Зеленое безумие Земли

Фарг подошел к старику и, наклонившись, начал говорить, подкрепляя слова скупыми жестами правой руки. Старик поднял голову и посмотрел на Бурри.

— Соболезную, молодой человек, — сказал он, пожевал губами и, строго глядя на Бурри из-под нависших белых бровей, продолжал: — Мне пришлось однажды встречаться с Аштау. Талантливый человек! Жаль... Так кто же полетит? Ты, Фарг?

— Разрешите мне, — вдруг услышал Бурри у себя за спиной женский голос. Он обернулся и увидел тонкое девичье лицо с большими серьезными глазами.

— Фаргу нельзя, — продолжала девушка. — Он только что прилетел из Гренландии.

Фарг встал и демонстративно повернулся к старику, словно прося оградить его от несправедливости.

Старик выжидательно молчал.

— Южная Австралия, — сказал Фарг безукоризненно вежливым и терпеливым тоном, — это не острова лазурного Средиземного моря, куда ты, дорогая Лидия, так обожаешь летать. Австралия находится далеко за пределами нашей зоны. Там живут антиподы, и они ходят вниз головой. Прежде чем взлететь и вернуться сюда, нужно сделать три посадки — в Хадрамауте, Грампиане и снова в Хадрамауте. Я уже не говорю о такой досадной мелочи, что нужно провести в воздухе не менее шести часов.

— Позвольте, позвольте... — начала Лидия, но ее вдруг перебил старик:

— Не спорьте, мои юные коллеги! Лидия права — тебе нужно сейчас отдыхать, Фарг. Ты же не на прогулку летал в Гренландию.

— Разрешите мне слетать в Австралию. — сказал белокурый гигант и выразительно скрестил руки на могучей груди. — Я могу просидеть за штурвалом хоть шестнадцать часов!

Лидия беспомощно посмотрела на него и отвернулась.

— Хватит! — сказал старик и пристукнул ладонью по столу. — Полетит Лидия.

Тянулись бесконечно длинные минуты, ровно и однообразно гудел двигатель, непривычно быстро поднималось солнце... И лишь когда вдали из голубого слияния воды и неба начала надвигаться плоская громада Австралии, Бурри вдруг охватило беспомощное желание, чтобы время остановилось, чтобы не было ни этого неумолимо растущего материка, ни неподвижного тела Аштау, окруженного скорбно поникшими людьми, ни его самого, а была бы лишь теплая синева океана, огромное солнце в этом изумительно прозрачном воздухе и юная женщина по имени Лидия в своем рвущемся вдаль ракетоиде.

Когда смолк гул двигателей и Бурри с Лидией спустились на землю, подкатила низкая машина, в которой сидели двое мужчин. Один из них, черноволосый, с эмблемой как у Лидии, торопливо подошел к прилетевшим.

— Вы Бурри? Ехать недалеко, совсем рядом. А вам, Лидия, предлагается возвращаться ионолетом, ракетоид назад поведу я.

— Лидия, — тихо сказал Бурри. — Вы и ваши товарищи столько сделали для меня... Я спешу... Вы понимаете...

— Я все понимаю, Бурри, не надо благодарить.

Все, что происходило дальше, Бурри воспринимал как в полусне. С ним здоровались странно тихие люди, среди которых были знакомые и полузнакомые, виденные где-то и совсем незнакомые. И где-то в просвете этих медленно сменяющих друг друга лиц появилась и надвинулась вплотную торжественно запрокинутая голова Аштау, словно неподвижно парящая в воздухе. Он лежал, утопая в бархатисто-черной массе, одна рука на груди, другая вытянута вдоль тела, а на лице было выражение такого покоя и отрешенности, словно в последний момент он увидел Истину, которая разом ответила на все вопросы и сомнения, мучившие его при жизни, и этим обесценила всё. Он был по ту сторону живого и неживого, за той гранью, где нет даже пустоты. Нет ничего...

Кто-то появился рядом и добавил к и без того огромному черно-красному вороху цветов еще один букет.

— Как жаль, — печально вздохнул кто-то. — Он мог еще много сделать.

— Да-да. И это в то самое время, когда он был так нужен. Я имею в виду проект Единого Поля Разума.

— А знаете, это даже символично, лишнее доказательство в пользу необходимости Единого Поля. — Это сказал кто-то третий.

У противоположной стены, отделенный от Бурри неподвижным телом Аштау под прозрачным колпаком, стоял вполоборота стройный седовласый мужчина и негромко говорил в портативный видеофон:

— ...отложите эксперимент на пять часов, до моего приезда... — Доносились сухие отрывочные фразы. — ...но сделайте все. Понизить температуру и давление до критического минимума... биостимуляторы... кривая не должна упасть ниже...

Откуда-то, должно быть из соседних здравниц, прибывали все новые и новые люди.

«О чем это они? Зачем здесь эти слова? — тупо подумал Бурри, пытаясь отыскать взглядом Шанкара. — Чего же мы ждем?»

И, словно в ответ на его вопрос, вдруг разом наступило молчание. К изголовью саркофага подошел тот самый мужчина, который только что говорил по видеофону. Оказалось, несмотря на моложавость, он был ровесником Аштау.

После сожалений по поводу утраты, понесенной наукой Земли, он перешел к перечислению многочисленных заслуг покойного. Все это заняло у него немного времени. Кончил он тем, что выразил уверенность в долгой и благодарной памяти грядущих поколений, которые своими новыми победами разума будут обязаны, в числе других, и Аштау.

Саркофаг вынесли на руках и поставили в широкую закрытую машину. Люди разместились в открытых машинах, и кортеж тронулся через эвкалиптовый лес.

Бурри ехал вместе с Шанкаром. Врач всю дорогу молчал, откинувшись на сиденье и полузакрыв глаза. Только раз за все время он тихо, как бы про себя сказал:

— Не надо жалеть мертвых. Труднее живым — им остается печаль.

Вдали, там, где кончались эвкалипты и начиналась зеленая равнина до горизонта, показался черный зеркальный куб. Подъехав ближе, Бурри разглядел на передней его грани серебристый контур коленопреклоненной женщины. Этот выразительный символ скорби был очень красив и исполнен предельно лаконично, словно мастер, создававший это изображение, старался сэкономить каждый грамм металла.

Геометрическое совершенство, всегда придающее легкость архитектурным сооружениям, здесь оказывало противоположное действие. Сверкающая черная громада казалась величественным средоточием всей неимоверной тяжести человеческой скорби. Здание неумолимо высилось над притихшими людьми, как материализованная черта под человеческой жизнью, и, казалось, оно будет оставаться перед глазами, даже если повернуться к нему спиной.

Шанкар осторожно тронул Бурри за локоть и приказал глазами: иди! И Бурри, помедлив, первым ступил на узкую тропинку, ведущую среди сплошного ковра красных цветов к подножию здания. Автоматическая дверь неслышно раскрылась при его приближении, и он вошел в обширное помещение, наполненное неярким светом и тихой печальной музыкой. Впереди, примыкая к противоположной от входа стене, возвышался еще один куб, в точности повторяющий облик всего здания. Перед ним на низкой массивной платформе стоял саркофаг с телом Аштау.

Мягко направляемый рукой Шанкара, Бурри остановился рядом с платформой, остальные стали полукругом за его спиной. Плавные волны музыки постепенно становились все громче и, наконец, достигли титанической мощи, от которой, казалось, сотрясались монолитные стены. Бурри почувствовал, как у него холодеет лицо.

На черной плоскости тревожно замерцал красный огонек.

— Подойди и нажми кнопку, — услышал он над самым ухом негромкий голос Шанкара.

Преодолев непослушными ногами последние метры, Бурри тронул светящуюся кнопку и отступил на шаг.

В передней грани куба медленно открылось отверстие, ведущее в кремационную камеру. Внутри она была ослепительно белой, и эта белизна вдруг напомнила ему виденные однажды в детстве безжизненные меловые холмы под отвесными лучами июльского солнца. Воспоминание о них у Бурри было отрывочное и появлялось очень редко, но более безрадостной картины с тех пор ему не приходилось встречать.

Платформа с саркофагом тихо вкатилась внутрь куба, и отверстие закрылось. Музыка, затихая, уплывала куда-то вдаль, в простор неведомых полей. Угрюмо сверкающая черная глыба скрывала в себе бушующий огненный смерч, а нежный абрис женской фигуры продолжал безмолвно оплакивать Аштау.