«Защита 240» (с илл.)

— А теперь?

— Какая-то часть этих лучей и теперь проникает сквозь ионизированный слой, но уже меньшая. Растения приспособились к новым условиям, и формы их изменились.

— Правильно, Лена. Вот и нужно вновь дать растениям то количество излучения, которое они имели миллионы лет тому назад, и при помощи излучателей управлять развитием растений!

В понедельник утром капитан Бобров пришел в кабинет Зорина раньше Титова. Окна кабинета выходили на широкий двор института. В дальнем его конце виднелось приземистое серое помещение проходной. Из окна кабинета, таким образом, можно было наблюдать за всеми, кто входит в институт и кто влияет на работу прибора.

Без пятнадцати девять прибор начал подавать сигналы, и Бобров увидел, как из проходной вышел Никитин, направляясь к корпусу, в котором находился наладочный зал. Через несколько минут показалась Женя Белова и быстро прошла к тому же корпусу. Сигналы на щитке не появились. Белова перестала влиять на приборы!

За пять минут до начала рабочего дня сигнал показал появление Титова у проходной.

Титов влияет на приборы!

Капитан опустился на стул и недоуменно, но внимательно продолжал следить за щитком. Лампочка вспыхивала постоянно и равномерно, указывая на пребывание Никитина в наладочном. Но кроме нее, попеременно зажигались и другие, фиксируя путь Титова. Вот сигнал из излучательного зала, вот замигала лампочка в лаборатории номер три и теперь…

«Титов должен пройти через вестибюль второго этажа, — подумал капитан, пристально всматриваясь в щиток. — А если он направляется прямо сюда, то и через вестибюль третьего».

Замигала лампочка вестибюля второго этажа, третьего…

Оттуда по коридору шагов двадцать…

Дверь отворилась, в кабинет вошел Титов.

Поздоровавшись, он вынул из кармана письмо Никитина к Жене и протянул его капитану.

— Прочтите внимательно, Петр Алексеевич. Мне кажется, что в этом сумбурно-лирическом послании содержатся намеки, которые помогут нам разобраться в деле Никитина.

Бобров несколько раз перечитал письмо Никитина.

— Да, Никитин так и не решился сказать «все», хотя, очевидно, и намеревался. Но вы знаете, Иван Алексеевич, письмо говорит больше, чем можно подумать, прочтя его. Оно разрешает загадку влияния Никитина на приборы.

— Что?

— Да, представьте себе. Больше того, сегодня же мы узнаем, чем именно Никитин вызывал это влияние.

— И для этого? — нетерпеливо спросил Титов.

— Для этого я очень попрошу вас, Иван Алексеевич, — любезно улыбнулся Бобров, — пройти к проходной, выйти за территорию института и тем же путем возвратиться сюда.

Титов никак не мог понять, зачем Боброву могло это понадобиться. Однако, взглянув в его задорно блестевшие глаза, догадался, что капитан придумал, очевидно, нечто очень важное.

Иван Алексеевич проделал маршрут, о котором его просил капитан, и через несколько минут снова предстал перед Бобровым.

— Иван Алексеевич! — восторженно встретил его Бобров. — Все в порядке не мигают!

— Кто не мигает?

— Лампочки. Лампочки, Иван Алексеевич! Прекрасно, прекрасно! Ваши приборы просто чудо как хороши! Сядем. Я вам расскажу, как мы проведем основную проверку.

К приходу Зорина капитан и Титов уже выработали согласованный план проверки и тотчас же рассказали о нем директору.

Зорин нашел, что это стоит сделать, и распорядился вызвать к себе Никитина.

Капитан Бобров вышел из кабинета спустя несколько минут появился Никитин.

— Я поставил здесь опыт, — указал академик на смонтированные на лабораторном столе приборы, — но не имею сейчас возможности делать записи. Попрошу вас помочь мне. У вас есть с собой какая-нибудь записная книжечка, блокнот или что-нибудь в этом роде?

— Да, Викентий Александрович, — Никитин пощупал боковой карман, блокнот при мне.

— Вот и хорошо. Расчертите в нем таблички и через каждые две минуты записывайте показания. Отмечайте в них время, температуру в зоне прорастания и показания прибора.

Никитин сел к лабораторному столу, вынул свой блокнот, аккуратно разграфил таблички и, внимательно наблюдая за показаниями приборов, начал записи. Зорин устроился за столом напротив, приготовляя препараты для следующего опыта. Титов сидел у письменного стола, углубившись в объемистый том отчетов института.

Минут через десять зазвонил телефон.

— Да, Зорин слушает… В наладочном? Хорошо. Я сейчас пришлю. — Зорин положил трубку и обратился к Никитину. — Вам придется оторваться от записей. Ничего не поделаешь, — нужно срочно пройти в наладочный и проверить установку второго магнетрона.

— А опыт как же? Опыт прервать, Викентий Александрович? — спросил Никитин, указывая на приборы.

— Нет, нет, опыт прерывать нельзя, я отложу пока препараты и буду сам вести записи. Оставьте мне, пожалуйста, ваш блокнотик.

Никитин вышел, и Титов быстро подошел к щитку с сигнальными лампочками от приборов 24-16.

— Так, мы послали его в наладочный зал? Хорошо, значит, прежде чем попасть туда, он должен пройти через лабораторию номер три. Верно?

— Да. В наладочный зал можно пройти и через двор, но не думаю, чтобы он обходил кругом.

— Интересно. — Титов взглянул на часы. — Сейчас он уже должен быть в третьей лаборатории, а там установлен наш прибор. Посмотрим.

— Думаю, что он уже успел пройти туда.

— Смотрите, сигналов нет, как это было раньше, когда Никитин входил в лабораторию.

— Теперь он уже, пожалуй, в наладочном.

Позвонили в наладочный зал, и оттуда ответили, что Никитин там и приступил к проверке установки.

На щитке сигналов из наладочного не было.

Титов взял в руки блокнот, оставленный Никитиным, и стал его внимательно рассматривать.

— Значит, предположение правильное — все дело в этой книжице.

Титов позвонил Боброву и пригласил его в кабинет. Загадочный блокнот снова подвергся испытаниям. Как только его подносили к прибору, стрелка начинала беспокойно прыгать. Блокнот радиоактивен — это было ясно. Листки, на которых Никитин писал письмо Жене, тоже радиоактивны. Но почему блокнот стал радиоактивным? В чем виноват Никитин? Проверка явилась лишь первым шагом к разрешению этого вопроса.

Листая блокнот, капитан заметил, как из него выпало что-то маленькое, темное. Он нагнулся и поднял с пола засушенную, почти совсем почерневшую фиалку.

Прошла неделя со дня памятной встречи в лесу. После вечера у Резниченко Лене ни разу не пришлось повидать Михаила, но с Сергеем она встречалась почти каждый день. Сергей со дня на день ждал решения комиссии о своем проекте и уже не мог говорить ни о чем другом, как о том времени, когда он, наконец, будет в Москве, когда сможет, как однажды выразился, «зажить». Слово это врезалось в самое сердце, и, кажется, оно, это маленькое слово, решило все.

Отпуск подходил к концу. Вот еще два дня и… ехать или остаться здесь, с Сергеем? Даже подумать тяжело, что больше не будет видеть его, не будет с ним и все же с каждым днем становилось яснее — не выйдет ничего у них с Сергеем. Все дальше и дальше он уходил от нее и становился все более непонятным, чужим.

— Я завтра еду, Сережа, — сказала она, и вдруг сразу стало легче. Так трудно было принять решение, а когда внезапно, сами собой вылетели эти слова, почувствовала, что именно так надо.

— Едешь? Куда?

— Домой, в Славино.

— Что, агитация Михаила повлияла?

В первый раз Сергей предстал перед нею в таком отвратительном виде, в первый раз подумала, что вот он весь здесь — своевольный, раздражительный и очень, несправедливый. Да, да, несправедливый. До слез стало горько от сознания, что он может подумать такое, может…

Лена не ответила ни слова и тихонько отошла от Сергея.