Плавающая Евразия

Тот, к кому обращались с мольбой жители палаточного городка, поднял руку, в которой совсем не чувствовалось силы, и, подойдя к передним, легко коснулся головы одного, другого, словно прикосновением своим снимал страх и успокаивал, - и так пошел он по ряду, легко коснулся лба Мирабо-ва, подбородка Хури, Шаршарова, и видно было, как из коленопреклоненных уходит напряжение. Затем пошел он вдоль второго ряда - от его прикосновений у женщин выступали слезы на глазах, старики отбивали поклоны... Всеобщая стихия единения, дух сопереживания витал всюду, смягчая сердца. Как хорошо любить в массе...

Обойдя всех, Субхан повернулся и сделал шаг в сторону палатки; и тут Анна Ермиловна, пораженная, увидела Байт-Курганова. Байт-Курганов также с удивлением посмотрел в ее сторону, словно укоряя за то, что она так долго тянет с делом, ради которого приехала.

Боясь, как бы Байт-Курганов не заперся в палатке, Анна Ермиловна бросилась сквозь редеющую толпу и у самого входа в палатку снова столкнулась с той самой женщиной.

Сейчас она встретила гостью с дружелюбием на лице и виновато проговорила:

- Извините, Найман Зияевич заставил вас ждать... Хотя с самого утра говорил о том, что вы приедете, и даже несколько раз выходил встречать вас у кольцевой дороги...

- Ничего, ничего, - пробормотала растерянная Анна Ермиловна, заходя в скромно обставленную палатку - складные стулья и стол, надувные матрасы и прочие походные вещи.

- Добрый вечер, дорогая Анна Ермиловна! - подчеркнуто вежливо встал ей навстречу Байт-Курганов.

Анна Ермиловна протянула ему конверт, куда была вложена петиция. Байт-Курганов бегло пробежал глазами, остановил взгляд, переменился в лице и стал читать медленно, вникая, и Анна Ермиловна, наблюдающая за ним, не могла отделаться от ощущения, что между убитым бродягой, фему-дянским проповедником Субханом и инженером, работающим в сейсмостроительстве, есть кровная, родственная связь, тревожащая своей загадочностью.

- Похвально! - сказал Байт-Курганов. - Все изложено старательно. Думаю, что это подействует на членов Верховного суда, и мы скоро увидим вашего внука и его друзей на свободе... Правда, вы здесь не подчеркнули, что Мелис - ваш внук, но члены суда об этом, наверное, уже знают из документов Лютфи.

- А почему я должна была подчеркнуть это? - наивно спросила Анна Ермиловна. - Правда, я могла бы как-то неназойливо отметить, что поскольку Мелис - приемный сын моего сына, то, естественно, он приемный внук... Простите, я несколько запуталась. - Анна Ермиловна умолкла, заметив в глазах собеседника холодный блеск.

Воспользовавшись ее растерянностью, Байт-Курганов сказал просто, безо всякого напряжения, будто был с ней давно в доверительных отношениях:

- А теперь я вкратце расскажу вам свои мытарства... и вы поймете, что я человек бескорыстный.

- В этом я не сомневаюсь, - улыбнулась Анна Ермиловна вымученно.

- Спасибо... Так вот, я долгое время работал строителем. И знаю, как воздвигались самые престижные здания нашего града. Дворцы, музеи, выставочные павильоны и высотные жилые дома. Все строилось из рук вон плохо. Начальники крали цемент и лес, железо и сталь, пластмассу и стекло. Комиссия градосовета принимала эти здания, якобы выдерживающие все десять баллов. На самом деле здания и дома не выдержат и шестибалльного толчка. Начальники связаны с Бюро гуманных услуг... Я бил тревогу, доказывал, что это преступление. Что из-за проделок мафии жизни миллиона шахградцев под угрозой... Меня стали преследовать, объявили умалишенным и запрятали в психбольницу... Начальники тогда совсем распоясались. Вы ведь знаете их психологию - когда им удается отвести от себя угрозу, они как бы мстят вдвойне за то, что их хотели потревожить. Они стали красть все, что попадет им под руку, и без надобности, и закапывали ворованное.

Вот вам вкратце мой рассказ, дорогая Анна Ермиловна, бессребреница... Остается лишь молиться, чтобы кто-нибудь из них - слон либо кит, дракон, черепаха либо осел - не повернулся на бок под землей. Только молиться... повторил собеседник, вставая, и, как только он повернул голову к выходу, мелькнуло перед ее глазами лицо Субхана...

И снова мучительно сжалось сердце Анны Ермиловны. Вспомнила она вопрос сына, заданный в упор и беспощадно: "Знаешь ли ты, что наш род берет начало свое от ветхозаветных фемудян?" Так что же сказала на это милейшая Анна Ермиловна? Послушаем затаив дыхание...

XIX

- Да, я знала, что род наш идет от фемудян - племени, давшего свою кровь ныне здравствующим, бодрым, румяным, склонным к изобретательству и наукам народам, среди которых и англичане с одного конца света, и японцы с другого, - сказала в тот вечер Анна Ермиловна, обращаясь к изумленному Руслану. - Благородный народ, сознательно растворивший себя среди других, во имя их расцвета, чтобы самому потом исчезнуть с лица земли! Фемудяне! Я не только знаю это, милый Руслан, сын мой непутевый и оттого еще более любимый... я не только знаю корни и крону древа нашего генеалогического фу! какое слово, ненавижу его, но все равно часто произношу к месту и не к месту! - не только знаю, но и многое помню из того, прошлого времени, когда племя наше было еще в силе, поклонялось каменным идолам и слушалось во всем старейшину Бабасоля.

Мы были грубы, в нас затвердела одна лишь плоть, мы разбоем брали все у других племен, мы были эгоистичны, как дети, и так длилось до тех пор, пока племя не стало стареть, хиреть, и впадать из-за холода души в сумасшествие, и постигать всеобщее, отказываясь от частного и эгоистичного. А постижение всеобщего есть болезнь отдачи и растворения. Ты ведь знаешь тягу сумасшедших воображать себя шагающими по ступеням перевоплощения и растворения во всем чужом - лишь бы выйти из себя, из своей плоти и души, которая тревожит, пугает, навевает кошмары. Так и мы, фемудяне, чтобы уйти от кошмаров утонченной души, отдали свою кровь для взращения других, современных народов, а они, в свою очередь, направляют теперь свою энергию на такие диковинные машины и роботы, что диву даешься и думаешь - неужели в корабле, летящем сейчас навстречу комете Галлея, минуя Луну, Венеру, Уран и прочие планеты... неужели в материале корабля замешена и капля нашей, фемудянской крови? Страшно! И волнующе!

Давлятов, ожидавший поначалу увлекательного рассказа, заскучал от этого длинного предисловия, тем более что то, о чем говорила Анна Ерми-ловна, было книжным и банальным. Поэтому Давлятов, воспользовавшись паузой, сказал сухо:

- Ладно, все это теория... Меня мучает другое: Салих, пригрозив городу фемудян страшной карой - землетрясением, увел меня куда-то вдаль - это я помню, хотя и смутно, не в деталях. Увел, чтобы отдать мне свою душу и спасти... А потом? Что было потом? Сквозь сон и дурман я чувствовал, что меня несут на руках домой... А ты? Где была ты? - Возбужденный, он почему-то схватил со стола ту самую книгу, которая была скрыта под обложкой труда академика Бабасоля "Огнеупорные породы", открыл, хмурым взглядом пробежал несколько строк главы "Преграды". Досадливо поморщившись, потянулся к другой книге, более объемистой, с твердым переплетом, на котором было золотом тиснено: "Лев Шаршаров. Гениальный роман. Издательство "Братья Хаембрук и мадам Лулу", полистал страницы, которые замелькали главами "Бытие", "Исход", "Числа", "Книга судей Израиле-вых", "Книга псалмов", и почему-то взгляд его задержался на строке из "Книги пророка Захарии". Давлятов прочитал ее вслух: - "И раздвоится гора Элеонская от востока к западу весьма большою долиною, и половина горы отойдет к северу, а половина ее - к югу". Вот! - сказал Давлятов и захлопнул книгу, хотя во взгляде, который он бросил на ее переплет, мелькнуло злорадное и мстительное.

- Да, да! - запротестовала Анна Ермиловна. - Не надо мне читать, ни из Ветхого завета, ни из Нового... Нам, к счастью, не пришлось тогда увидеть конец света.

- Значит, пророчества Салиха не сбылись? - спросил Давлятов со смешанным чувством облегчения и досады. - Но ведь в Коране ясно сказано...