Двери паранойи

мной и ненужную мне свободу, я все же успел заметить, что рефрижератор оказался на южной окраине города, которая представляла собой уродливую мешанину мелких заводиков, старых поселков, заброшенных новостроек и несуразно больших частных домов, похожих на инопланетные гробницы. Их явно строили хорошо замаскировавшиеся пришельцы с дефектами восприятия. Ничем иным нельзя было объяснить эту запредельную архитектуру.

Привычная картина. Часть города, где я родился. Часть, похожая на целое. Ничем не хуже и ничем не лучше других. Место, носящее печать упадка, обреченности и вечного жлобства. Тут рано взрослели и рано умирали – не обязательно физически. Теневикам и бандитам здесь было уютно, как шампиньонам в сыром склепе. В любом из дырявых зданий могло находиться что угодно: от цеха, производящего подпольную водку, до «танцплощадки» местных гопников.

Проклятый город контрастов. Нищие старухи, ковылявшие через улицу в поисках пустых бутылок, мирно делили ее с «мерседесами». Уже давно никто ничему не удивлялся. И даже сами контрасты стали пошлыми. Спутниковые антенны и непролазная грязь; малолетние давалки в рваных колготках и надменные шлюхи, по-рыбьи бессмысленно глядящие из-за тонированных стекол; еврейский мальчик в очках и со скрипкой в футляре, трусливо и покорно сносящий пинки под зад от своих одноклассников, – мальчик, который лет через двадцать будет вдохновенно елозить смычком по струнам на телеэкранах всего мира, воспаряя к «высотам духа». Но где сейчас эти высоты?…

Небо отражается в лужах мочи и осколках битых стекол. Голодные бездомные собаки слизывают пятна человеческой слюны и мокроты. Псы дальновидны и привыкают к запаху и вкусу… Из окна проезжающей машины торчат женские ноги. Из баров доносится песня: «…эти ласки, эти неземные ласки». Под такую же музыку школьницы радостно расстаются с девственностью. Никто больше не верит в сказки о сокровищах. Нет никаких сокровищ. Есть только мусор. Зачем работать? Зачем бежать по эскалатору? Когда выбьешься из сил, тебя все равно снесет течением. Сносит каждого – рано или поздно. Образование ценится так же низко, как трезвость и эта самая пресловутая девственность. Ни первое, ни второе, ни третье нисколько не помогают выжить. Рыночная цена всегда справедлива – будь то цена капусты или человека.

Еще немного – и захочется вернуться в психушку. Мне казалось, что я отвык от этого города, но все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось. Только черное сделалось еще чернее, а серое – еще серее.

Город тотальной никчемности. Он выглядит сумеречным даже при ярком солнечном свете. Здесь любят только от страха перед одиночеством, но всякие надежды на взаимопонимание абсолютно беспочвенны. Жестокий город, прекрасный город, вынимающий душу. Так пусть она летит к черту и замерзает под звездами на ледяном ветру!…

* * *

Я окончательно расслоился. Теперь «нас» трое. Первый, который «я», лежит в цинковом гробу. На мой взгляд, он слишком молод для смерти. В нем уже все живо. Все, кроме мозга.

Второй