Плавающая Евразия

- Это Зу-л-Халаса [Зу-л-Халаса - божество войны (арабск.)] и Руда [Руда - богиня плодородия], - с достоинством ответил Бабасоль. - Они принесут фемудянам и всем, кто им поклоняется, изобилие и удачу в войне! Они сделают наш город избранным среди других, и всюду, от моря и до моря, наш город будут называть великим. Иди теперь и поклонись нашим божествам, и ты... может, и тебе перепадет удача! - И по его знаку телохранители толкнули Салиха в капище, и он, войдя туда со словами: "Пришла истина, и исчезла ложь, поистине ложь - преходяща!" - и, замахнувшись, ударил посохом слившихся в одно тело от крепкого объятия истуканов с человеческими лицами, излучающими загадочный зеленый свет...

"Пришла истина, и исчезла ложь", - истратив всю свою ярость, с разбитым посохом он вышел из капища. Чувствуя себя страшно опустошенным, еле держался на ногах. По замкнутым лицам вокруг он понял, что на этот раз его не согреет ни одна иллюзия, ни толика надежды, и, бросив взгляд на загон, где понуро стояли меченые верблюдицы, сказал:

- Сказано вам было в прошлый раз: эта верблюдица Божия служит вам знамением. Оставьте ее пастись на земле Божией, не делайте ей никакого вреда, чтобы не постигла вас лютая казнь... Вы ослушались, все, что здесь собрано для жертвоприношения Богу, ты, Бабасоль, и твои люди закалывают тайком ночью, чтобы утром продавать мясо верблюдицы в своих лавках...

И, будто от слов его, одна верблюдица испуганно метнулась в загоне и, бросившись напролом через перегородку, поскакала мимо капища по площади. С криками бросились за ней мужчины, выхватывая из-за пояса кривые ножи. И обезумевшая верблюдица вдруг споткнулась и упала на передние ноги. На нее сразу же навалились, нанося удары ей в бок, и не успела верблюдица испустить последний вздох, как уже растаскивали ее тушу в разные стороны, отрезая от нее лакомые куски.

- Вот вам предзнаменование того, что теперь неминуемо! - мрачно сказал Салих и отвернулся.

Настоятель, бесстрастно наблюдавший эту сцену, не замедлил ответить ему:

- Иди и отрежь себе лакомый кусок! Эта верблюдица принесена в жертву любви! Пусть это будут Исаф и Наила, дочь Зайда, как ты их назвал. Но они сама любовь земная, дарующая жизнь... и у нее мы просим дождя, защиты от врага, здоровья себе и своим детям... Ты скажешь: малым вы довольствуетесь! Иди и попируй вместе со своими во славу любви мужчины и женщины, и тогда, может быть, ты ответишь внятно: что предлагает нам взамен твой Бог?! - И телохранители снова толкнули Салиха в спину.

Он поскользнулся, но удержался на ногах и повторил как одержимый:

- Знайте же, кара неминуема!

- Хорошо! - усмехнулся настоятель Бабасоль. - Спор окончен, потому что у тебя нет других доводов, кроме угроз... Тогда наведи на нас то, чем грозил ты в прошлый раз, - землетрясение, и мы поверим, что ты посланник Бога...

- Это будет неминуемо! - упрямо тряхнул головой Салих, чувствуя, что и левый глаз его мутнеет.

- И ты никого не спасешь? - спросил Бабасоль с иронией. - Неужели среди нас нет ни одного безгрешного?

Салих посмотрел в растерянности по сторонам и в толпе хихикающих мальчишек увидел Руслана. Его открытый взгляд чем-то тронул Салиха, и, подойдя к Руслану, он положил руку на его плечо:

- У меня только одна душа... И я отдам ее за спасение этого мальчика... Идем со мной, - попросил он Руслана, и Руслан, удивленно посмотрев по сторонам, пошел за Салихом, принимая все это за игру.

Все видели, как они идут через площадь, в красных, предзакатных лучах казалось, что контуры одеяния Салиха все бледнеют, сливаясь с общей уходящей картиной, и так смотрели на них до тех пор, пока Салих совсем не .исчез.

Когда бросились туда, где Руслан остался один, нашли его под деревом, лежащим в такой позе, будто он прислушивался к гулу земли и так заснул. Мальчишки кричали, но он не просыпался. Тогда подняли его на руки и понесли домой... и было слышно, как всю дорогу он рыдает во сне...

Давлятов очнулся: расщепленное чувство его, воспринявшее картину как в кривом зеркале, вновь замутилось в своей одномерности, возвращая Руслана Ахметовича к обыденному. Он лишь удивился, увидев, как на руку его капнула слеза: неужели плакал? Что взбудоражило его душу? Не успел Давлятов подумать об этом, как увидел в окне физиономию того маленького человека со злыми глазами. Давлятов от неожиданности отпрянул назад от стола, но уродец, схватившись за подоконник, подтянулся и кивнул, явно желая поговорить с хозяином дома.

Давлятов совладал с собой и, глянув на него пристально, махнул рукой:

- Иди, не до тебя мне сейчас, - не в силах скрыть укора и даже презрения.

Гость пожал плечами, мол, как пожелаете, и исчез. И тут же в дверь кабинета постучали, и вошла встревоженная Анна Ермиловна.

- С кем это ты разговариваешь? - спросила она, будто еще с порога не увидела, что сын один в своем кабинете.

- Странный вопрос, - неопределенно пробормотал Давлятов, машинально отодвигая от себя рукопись.

- Извини, мне почудилось, - устало заметила Анна Ермиловна, опускаясь в кресло. - Ты опять чем-то увлекся серьезным... а там Мелис под следствием... Все эти дни я чувствую свою ненужность.

- Ненужность? - не придавая значения словам, спросил Давлятов.

- Да, и растерянность... Кстати, - снова перевела она разговор на Мелиса, - ребята держатся молодцами. Все они страшно горды тем, что в Шахграде только и разговоров об их ужасном поступке...

Давлятов смотрел на нее так, будто пытался узнать ее с новой, неожиданной стороны, и вдруг спросил:

- Знаешь ли ты о том, что наш род берет свое начало от ветхозаветных фемудян? - Взволнованный, он встал и зашагал по комнате. - Разве тебе это ни о чем не говорит?! Не наполняет твою жизнь особым смыслом?

- Я знала об этом, - тихо и буднично проговорила Анна Ермиловна.

- Знала? - удивленно воскликнул Давлятов. - И молчала? Как же так?! И Салиха ты знала? И настоятеля капища Бабасоля? И видела, как несли меня, спящего, домой и как я рыдал всю дорогу во сне?! Расскажи, это же ужасно интересно!

Анна Ермиловна сначала отнекивалась, говоря о том, что плохо себя чувствует, но затем смягчилась и рассказала...

XVIII

Представляю, как нелегко вести следствие Лютфи, сохраняя беспристрастность и присутствие духа в атмосфере всеобщего недоумения и неодобрения вокруг. Едва шахградцы узнали о мотивах преступления, они сразу же прониклись к нашим подросткам сочувствием, а когда стали открываться подробности ритуального убийства, с такии хладнокровием совершенного ради успокоения напряженной земли, сочувствие сменилось откровенным неодобрением правосудия.

С завидной точностью собирающиеся по вечерам вместе на открытых пространствах шахградцы первым делом говорили о подростках, ставших для них ближе самых близких.

"Возмутительно! - слышались всюду голоса. - Наши дети решились на такое ради всеобщего спокойствия, а их собираются судить. Из-за кого, спрашивается? Из-за какого-то бродяги? Да их не судить надо, памятники им ставить!"

Правда, никто из возмущавшихся даже имен подростков не знал, просто слышали, что какие-то юные шахградцы в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет совершили такое... причем зачинщиком жертвенного убийства был как раз таки самый младший в компании, двенадцатилетний... тем более юнец-молодец. И выбрали они в жертву кого? Обыкновенного бродягу, шаромыгу, без дома и семьи, ничем полезным не занимающегося, даже, кажется, и имени собственного не знающего... Одни называли его Карим, другие Хаким... промелькнуло в судах и пересудах и имя Субхан. Почему-то имя и выбрали, называя убитого - Субхан, возможно, из-за звучности, хотя бродяга с именем все равно вызывал неприязнь, несмотря на то что не ходил уже больше среди шахградцев в своей поношенной, с чужих плеч, одежде, с клеенчатой рваной сумкой, где была черствая лепешка и луковица на завтрак.

"Разве можно ставить на весы Фемиды жизни миллиона шахградцев и одного бродяги?" - рассуждали в вечерней толпе, более всего возмущаясь тем, что их, людей с гарантированными правами, положением в обществе, с цветными телевизорами в уютных квартирах, у экранов которых они должны были завтра снова собираться на встречу с сейсмосветилами, равняли перед законом с изгоем, отщепенцем, не состоящим ни членом кассы взаимопомощи, ни жилищного кооператива, не говоря уже о членстве в Обществе географов, минералов, любителей-цветоводов, дермотовенерологов, в Союзе композиторов "Есть на Востоке добрый город..." и художников "Нарисуем - будем жить", "Палочка-выручалочка".