Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

Слава помог Марине, сам расстался с анараком, невольно прислушиваясь к дополнявшему атмосферные осадки шушуканью и стараясь немного в нем разобраться. Но, наверное, для этого действительно нужно было превратиться в девчонку - слова все знакомые, но складывались они в непонятный код, тяжело оседающий в голове иной расы и вызывающий головную боль с зевотой. Борясь с приступом, от которого заложило уши, во рту началось обильное слюноотделение, а глаза погрузились на дно слезливого озеро, отчего окружающие приняли тот самый вид, подробно описанный в "Занимательной физике" Перельмана.

- Иди, - торопливо подтолкнула его Марина.

Он стал на ощупь пробираться сквозь зонты и мокрую прорезиненную материю, спотыкаясь о сапоги и ноги, порой касаясь чего-то воздушно нейлонового. Вдруг его рука соскользнула с очередной изящно покроенной и вспотевшей крупными каплями лакированной шкуры и уперлась в нечто кстати подвернувшееся - гладкое, голое и теплое. Слава на мгновение вынырнул из слез только затем, чтобы уловить красивое бедро, хотя почему таковым он его окрестил осталось неясно, но, возможно, из-за оскудевшего запаса слов и абсолютной неприемлемости к данной конкретной части ноги общеизвестных эпитетов - "стройное" (это бедро-то?), "мускулистое" (а как насчет "волосатое"?). Филологический ступор прервал не М.Каммерер. Его протолкнули дальше, смутное и неудовлетворенное желание потонуло в белом шуме школьного коридора.

Народ заглядывал за широкие Жлобовские плечи, ворох глянцевых и нерезких фотографий, развернутых веером, и развлекался. Девчонки призывно хихикали и дразнили зверей за клетками видом и ароматом чулок, подвязок и колготок. В стороне от тлеющего вертепа разговаривали Вадим и Димка, - один размахивая в воздухе увесистым деревянным костылем, а другой снимая и вновь одевая темные очки. Коридор к этому моменту слегка опустел, "городские" и "вертолетчики" рассеялись по раздевалкам, классам и туалетам, только назойливыми мухами носились первоклассники и сонливо проплывали преподаватели. Вадим не забывал раскланиваться, Дима забывал и стыдливо протирал запотевающие стекла, а Славе повезло - первой же ему попалась математичка Нелли Федя Яша (в девичестве - Федяшина), самый близкий враг. Он сдержался, демонстративно не сделав даже попытки узнавания, Нелли покрылась скоротечным лишаем, но тоже промолчала. Правильно, решил Слава.

В конце концов, что нужно нам? Внимание! Ни одного близкого друга не заставишь быть к тебе таким внимательным, как самого дальнего врага. Мысль не новая, но работает.

- Ну и что у нас сегодня, господа? - спросил он у местных Лисы-Алисы и Кота Базилио.

- Химия, - ответил Дима.

- Это вам не что, а кто, - согласился Вадим. Только теперь Слава обратил внимание, что тот пришел с ранцем.

- Хорошие катафоты. У Кирилла отобрал?

Вадим покосился за спину. Выражение лица у него стало как у падшего ангела.

- Попробуй сам на костылях с портфелем в зубах по школе пошататься, - пояснил он. Его можно было пожалеть - месяц назад Вадим вляпался в раскаленный шлак, выброшенный из котельной, и здорово обжег ноги. Но для Славы Вадимов вид давно потерял свою остроту. Пострадавшим он его уже не воспринимал, а чувства сопереживания и прочей эмпатии утомились выдавать социально приемлемую реакцию на человека с костылями. Такого эффекта (да и многих других) он не предвидел, но Слава опять же не расстроился.

- Видуха у тебя как у полного придурка, - тактично выразил он общее мнение. Проходившая мимо Оля хрюкнула, а Нина нервно поправила передник.

- Не расстраивайся, - подтвердил Дима. - Ты что-то про химичку хотел сказать.

- Благородные доны, о драконах ни слова! - рявкнул Андрей. - Курить у кого-нибудь есть?

Туалет был светел и чист - граффити здесь не прижились, сантехника была надежной, а убирались часто. Слава, скорее уж по многолетней привычке, а не по необходимости, залез на подоконник, чтобы солнце не слепило глаза, грело поясницу. Вадим удобно расположился на пластмассовой крышке унитаза, прислонив костыли крест накрест к стенкам кабинки, некурящий Дима остался в районе умывальника около самой двери, дабы заодно шугать малышей, Андрей же бродил по комнатке, раздавал сигареты, прикуривал и обносил всех банкой из-под пива вместо пепельницы. Вновь было хорошо, как после большой кружки свежемолотого и свежесваренного кофе - зевота кончилась, глаза открылись и даже в самом паршивом обстоятельстве открывались блестящие перспективы.

Положение и раннее утро обязывали благородных донов вести светские беседы. Поговорили о погоде. Посудачили о женщинах. В том и другом случае сошлись во мнении - изменчивы. Слава задрал ноги на батарею, в которой булькала горячая вода, ощущал как потеют ноги и не особо ввязывался в дискуссию.

- Так вот, у Монтегю точно подразумеваются аскалотли, - убеждал всех Дима. Ставшие зеркальными от яркого не по осени солнца очки вкупе с короткой стрижкой и добрейшей физиономией толстяка предавали ему боевой и диковатый вид на все готового человека. Знаменитостью он был от своего умения с ленинской скоростью читать книги. Слава знал кем Дима стал (или станет?), это могло впечатлить, удивить, испугать, хотя...

- Не Монтегю, а Агамнен, - поправил Андрей.

- А-г-а-м-б-е-н, - продиктовал, сжалившись Вадим. Ради развлечения он периодически спускал в унитазе воду, подводя итоги своим тезисам и чужим тезисам.

- И не аскалотли, а ланцелоты, - внес свою лепту Слава, но его слова утонули в шуме унитаза.

- Неважно, короче говоря. Главное, что он предлагает очень необычную гипотезу...

- Человечество, как всемирный аборт, - хмыкнул Андрей и очень ловко изрыгнул густой клуб дыма в просунувшуюся в дверь маленькую круглую стриженную голову ("Спасибо", сказал отвлекшийся от своих прямых обязанностей Дима).

- Вообще-то, подходит, - согласился Вадим, успев вовремя подхватить сделавший попытку к бегству костыль. - Сходится. Все без шерсти, недоразвиты, не знаем зачем живем. Разум, как несформировавшийся инстинкт.

- Знаете, - сказал Дима, - все это очень здорово. Представьте, утро, сидим мы в гальюне, курим, треплемся... Ага, и это тоже. Воздух свежий, чистый, солнышко светит, луна в небе висит. Облака, блин, цепью жемчужную, полем лазурным... Вадим костыли бросил, химичка на автобус опоздала, пиво в буфете к пончикам продают...

Все молчали, вслушиваясь в эти слова. Паузы надувались, как комары-кровопийцы невысказанными дополнениями и подначками, тяжелели, приобретали такую значимость, что после Лермонтова как-то неловко было уже прерывать Димку, тем более никто еще не понял, что он в конце концов хочет сказать. Слава же больше следил за его манипуляциями с очками, снимание и надевание которых в данном случае было сродни превращениям добрый-злой - врач превращался в маньяка, а милый папочка - в убийцу.

За пончиками долго ничего не следовало и, переставший расхаживать, Андрей первым не выдержал:

- Ну и что?

- Значит, есть еще в жизни место подвигу.

Повезло только Вадиму - он сидел. Слава повалился на подоконник, а Андрей, кажется, упал там, где стоял. Дима довольно хихикал, остальные помирали. Смех переходил в ржание, ржание в хрюканье, хрюканье - в визг. На минутку кто-то останавливался, переводя дыхание, но потом приступ продолжался. Это было как эпидемия. Животные звуки привлекли внимание народа - в туалет стали заглядывать разные по возрасту и полу личности, большинству из которых Дима повторял свой прикол, причем растерянные лица не понявших - в чем же юмор-то ситуации, только усиливали развлечение компании.

Последним заглянул директор в чаплашке и шароварах, карими и печальными глазами слизнул веселье, уже вошедшее в автоколебательный режим, втянул волосатыми ноздрями толику отработанного табачного дыма, ничего не сказал и закрыл дверь. Разговаривать стало особо не о чем, они побросали окурки и вытряхнули пепел в урну, по очереди помыли зачем-то руки и вышли в коридор, впустив переминающуюся с ноги на ногу стайку младшеклассников.