Семь смертей Лешего

Пройдет ни один десяток лет, прежде чем в проклятых местах вновь зазвучит человеческий смех, возвещая миру, что смерти больше нет, жизнь вернулась в эти края всерьез и надолго!

Цветным молотом ударило по голове, ломая черепные кости, сокрушая рассудок. Адским пламенем полыхнуло в лицо, покрывая кожу волдырями, сворачивая в струпья. В ушах звенело от отчаянного вопля, вырвавшегося из раздираемого болью человеческого нутра.

Леший лежал на снегу, уткнувшись в него лицом и дико, орал, а холод, ледяными клещами, продолжал терзать, рвать на части соприкоснувшуюся с ним плоть. Медленно, подстать изуверу, которому доставляет наслаждение мучительная агония человеческого тела. Лицо ломило, корежило в нестерпимых муках. Рот раззявился в безумном крике, от пара дыхания, растопился лед вокруг дико кричащей глотки. И в этот крохотный черный кружочек, на бескрайнем покрывале ослепительно-белой пустоты, и вперились глаза Лешего, такие же безумные, как и вопль.

Сила легких не безгранична, не в состоянии бороться с бесконечностью боли, заполонившей тело безжизненно распростертого на снегу человека. Крик стихал, пока вовсе не захлебнулся, застряв в горле хриплым, шерстяным комом. Крик смолк, но не исчезла терзающая тело боль, с каждой секундой делаясь пронзительнее и невыносимее. Не в силах терпеть бесконечную пытку болью, человек сжался в комок и рванулся изо всех сил, дабы оторваться от земли и покрывающего ее снежного покрова. Леший рванулся и тяжеленное тело, оторвалось от земли и перевернулось на спину.

Еще несколько минут лицо продолжало ломать и корежить, но боль становилась менее отчаянной и пронзительной. Вскоре она ушла совсем, оставив на память о себе лишь тупое покалыванье бесчисленного множества иззубренных игл об потерявшую чувствительность кожу.

Когда исчезла сводящая с ума боль, Леший пришел в чувство и огляделся. Первое, на что он обратил внимание, - низко нависшее над землей, по-зимнему блеклое солнце, неподвижно застывшее в зените, тщетно пытающееся согреть погрузившийся в снежную пелену мир. Он напряг память, пытаясь вспомнить, кто он, где он?

Ответов было множество, они роились в голове, толкались, пихались локтями, стремясь поскорее явить себя миру. Но не было среди бесчисленного их множества единственно верного, которого он так жаждал найти. В его мозгу словно поселилось сразу несколько человек. И каждый старался перекричать конкурентов, стремясь погромче заявить о себе, высказать претензию на право обладания тусклым и заснеженным миром, в котором очутился Леший.

Леший боролся, пытаясь разогнать череду призрачных воспоминаний, принадлежащих другой реальности, миру, раскинувшемуся за мерцающей пеленой аномалии, в нескольких шагах от которой он валялся в снегу, безумными глазами таращась в небо. Поток призрачных воспоминаний был сильнее. То и дело в мозгу всплывали картинки иных, прожитых им жизней, которые объединяло, одно, - ранняя смерть главного действующего персонажа. И каждый из призрачных героев отчаянно кричал в голове, - это мой мир, а все остальные просто тени, призраки, которых никогда не было.

С каждой секундой хор призрачных голосов становился все громче и настойчивее. Голова Лешего распухла от мучительной боли, готовая в любой момент взорваться мириадом осколков, каждому из которых будет плевать на то, кому данный осколок принадлежит. Боль становилась все пронзительней, и катавшийся по снегу, обхвативший страдающую голову руками Леший, в глубине души сожалел о боли обмороженного лица, оказавшийся ничем по сравнению с болью поселившийся в мозгу. И нет сил, унять эту боль, оставалось только бороться до конца, не дать голове взорваться мириадом осколков, в равной степени поделенных на всех кандидатов, на право обладанием его разумом.

Поделенный многократно на части, но по-прежнему заточенный в одну оболочку, разделить которую поселившиеся в мозгу призраки, бессильны, он только внешне останется человеком. На деле же превратится в растение, безжизненное и беспомощное, которое не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Постепенно тело умрет, а затем угаснет и разум, поделенный на части бесплотными призраками. И лишь отощавший за зиму, голодный лесной зверь, обнаружив застывший на стылой земле окоченевший труп, возблагодарит небеса и неведомого звериного бога за столь щедрый подарок в голодное зимнее время, в несколько десятков, пусть и порядком подмороженного, но невероятно вкусного человеческого мяса. Чавканье и урчание зверя будет звучать последней песнью для погибшего человека и его бессмертной души, бесславно сгинувшей из-за проклятых призраков.

Справляться с раздирающей мозг болью становилось все труднее, он чувствовал, что сходит с ума. Еще чуть-чуть и все будет кончено и для него, и для яростно дерущихся в мозгу теней. Нужно что-то, что встряхнуло бы тело, дало необходимый импульс, чтобы разум заработал в нужном направлении, унял бушующую в нем бурю. Должно случиться чудо, или что-то сродни чуду, только это могло спасти Лешего.

Когда Леший был готов сдаться, прекратить бороться с тенями призраков, и замереть, безжизненно распластавшись на снегу, чудо свершилось! В очередной раз перевернувшись, он напоролся в снегу на какой-то предмет, резкой болью отозвавшийся в боку, заставивший на пару секунд позабыть о терзающей разум боли. Этих секунд хватило, чтобы извлечь из снега причинивший боль предмет и разглядеть его при свете тусклого, зимнего солнца.

Это была «чекушка», порожняя водочная бутылка емкостью 250 грамм. Он даже прочитал название: «Водка Русская». Еще несколько бесконечно долгих мгновений он продолжал таращиться на нее, чувствуя, как приходит понимание, и все становится на свои места, делаясь простым и понятным. Он чувствовал, как уходит из головы угнездившаяся там боль, а призраки, недовольно ворча и огрызаясь, прячутся в потаенных уголках сознания, грозясь оттуда, и обещая вернуться.

Но он не боялся их угроз. Он снова стал человеком, знал, кто он, откуда, и зачем здесь. Знал и кто эти призраки, минуту назад ведшие с ним жестокое сражение за право обладания разумом. Он Лешка Халявин, или Леший, как звали его друзья и сослуживцы когда-то давным-давно, еще в прошлой жизни. Оставшейся далеко позади, за незримой чертой оставленной в душе проклятой аномалией, из которой он чудом сумел выбраться, едва не поплатившись за это рассудком и жизнью.