Маленький ныряльщик

    Красота! Беготня, сутолока, неразбериха. Вопли отлично доносятся до нас через мембраны, слышны и визгливые голоса, и грохот деревянных трапов, переброшенных с борта на борт. Наш "избранник", тяжело осевший деревянный пароход, ничем не отличается от других. С его палубы на нас смотрят глаза десятка любопытствующих, не внявших гласу осторожности. Этот трудяга виноват только тем, что расположен с краю и к нему удобно подойти. Опять же государственная принадлежность его ни у кого не вызывает сомнений -- флаг различается уверенно.

    Мы подходим к нему носом, целясь в середину корпуса. Наконец, зрители не выдерживают и бросаются прочь. Может быть у противоположного борта стоит шлюпка? Или трап перекинут к соседу? От нас не видно. Мы сближаемся почти до касания, плавно обнуляя скорость, а затем начинаем разгон назад. Вторая модель лодки пятится значительно охотней -- над ней поработали настоящие моряки. А вот управляется всё так же плохо. Ну да нам и не нужно петлять.

    Для зрителей дельфин заложил мину и уходит. Вот расстояние приближается к нужным мне пятидесяти метрам.

    - Степан Осипович! Извольте приготовиться к выстрелу!

    - Уже готов, Пётр Семёнович.

    - Пли!

    Вода впереди знакомо вскипает и торпеда уходит, оставляя мощный пузырящийся след. Отклоняется чуть вправо, но на такой дистанции мимо цели не пройдёт. А мы тоже удаляемся от места взрыва, налегая на педали изо-всех сил. Не так уж много успели спятиться -- метров двадцать всего побежали и тут перед нашими глазами возник могучий баобаб взрыва. В воздух столько всего взлетело, что я тут же нырнул кормой вперёд. Не понял, в какой момент догнала нас взрывная волна -- это всё произошло одновременно. Но шлепки по воде от падающих предметов различались ещё несколько секунд. Мы тут же перестали налегать и вскоре снова выглянули. Жертвы нашей на месте уже не было, а пара соседей заметно кренились. Кажется, перепало и им.

    Впервые мне удалось наблюдать действие собственного детища. Страшноватенько, признаюсь.

    - Так что, Пётр Семёнович, с победой.

    - Взаимно, Степан Осипович, взаимно. Идёмте однако искать встречное течение.

    - Как прикажете.

    Мы уже под водой. Выходим прямиком на середину пролива и последний раз оглядываемся по сторонам. В городе наблюдается какое-то оживление. Северный ветер отлично чувствуется -- слышно его действие на мембраны передних звукоуловителей. Винты остановлены и я осторожно настраиваю лодку на минимальную отрицательную плавучесть. Пассивно погружаемся, каковое действо чаще всего определяют словом "тонем".

    Десять метров. Ещё светло, хотя поверхность воды уже не выглядит как что-то определённое. Мутно.

    Двадцать метров. Сумерки.

    Тридцать метров. Густые сумерки.

    Сорок метров. Глубина перестала возрастать. Вверху светлее, чем внизу, но ничего кроме этого различить мы не способны. Шторм всё настолько перебаламутил, что говорить о какой-то прозрачности я бы не решился.

    - Мы не движемся, Пётр Семёнович?

    - Относительно воды -- нет. Но сама вода несёт нас на север в Черное море. Часа четыре никаких развлечений, корме слежения за глубиномером, предложить вам не могу. Сам же я, с вашего позволения, вздремну.

    - Как же вы будете проводить наполнение дыхательного мешка, если заснёте?

    - Я так много времени провёл с ним, что управление клапаном стало у меня рефлексом. Готовился ведь и к многосуточным походам. Тренировался, сживался. Вот и пригодилось.

    - А отчего мы перестали погружаться, позвольте спросить?

    - Встречное течение имеет более высокую солёность, отчего вода в нём плотнее. Разница в абсолютном исчислении невелика, но наш корабль очень чувствителен к подобным изменениям, когда хорошо уравновешен.

    Забавно, знаете ли, давать объяснения человеку, который сам изучал это явление. Немного позднее, как я понял. Потому что в данный момент о нём не знает.

    - А почему мы не помогаем движению, позвольте полюбопытствовать? - неугомонный он всё-таки. Хотя, только что ведь впервые в жизни провёл успешную атаку с подводного корабля.

    - Потому что не только ничего не видим, но и не имеем представления о том куда двигаться. Всплывать для ориентации -- значит попадать во встречное течение и терять много времени. Кроме того, сам процесс всплытия должен быть плавным, потому что в крови у нас растворяется азот -- мы ведь под давлением пять атмосфер. Так уж наша лодка устроена. И от этого азота кровь должна избавляться постепенно, чтобы не вскипела. Я не помню точных значений, но при подъёме на каждые двадцать метров станем по часику оставаться на достигнутой глубине. И будем уповать. И на то, что течение нас об скалу не ударит, и что кровь не закипит.

    Ну вот, вроде, угомонился.

    ***

    - Пётр Семёнович, четыре часа прошло, - протяжный зевок в загубник. Да уж, досталась Макарову вахта. Кажется, подобный вид пытки называется сурдокамерой. Это когда тишина и ничего не происходит.

    Будь я один -- спал бы, наплевав на возможные опасности. Всё равно ничего с ними не поделаешь.

    Смотрю на глубиномер -- сорок пять метров. Ничего страшного. Даю самый малый ход курсом на север и, поднявшись до тридцати метров, выхожу на горизонталь. А тут куда как веселей. Вода заметно прозрачней и виден не только нос лодки, а даже какая-то перспектива открывается. Так и идем черепашьим шагом. Всё-таки на душе спокойней, если уверен, что не влепишься ни во что с неизвестной скоростью. На всякий случай выдерживаем это режим полтора часа. Это я после Батумского похмелья осторожничаю, подозревая, что меня тогда прихватила кессонка. Ещё полтора часа на двадцати метрах и столько же на десяти. Подумал немного -- и ещё на полчаса задержался на пятиметровой глубине. Ну и всплываем. А где берега? Куда нас вынесло-то.

    Ещё раз смотрю на часы -- всё верно, ровно девять часов прошло с тех пор, как мы погрузились в пучины Босфора в аккурат напротив входа в слепую кишку Золотого Рога. А тут море вокруг без конца и без краю.

    Описываю плавную окружность покачиваясь на всё еще неспокойной после шторма воде.

    - Ост-Норд-Ост фок мачта "Великого князя Константина", - звучит в переговорном устройстве голос Макарова. - С вами Петр Семёнович куда угодно отправляться не страшно. Обязательно домой доставите, - а вот это уже признаки отходняка. Этакое веселье после боя. Да мы оба, конечно, нервничали.

    Полностью продулись и пошли к родному кораблю. Вскоре заметили как створились мачты -- значит нас обнаружили и двинулись навстречу. Через полчаса "Ныряльщика" подхватили за рымы и водрузили на палубу. Однако, кушать хочется.

    - Обед на двоих в капитанскую каюту! - ух ты. Вот так сразу, чтобы предупредить приглашение в кают-компанию. - Петр Семёнович, окажите честь, разделите со мной трапезу, - что тут у нас за страсти Египетские? Отчего это командир так торопится уединиться и меня пытается оградить от разговоров с командой?

    ***

    Так и обедаем в подводницких шортах, что является грубейшим нарушением морских традиций.

    В основном молча. Однако к концу, когда волчий голод обратился в обычный хороший аппетит, Макаров всё-таки открыл свою тайну:

    - Знаете, я ведь грешным-то делом вздремнул на вахте часика три.

    Я только плечами пожал. Нету во мне военной косточки и вздремнуть, когда решительно нечего делать полагаю естественным и не безобразным.

    - А что, Пётр Семенович. Сбегаем завтра ещё разок в Стамбул?

    - Полагаю, нам с этим стоит погодить. Выждать немного и поглядеть что и как. А на счёт подъемного плавника я Клёмина прямо сейчас озадачу. И попрошу Измаила Максимовича распорядиться, чтобы торпеду снарядили. Пусть не динамитом, но уж чем придумают, тем и ладно.

    ***

   Знаете, вылазка к Стамбулу оказалась на редкость необременительной. Даже утомление после неё не было ни обвальным, ни сокрушительным. Я чувствовал себя, как после напряженного рабочего дня - то есть, как всегда по вечерам. Впрочем, после адмиральского часа, самочувствие моё пришло к обычному состоянию, характерному для послеобеденного времени, и я направился к "Ныряльщику".