Седьмое небо (СИ)

Он покрутил перед Аиным носом никак не желающей собираться в одно целое сломанной усатой антенной связи с материковыми сетевыми станциями.

- Оно не делится, оно ломается, - снова вздохнула Ая.

- Я не очень понимаю, что именно во мне ты боишься сломать.

- Я...

- Так, чтобы не починить?

- Я...

- Слушай, девочка моя, - Бенжи наконец попал заново нарощенными Аей защёлками в узкие пазы, отложил антенну на подоконник и поднял глаза. - Меня ничего не тяготит.

***

Той же ночью Ае приснился сон. Сон был странным и страшным одновременно. В нём Революция, освещённый косыми солнечными лучами, сидел у серой каменной стены, скрестив ноги, а перед ним, прямо на траве, грудой запчастей громоздился Бенжи. Глаза у Революции были голубые, бездонные, как небо, и такие же, как небо, пустые. И весь он был похож на хирурга, сошедшего с ума прямо во время операции.

Ая открыла было рот, чтобы закричать, но крика почему-то не вышло, вышел какой-то сдавленный, неслышный сип:

- Кто ты?

- Я с незнакомыми не знакомлюсь, - холодно сказал Революция, по-прежнему ковыряясь руками в лежащей перед ним груде. - Что надо?

Но немота так и не отпускала её.

Иди сюда, поманил он её пальцем, наклонись, и когда она наклонилась, выдохнул ей прямо в лицо и не улыбнулся - оскалился, страшно и неправильно:

- Не нужно ничего драматизировать, милая.

Отдай, думала она, отдай Бенжи, и растерянно кривилась, собираясь то ли заплакать, то ли вцепиться в это непроницаемое небритое лицо, а руки Революции тем временем проворно сновали туда-сюда, собирая разобранное.

Он что-то сдвинул, что-то нажал, и лежащий перед ним Бенжи дёрнулся и вздохнул - глубоко, по-человечески.

- Какая же ты у меня дурочка, - почти ласково сказал Революция, поломанной куклой подталкивая к ней андроида. - Забирай свой багаж.

***

Солнце заливало через окно изголовье кровати и мешало спать. Ая открыла глаза и увидела, что Бенжи, живой и невредимый, сидит у окна, - точно так же, как сидел у окна когда-то в Орли, вглядываясь в происходящее снаружи настоящее. А настоящее приторно пахло мидиями и вереском.

- Бенжи! - позвала она.

Ответить андроид не успел.

- Эй! - раздалось на улице. - Карета подана!

- Там, внизу, Радецкий привёл к нашему берегу 'Революцию', - улыбаясь во весь рот, заявил Бенжи.

- Заговор, - констатировала она.

***

- У меня будет к Вам просьба, - поклонился у крыльца Радецкий, подмигивая Бенжи и галантно подавая ей руку. - Что бы ни случилось, философски относиться к происходящему.

- Да я...

- Тссс! - и он приложил палец к губам. - Тише, тише.

***

Волна, на которой колыхалась против ветра 'Революция', была достаточно большой.

- Я столько лет пытался понять, зачем я здесь! - крикнул Революция, уваливая нос судна под ветер и уклоняясь от брызг. - И так и не понял. До сих пор мне так и представляется, что все мы - все, кто одновременно живёт на Земле - словно пассажиры разных космических кораблей. У каждого свой корабль - своя крепость и одновременно своя тюрьма, в которой есть возможность связи, но нет возможности дотронуться до чужой руки. Давай поворот!

Руки его самого изо всех сил вращали штурвал, креня кораблик на борт.

- Ты называешь тюрьмой доставшийся тебе при рождении инструмент! - крикнул в ответ Бенжи. Он только что снял подветренный стаксель-шкот со стопора и удерживал его от потравливания. - Поворот пошёл!

Баркас вошёл в поворот. Бенжи вытравил один шкот и начал выбирать второй.

- Оно, может, и так! - снова крикнул Радецкий. - Но только то, что делаю для себя я, устраивает меня гораздо больше, чем то, что делают для меня другие!

- Ах ты! - возмутился Бенжи, отпустил из рук леер и, вместо того, чтобы в очередной раз закрепить на утке очередной шкот, одной рукой схватился за Аю, а второй вцепился в стопор сам.

'Революция' сперва гордо задрала белый бушприт кверху, а затем потеряла ветер и рухнула носом в волну, - так, что стоящего у штурвала Радецкого накрыло с головой.

- Зачёт! - вынырнув, захохотал он. - Бенжи! Ты гениален!

Откуда-то изнутри на палубу высыпали маленькие желтоголовые морфы, тоже мокрые и тоже хохочущие. Бенжи глядел на них, на Радецкого, на Аю и улыбался: солнце лучилось в брызгах на её волосах, а в глазах сверкало счастье.

'Революция' долго шла куда-то на юг, сперва вдоль островов, потом у самого материка, и уже далеко за полдень Радецкий пришвартовал её на входе в узкий тенистый фьорд, по обеим сторонам которого качались на скалах на ветру старые синие кедры.

- Прошу! - взмахнул рукой он.

Повинуясь этому его широкому жесту, морфы заторопились на берег, и вскоре на палубе их осталось только трое: Бенжи, Радецкий и Ая.

- Я давно хотел чего-нибудь в этом роде, - усмехнулся Радецкий, взглянув на Аю, и в этом коротком взмахе его светлых ресниц Бенжи успел уловить отголосок того, что терзало вот уже долгое время его самого. - Я вырос в Гданьске. До выпадения морфов городок был так себе, разве что море рядом плескалось. А потом всё изменилось. Практически в миг. Дом перестал быть домом, город - городом, границы - границами, и мать оставила меня тётке, а сама уехала искать счастье то ли в Норвегию, то ли в Швецию, то ли в Швейцарию.

Они стояли, облокотившись о борт, и Бенжи был занят тем, что внимательно изучал у паренька профиль.

- Откуда-то оттуда, - продолжал тем временем Революция, - потом в течение нескольких лет приходили открытки с гномиками в красных колпачках и с заснеженными ставкирками. В общем, можно сказать, что лет десять подряд моей семьёй было холодное серое море и эти маленькие всемогущие существа.

- Ты скучаешь по ней, - сказала Ая.

Радецкий потёр рукой нос.

- Возможно.

- А я думаю, что если человек нашёл человека, машине следует, наконец, заняться собственным предназначением, - подал голос Бенжи. Он легко перемахнул через борт, оказался по колено в воде и зашагал по камням к берегу.

***

Радецкий догнал его у самого берега.

- Знаешь, - сказал ему Бенжи, - на самом деле я очень рад, что встретил тебя. Будущее, которое вырисовывается сейчас, нравится мне гораздо больше, чем то, что рисовалось ещё недавно.

- Вряд ли ты планируешь провести его здесь, - откликнулся Революция.

- Теперь нет.

Торчащие из воды валуны высотой в половину человеческого роста там, наверху, переходили в устланный прошлогодними камышами и пла́вником берег. Бенжи выбрался наверх, и Радецкий, недолго думая, вскарабкался вслед за ним.

- Она не захотела идти, - сказал человек, усаживаясь рядом с андроидом.

- Ей и не обязательно.

- Я знаю, кто такие реализаты, и немного представляю себе их возможности.

Бенжи повернулся к человеку и пару минут молча изучал веснушки на его носу.

- А я нет, - сказал он наконец. - Я так ничего и не просчитал.

***

Если бы кто-нибудь спросил у него, какие выводы он сделал по итогам прошедшего дня, то андроид бы просто пожал плечами. Вывод, собственно, у него был один: надо что-то менять.

Годы, прожитые рядом с реализатами, научили его тому, что мысли практически всегда приравниваются к словам, произнесённым вслух, имеют одинаковое продолжение, и не представляют собой никакой тайны, поэтому надежды он возложил на приоритет Радецкого и Аину невнимательность.

Первую половину вечера он просидел на крыльце, вполне натурально изображая для маленьких морфов электричку городского метро. Морфы заливисто хохотали, просили ещё, Бенжи тарахтел и шипел, а во второй половине вечера, сразу после заката, Ая с Радецким как-то незаметно исчезли из поля его зрения. Думать о том, где они, Бенжи не хотелось, думать о чём-нибудь ещё - тоже, и он, извинившись перед малышами, ушёл наверх.