Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку

Кэрмоди занервничал. Лифт остановился. Тэнд открыл дверь, и они вышли в небольшую прихожую. Кэринянин отпер овальную дверь, потом вытащил из сумочки на поясе еще один ключ и протянул Кэрмоди:

— У каждого Отца есть такой.

Кэрмоди заколебался.

— Входи, — подбодрил его Тэнд. — Йесс в следующей комнате. А я спущусь и подожду тебя.

Кэрмоди кивнул и переступил порог. Он вошел в большую комнату, освещенную крошечным светильником. На стенах висели красные портьеры, светло-зеленый ковер, очень толстый и мягкий, покрывал весь пол. Окон не было, но его слегка горевшую кожу овевал прохладный воздух. В противоположной стене виднелась еще одна овальная полуоткрытая дверь.

— Входи, — послышался глухой баритон.

Кэрмоди вошел в большой зал, стены которого были покрыты светло-зеленым пластиком. На стенах красовались фрески, изображавшие события из кэринянской мифологии. Обстановка была простой: стол из блестящего черного дерева, несколько легких, но удобных кресел и кровать, установленная в нише. Имелись также видеофон, большой телевизор и высокий книжный шкаф из того же блестящего дерева. На столе лежали кассеты, несколько книг, канцелярские принадлежности и выполненная под старину авторучка из драгоценного камня с белыми и зелеными прожилками.

Йесс стоял у стола. Он был высоким: макушка Кэрмоди доходила ему как раз до груди. Великолепное мускулистое тело было обнаженным. Черными волосами он походил на землянина, но проницательный взгляд выдавал в нем кэринянина. Взглянув на его красивое лицо, Кэрмоди почувствовал, как его горло сжалось: он увидел черты Мэри, запечатленные в Йессе. Его уши походили на волчьи, зубы были лишь слегка голубыми. Но на каждой стопе росло пять пальцев.

Внезапная боль стиснула Кэрмоди грудь, выжала слезы из глаз и выдавила из горла стон. Он зарыдал, шатаясь, приблизился к Йессу и обнял его. Йесс тоже заплакал.

Наконец бог высвободился из объятий и усадил Кэрмоди в кресло. Выдвинув ящик стола, он достал платок и вытер священнику слезы.

— Я долго ждал этой встречи, — сказал он. — Но знал, что она будет нелегкой. Мы чужие независимо от того, как много нам известно друг о друге. Боюсь, что этот барьер навсегда останется между нами.

Первый раз в жизни Кэрмоди было трудно начать разговор. Что он мог ему сказать?

— Как видишь, Отец, — продолжал Йесс, — я действительно твой сын, а значит, наполовину землянин. Сейчас это стало одним из наших аргументов относительно универсальности бунтизма. Некогда ограниченный этой планетой, бунтизм распространяется по всей Вселенной. Нашей вере суждено было стать межпланетной, когда я получил некэринянскую мать и отца-землянина. Бунта сделала это, преследуя особую цель.

Кэрмоди почувствовал себя лучше и улыбнулся:

— У тебя есть одна моя черта: прямота. И мне кажется, что ты обладаешь еще одной моей чертой: агрессивностью. Но я не могу сказать, что радуюсь этому последнему качеству.

Йесс улыбнулся и сел в кресло, стоявшее у стола.

— Тогда я перейду к главному вопросу. Почему ты, человек, заключивший мистический брак с Бунтой, принял другую религию? По моему мнению, тебя настолько должны были потрясти переживания Ночи и чувство реальности Бунты, что ты не должен был поступить иначе, как только преданно служить великой богине.

— Другие люди, в том числе верховные руководители Церкви, задавали мне тот же вопрос, — ответил Кэрмоди. — Возможно, оставшись на Кэрине, я бы стал бунтистом. Но я искренне верю, что нечто — рок, судьба или Бог — направили меня на верный путь. Будучи под наблюдением в госпитале Хопкинса, я испытал мистическое переживание, прояснившее все, что происходило здесь. Теперь я убежден, что вера, избранная мной, — моя, и пока ничто не убедило меня в обратном.

Не сводя с лица Кэрмоди пристального взгляда, Йесс по-прежнему дружелюбно спросил:

— Ты считаешь Бунту ложным божеством?

— О нет! Скорее она — проявление Творца, создавшего Кэрин, одно из его проявлений. По крайней мере, я так думаю. Но я не знаю этого наверняка и вряд ли смогу убедиться в этом. Моя Церковь не сделала никаких заявлений касательно бунтизма и еще долго не будет их делать.

— Вот в последнем я не уверен, — сказал Йесс и, открыв дверцу бара, вытащил небольшую бутылку и пачку сигарет. — Вино кэринянское, а сигареты с Земли. Мне нравится и то и другое. Вот почему я думаю, что я, Йесс, не только бог Кэрина. Я, Йесс, бог всей Вселенной. — Он говорил об этом, как о само собой разумеющемся.

— Ты действительно веришь в это?

— Я знаю.

— Тогда незачем и спорить, — сказал Кэрмоди. — Я, собственно, и не намеревался спорить с тобой. Но мне хочется быть честным. Я приехал сюда, чтобы попытаться разубедить тебя в одном из твоих замыслов. Я…

— Я знаю, почему ты здесь. Твоя Церковь послала тебя, вооружив теми же аргументами, которые представил мне Рилг. Бедняга, сам того не ведая, является эльгулитом. Я знаю об этом давно, но ничего не могу поделать, потому что редко вмешиваюсь в дела правительства. Кроме того, почти все политики Кэрина — что, возможно, касается и других планет — тоже эльгулиты. По собственной воле или бессознательно.

— И поэтому ты принял такое решение?

— Я думал о нем весь последний год. Но не намерен провозглашать его народу до самого последнего мгновения. Потому что если у людей будет много времени на размышления, они могут взбунтоваться.

Конечно, я ни в чем не могу их обвинять. Слишком многие из них знают, что не переживут Ночи. Но время на уговоры само-обманувшихся прошло. Если за своим показным служением Йессу они действительно эльгулиты, им следует это понять.

— А что ты скажешь о детях? — спросил Кэрмоди.

Он знал, что лицо его покраснело и Йесс осознает, что Отец разгневан.

— Жизнь расточительна. Жизнь — это борьба. Кто-то понимает это, а кто-то — нет. Бунта дает, но не отнимает. Она позволяет жизни идти своим чередом.

Кэрмоди сидел молча, подавленный: он понимал, что ни в чем не сможет переубедить Йесса.

— Когда Ночь пройдет, мы осуществим реорганизацию, — продолжал Йесс. — Мы проведем интенсивную компанию обращения в веру максимально возможного числа некэринян. Я сам собираюсь посетить другие планеты.

— А это не опасно? — спросил Кэрмоди. — Если тебя убьют какие-нибудь религиозные фанатики, о тебе пойдет дурная слава.

— Нет, это не так. Появится новый Йесс. Убийство Йесса не опровергает его божественность, а усиливает — так же, как в случае с Христом.

— Ты хочешь сказать, что планеты имели своих собственных спасителей лишь как временную замену до тех пор, пока не появился ты, истинный суперспаситель.

— Именно так, — ответил Йесс. — Это эволюция божественного начала. Так же, как Новый завет заменил собою Ветхий, так же, как Книга мормонов, Коран, «Ключи науки и здоровья» дополнили Библию, так и другая Книга идет им на смену, чтобы объединить в себе все существовавшее до этого знание.

Сейчас я диктую Книгу Света. Вскоре она будет закончена. В ней отражена краткая история Бунты и ее народа. Кроме того, она будет представлять в организованной и доступной форме основные принципы нашей религии. Она сделает то, на что не осмеливались другие писания. Она понесет в себе детально расписанное пророчество грядущих событий. Она даст его не в смутных символах, которые можно трактовать по-разному в тысячах версий. Она предоставит ясное и вполне определенное пророчество.

Когда эту Книгу переведут на все языки Галактики и она станет доступной каждому, свершится величайший миссионерский подвиг всех времен.

Йесс посмотрел в глаза Кэрмоди, и священник почувствовал, как на затылке у него поднимаются волосы. Это была та аура, которую многие отрицали. Это была та аура, которую он чувствовал, когда входил в храм с другими Отцами, чтобы породить бога Йесса, — аура Бунты.

Внезапно это ощущение исчезло. Йесс встал:

— Рад был видеть тебя, Отец.

Кэрмоди тоже поднялся:

— Могу ли я обнародовать твое решение?