бутыли на столе, задетые неосторожной рукой Кумбара, и Дигон тут же пробудился. Взирая на старого солдата с недоумением и неприязнью, аккериец силился припомнить, где он видел уже этого свинообразного, хорошо одетого господина, который уселся за его стол и словно умалишенный быстро зашевелил губами. Муть, плававшая в глазах обоих, была разного свойства: у одного она происходила от вина, у другого от любви, но одинаково туманила мозг и порождала некую тяжесть в груди. Первым подал голос Кумбар.

- О-го-го, это было чудесно... - пробормотал он, качая головой.

Слуга, приволокший огромный кувшин пива, с любопытством уставился на сайгада. Ему не терпелось узнать о новых похождениях знаменитого на весь Шудур Кумбара Простака, любимца самого Хафиза, а потому он поставил кувшин на стол и начал медленно, якобы с усилием открывать его, ожидая продолжения рассказа. И продолжение тут же последовало. Привыкший не замечать прислугу сайгад закатил глаза, приложил к холмику на груди, за коим билось сердце, толстые руки, и заголосил, надеясь, что аккерийца наконец проймет:

- Клянусь Тариком и пророком его Халимом, это было воистину чудесно! О, грудь Кики! Я велю сложить оэду о ней, и да восславится она в веках! О... Слушай, Дигон, давай выпьем за нежную и гладкую кожу всех бывших девственниц! Право, они стоят того...

Радостно гикнув, слуга помчался за вином. Дигон же ухватил кувшин с пивом за пузатые бока и начал жадно глотать прохладный ароматный напиток, чувствуя, как с каждым глотком к нему возвращается жизнь. Утолив первую жажду, аккериец наконец более-менее осмысленно взглянул на сайгада.

- Прах и пепел... Ты Кумбар?

- Ну да, - кивнул сайгад, нимало не удивленный. И с ним порой случались подобные казусы, когда он после бурной ночи любви и возлияний не сразу узнавал даже самого Хафиза.

- Третий день гуляю, - сумрачно заявил Дигон, вновь поднимая кувшин с пивом.

- А я пятый, - пожаловался Кумбар. - И всюду девицы чудятся... То ли дело в казарме! Эх...

Он с отвращением посмотрел на свой расшитый золотыми и серебряными нитями камзол, принял у аккерийца уже пустой почти кувшин и вылил на себя остатки пива. Намокнув, нити сразу стали одного цвета - грязного, но зато Кумбар был вполне удовлетворен.

- В казарму бы... - мечтательно вздохнул он. - На рассвете гонг блямс! блямс! бум-м... Подпрыгнешь, а потом уж и глаза откроешь, начнешь одеваться... А парни толкаются, бранятся... Весело!